Страница 4 из 53
— Почему ты дал мне это прозвище? — спросил он. — В отместку?
— Ничего подобного, — возразил Йегрес и, чтобы не шокировать Лахтина, присел на перила лоджии. — Я в своем мире злодей, ты — в своем. Это если по большому счету, если обнажаться… А так мы вполне нормальные люди. Не воры и не бандиты, не дураки и не прожигатели жизни… Напротив, мы одни из движителей жизни, потому что прогресс держится на деловых людях. Мы тратим себя — свой ум, талант, время, но и требуем у судьбы вознаграждения. Мы иногда говорим ей: «Отдай то, что нам положено».
— Мне кажется, ты преувеличиваешь мою роль, — возразил Лахтин. — Я больше слушаю. Это ты постоянно меня поучаешь, советуешь, даже требуешь, чтобы я сделал так или иначе…
— Самообман, — засмеялся Йегрес. Он затянулся, и в его жутковатых, белых зрачках на миг зажегся огонь. — Ты малость труслив, родственничек, и поэтому лицемерен. Нельзя быть одновременно сытым, то есть всем довольным, и честным. Тебе такая правда, конечно, претит, она чересчур голая, так даже говорят «голая правда»… Поэтому ты безумно рад, что у тебя есть анти-»я", двойник, которого легко объявить черным человеком, воплощением зла и всего низменного, что живет в тебе. Ладно, Чудовище, я не обижаюсь. Таковы правила игры…
«А может, это в самом деле игра? — подумал Лахтин. — Параллельный мир, Злодей, наши разговоры с ним — все игра? Суперсовременная, в которой соединились бешеный прогресс и пошленький, дряхленький мистицизм. Игра в отпущение грехов. Очень удобная для жизни, выгодная. Может, я и впрямь Чудовище и занимаюсь откровенной спихотехникой и самообманом? То есть придумал себе козла отпущения, так называемого Черного человека, который якобы живет во мне. И я избавлен от ответственности за свои решения. А может, это я черный? — испугался он. — Нет, нет! Я не хуже других. Никаких подлостей я сознательно никогда не совершал. А что требую от жизни свое, должное мне, то в чем же тут грех? Все чего-то хотят, добиваются, куда-то стремятся… Такова природа человека…»
— С какой стати ты меня постоянно изобличаешь? — криво улыбнулся Лахтин.
— А с какой стати ты должен лгать самому себе? — парировал Йегрес. — Не забывай: я — это ты, а ты соответственно я. Уж мы сор из избы не вынесем. Выкладывай, зачем позвал.
— Я боюсь, что люди знают о… Никонове, о том клочке бумаги…
— Чепуха. Никто ни о чем не догадывается — я проверял. Даже сам Никонов не догадывается. Считает, что опоздал со своей идеей.
— Но они все… так смотрят, — пробормотал обескураженный Лахтин.
— На удачливых люди всегда смотрят о подозрением, — сказал Йегрес. — Если ты не излечишься от страха, переходи лучше инженером в ЖЭК.
Лахтин посмотрел в колодец двора, образованный четырьмя домами. Туда уже натекло вечерней прохлады, и голоса стали глуше, умиротворенней. Сонными нахохлившимися птицами стояли внизу деревья. Утром — он знал — включат полив, и весь двор наполнится шепотом живой воды и свежестью. Утром на черном вымытом асфальте будет стоять его белая «Волга», и шофер Виктор, как всегда, включит негромкую музыку… Нет, переходить в ЖЭК определенно не хотелось.
— В селе ты советовал заняться делом, — напомнил Лахтин. — То есть развивать наступление, не успокаиваться… Дома я перетряхнул все блокноты, записи. Все, что было, ушло в диссертацию. Я пустой, Злодей. У меня нет никаких идей. Никаких! Даже завалящих…
Йегрес пожал плечами.
— Опять ты хочешь, чтобы я сказал то, о чем ты сам прекрасно знаешь. Наука — дело коллективное. У тебя нет идей, но есть возможность их реализовать. А у других идей больше, чем долгов перед получкой… Тебе пора забыть о славе Эдисона и заняться административной работой, а также сбором дивидендов. Идеи… Они растут у тебя под ногами, будто трава, надо только наклониться. Для начала помоги Вишневскому.
— Этому хмырю?! — удивился Лахтин. — Ни за что! Какая с него польза? Только и умеет, что ворчать и говорить людям гадости. Я вообще подумывал, как от него избавиться.
— Ты еще не таким хмырем был бы на его месте, — заявил двойник. — Парень талантлив, а защититься не может. Сам знаешь. Девять лет мурыжится с кандидатской. Впрочем, какой там парень! Он на два года моложе тебя и до сих пор на побегушках. А ведь у Вишневского есть интересные работы. Ты знаешь это и боишься его: из него вырастет достойный соперник. И не только тебе или Фельдману, но и Главному.
— Значит, ты советуешь самому подставить шею? Пусть садится?
Йегрес презрительно фыркнул, пустил через ноздри фиолетово-сизый дым, почти невидимый в темноте.
— Опять ты боишься. Учти: люди это замечают. Они пока молчат, но вскоре пойдут упорные слухи, что Лахтин затирает молодых. Кто-то обязательно скажет: «Он боится», — а там уж настанет черед смельчака, который рискнет заявить, что король-то голый.
— Странные у тебя методы, Злодей. Ты лечишь меня от страха страхом — сам постоянно пугаешь.
— Клин клином вышибают, — Йегрес улыбнулся, обнажив крепкие черные зубы. — А Вишневского ты приголубь. Причем поскорее. Его осчастливишь и сам внакладе не останешься: у парня светлая голова.
Сумерки сгустились, и двойник Лахтина заторопился. Он вскочил с перил и вновь повис в пугающей пустоте.
— Ты обмозгуй мое предложение, — сказал он, — а я полетаю возле окон, посмотрю, как другие живут. Любопытные иногда картины можно увидать… — Черный человек хихикнул и уплыл в сторону высотных зданий нового микрорайона.
Утром, приехав в КБ, Лахтин вспомнил: вот уже месяца полтора он не делал «обхода пациентов». Это выражение он взял у Исая, который не реже чем раз в месяц наносил визиты нужным людям — «чтоб нас не забывали», — смеялся Исай, отмечая в блокноте, с кем надо встретиться лично, а кому достаточно позвонить по телефону.
Лахтин, взяв его систему, несколько усовершенствовал ее. Кроме «нужных и влиятельных», он ввел в число «пациентов» тех, кто мог впоследствии стать нужным или влиятельным. Он постарался изучить интересы и пристрастия этих людей, не говоря уже о слабостях. Жизнь есть жизнь. Один запомнит дружескую рюмку коньяка, другому приятно побыть с начальством на короткой ноге — и тут уж хочешь не хочешь, а играй демократа, третий помешан, скажем, на лошадях или автомобилях. И так без конца. В особых случаях Лахтин оказывал «знаки внимания». Тому «выбьет» путевку через завком, тому подарит блок «Винстона» или японскую шариковую ручку… Кажется, мелочь, а человеку приятно…
Светлана, его двадцатидвухлетняя незамужняя секретарша, завидев Лахтина, поспешно закрыла ящик стола, в котором держала разные зеркальца, помады, пудры, и вскочила будто школьница при виде директора. На ее красивом, но уже немного испорченном косметикой личике появилась улыбка, в которой угадывалась тайная влюбленность в шефа и стремление выглядеть независимой и взрослой.
«Какая прелесть, — подумал Лахтин, оглядывая девушку. — Только позови, только разреши себя любить… Но нет! Сначала ей надо подыскать хорошую работу. В КБ или даже лучше — на производстве. Главное, чтобы подальше от меня. Затем выдать замуж… Впрочем, если она не глупа, это не обязательно… А уж затем…»
Он взял руку Светланы, как бы здороваясь, задержал в своей.
— Чего у тебя руки холодные? — спросил Лахтин и улыбнулся.
— Не знаю, — прошептала девушка.
— А почему у меня горячие — знаешь?
Светлана зарделась, потупила глаза.
— Догадываюсь, — еще тише сказала она.
Лахтин засмеялся и прошел к себе в кабинет. Впервые после смерти матери чувство вины не давило на душу, да и вчерашние страхи растаяли при свете дня: никто и ни в чем его не уличит, нет на нем настоящей вины, а мелкие грехи — у кого их нет?
«Обход пациентов» Лахтин начал со своих двух коллег, таких же, как и он, заместителей главного конструктора, затем обошел всех главных специалистов, поздоровался с начальниками лабораторий, а трем руководителям групп, которые пользовались особым его доверием, рассказал по свежему анекдоту. Без четверти двенадцать он вышел к финишу — приемной самого Миронова, был обласкан секретаршей и через минуту-другую уже сидел в кабинете перед столом Главного.