Княгиня из будущего

Часть 1. Падение в чужой мир. Глава 1. Последний день сентября

За окном, едва заметно, падал снег — беззвучный, вязкий, будто усталый, как мысли, которые не сразу дают себя поймать. Белые хлопья, точно маленькие комочки ваты, лениво кружились и цеплялись за прохладное стекло, не сопротивляясь, сливаясь с влажной поверхностью, а затем медленно таяли, оставляя после себя тонкие извилистые следы, будто нервные линии на чьей-то ладони.

В аудитории стояла полутьма: тусклый свет ламп под самым потолком не прогонял ни вечереющий холод, ни скованность, — только подчеркивал пятна тени на партах и стенах. Воздух был неподвижен, но от окна сквозило сыростью, холодным дыханием зимнего вечера, — дыханием таким же равнодушным, как лица студентов, что расселись, опершись локтями о древесину парт.

На подоконнике сиротливо стояла чашка из белого фарфора, со сколотым краем; кто-то, спеша, забыл её после короткой передышки. На дне проступала уже высохшая коричневая пленка от кофе, растрескавшаяся, словно засохшая земля — и пахло ею терпко и чуть горько, почти неуловимо, так что приходилось вдыхать чуть глубже, чтобы уловить остаток чужой усталости.

Преподавательница — женщина плотная, с бледным, строго сжатыми губами лицом, в сером вязаном жакете, который, казалось, стеснял ей движения, — вдруг щёлкнула пальцем по кнопке пульта. Проектор, с металлическим лязгом и едва слышным жужжанием, проснулся: на белом экране дрожащим прямоугольником вспыхнула картинка. Миниатюра из старинной летописи — князь, женщины, странные, выцветшие от времени подписи под неясными фигурами. Все взгляды на миг устремились к экрану, отражая в себе тусклый свет, как зеркала, не умеющие ничего сказать о том, что видят.

Маша зевнула, прикрыв рот ладонью — её глаза на секунду потускнели от скуки. Не выдержав, она локтем толкнула Леру, заставив ту вздрогнуть и поднять голову, будто вынырнув из глубокой, вязкой дремоты.

— Я не могу… если она сейчас опять скажет «в древнерусских источниках мы видим» — я уйду, клянусь.

Лера захихикала, приглушив смех ладонью.

— Ну потерпи, осталось двадцать минут. Потом кофе из автомата, и всё, живы.

— Кофе из автомата — это не кофе. Это какая-то пенная мерзость, — буркнула Маша.

Кира, сидевшая у окна, слушала их вполуха. Пальцами она медленно наматывала резинку от бинта на запястье, ловила пульс.

— Фадеева, — вдруг позвала преподавательница, не отрываясь от экрана. — Скажите, что вы знаете о крещении Руси?

Кира вздрогнула, уставилась на доску.

— Э-э… ну… Владимир крестил, — тихо сказала она. — В девятьсот восемьдесят восьмом… вроде.

— Вроде? — преподавательница подняла глаза, хмурясь. — Вы же будущий медик, точность должна быть вашей привычкой.

— Девятьсот восемьдесят восьмой, — повторила Кира твёрже.

— Вот, — сухо кивнула преподавательница. — А теперь посмотрите на экран. Видите миниатюру? Тут изображён Владимир и его… — она щёлкнула пультом, — жёны. В некоторых источниках упоминается имя Кира.

Маша повернулась к Кире, подняв брови.

— Слышала? Твоя тёзка, — шепнула она. — Княгиня. Может, ты потомок?

— Очень смешно, — отмахнулась Кира, но улыбка всё-таки дрогнула.

Лера добавила.

— А ты, кстати, на неё похожа. Смотри, вот — у неё тоже челка такая.

— Да ну вас, — Кира наклонилась к тетради, делая вид, что пишет.

«Почему холодно стало, будто окно открыли шире?».

Преподавательница говорила дальше, монотонно, будто не слышала смех.

— Имя редкое. Возможно, греческого происхождения, от «кириос» — госпожа. Хотя в контексте летописи это спорно…

Маша снова толкнула Киру.

— Слушай, может, это знак, а? Типа судьба.

— Знак чего? Что я проспала поллекции?

— Нет, что ты… ну… из прошлого, что ли.

Лера прыснула.

— Из прошлого — это да. Она ещё вчера вместо сериалов смотрела про грибы.

— Про грибы — это полезно, — возразила Кира. — Белковые структуры, микориза, всё такое.

— Ага, — усмехнулась Маша. — Только потом не удивляйся, если проснёшься где-то в лесу.

Кира медленно подняла глаза, всматриваясь в окно, где за мутным стеклом продолжал идти снег — теперь плотнее, гуще, чем прежде. В белом движении за окном было что-то тревожащее: хлопья не падали вниз, как положено, а будто скользили вбок, плавно закручиваясь в спираль, словно небо решило нарушить привычный порядок. Снежные линии, поначалу прямые, вдруг становились ломаными, и этот нелепый, упорный танец завораживал, заставляя забыть о времени, о голосах в аудитории, о тусклом электрическом свете.

В комнате повисла тишина — не та, что бывает перед бурей, а какая-то вязкая, утомительная, когда никто не смеет лишний раз двинуться. Преподавательница, опершись на край кафедры, устало вздохнула, почти неслышно, так, что этот звук растворился в шелесте одежды и поскрипывании старых половиц. Она нащупала пальцами пульт, и не глядя на экран, нажала кнопку. Проектор мигнул — дрогнуло, исчезло последнее отражение миниатюры. В аудитории снова стало чуть темнее, будто кто-то тихо прикрыл дверь в другой, более светлый мир.

— Ладно. На сегодня хватит. Конспекты сдать завтра.

Студенты зашевелились, стулья заскрипели, по рядам пошёл гул голосов.

— Кира, пойдём кофе? — спросила Лера, застёгивая пальто.

— Щас… я досмотрю, — Кира всё ещё смотрела на экран, где тускло отпечаталась после отключения лампы размытая фигура.

Маша подошла ближе.

— Ты чего зависла?

— Ничего. Просто показалось будто она шевельнулась.

Маша фыркнула.

— Тебе надо меньше кофеина и ночных сериалов.

— Угу.

Кира потянулась за тетрадью. На полях, рядом с наброском гриба, был отпечаток пальца — белый от мела. Она стёрла его, на секунду задержав дыхание.

— Пойдём уже, — сказала Лера, — автомат же остывает.

— Иду, — Кира встала, натянула шарф.

В коридоре пахло кофе и мокрой одеждой. Автомат шипел, выдавая очередной стакан, и казалось, будто внутри у него кипит целый маленький котёл.

— Завтра по анатомии, да? — спросила Маша.

— Угу. Череп.

— Класс. Опять будем трогать эти пластиковые головы.

Кира усмехнулась.

— Они хоть не спорят и не задают вопросов.

— А то, — Маша хлопнула её по плечу. — Ну пошли уже, княгиня Кира. Пока твой Владимир не пришёл.

Кира закатила глаза.

— Смешно.

Они, шаркая ногами, вышли в коридор, где пахло мокрым плащом и ещё чем-то слабо металлическим, будто разлитой водой из батарей. Холод от окна, как живой, тянулся следом, змеился по щиколоткам, пробирался под рукава — не отпускал, будто пытался удержать, оставить хоть что-то от себя.

Кира задержалась у двери, невольно обернулась. За стеклом в аудитории было темно, но экран всё ещё светился — тускло, млечно, как зимний рассвет, когда ночь не хочет сдавать своих прав. На этом молчаливом прямоугольнике вдруг стали проступать очертания — сначала тень, потом что-то похожее на лицо. Женское, неправильное, размытое, как отражение в разбитой луже, без подробностей, с провалами вместо глаз. На миг показалось, что оно смотрит прямо на неё, молча, требовательно, и эта нелепая иллюзия скользнула по коже мурашками.

Кира быстро моргнула, отгоняя наваждение — и в тот же момент свет на экране дрогнул, сжался до тонкой полоски и погас, оставив в коридоре только шаги и тревожную, неуютную тишину.

— Кира, ну ты идёшь? — позвал кто-то издалека.

— Иду, — сказала она.

Коридор жил своей бурной, неуёмной жизнью: по нему проносились голоса, шум шагов, хлопанье дверей — всё сливалось в нестройный, но удивительно плотный гул, похожий на сердитое жужжание улья. Где-то у окна группа студентов, перегнувшись через подоконник, громко смеялась, забыв про осторожность и тишину — их смех, резкий, звонкий, летел по всему этажу, разбиваясь о стены. Кто-то, наскоро натянув шарф, шагал к выходу, придерживая зубами бутерброд и сжимая в другой руке рюкзак. Двери бесцеремонно хлопали: то с силой, то с лязгом, будто разозлившись друг на друга.