Каштановый омут

– Ты ведь не утопишь меня? – засмеялась она, когда за блузой последовали нижнее платье и сорочка.

– Только из любви, – ответил Адам, влезая в воду. Это удивило Джиллиан. Она думала влезть первой, но ей даже понравилось предоставить руководство такой новой для нее затеей Адаму, и она сбросила с себя туфли и чулки без дальнейших возражений. Она доверчиво вложила свою руку в протянутую ей ладонь Адама. Глаза его блестели. Он сидел прямо, наклонившись чуть-чуть вперед, и велел ей просунуть ноги ему под руки и упереться ими в дно ванны. Это было бы невозможно, поскольку никто не способен стоять в таком положении, но Адам крепко держал ее за руки. Джиллиан повисла, поддерживаемая сильными руками Адама. Внезапно он подался вперед и зарыл свой рот в массе курчавых волос, покрывавших ее холм Венеры. Джиллиан задохнулась от неожиданности и удовольствия, когда его язык проник в нее, но тут же удар наслаждения оживил ее. Колени ее подогнулись, и она со страшным всплеском упала на Адама. Она не ударилась, приземлившись на его бедра выше колен, после чего медленно сползла вниз. Они оба беспомощно посмеивались, но смех не гасил страсти. Он скорее лишь стимулировал, так что, когда их губы встретились, их объял такой огонь, какой не погасил бы и целый океан.

24

Хитрость, которую применили Адам и Джиллиан, оказалась совершенно безуспешной, отчасти потому, что никто никогда так долго посреди зимы ванну не принимал, отчасти потому, что одежда Джиллиан, которую она бросила рядом с ванной, промокла, и Адам не позволил ей надеть ее снова, боясь, что она простудится. Оправдаться, почему платье мокрое, можно было бы довольно легко – вода была повсюду, и Адам известен как любитель побаловаться при купании. От Кэтрин, которая принесла хозяйке сухую одежду и единственная из всех знала, что Джиллиан была голая, никто бы ничего не узнал, поскольку она была преданна и молчалива. Однако ничем, кроме истинной причины, нельзя было объяснить выражение их лиц, когда они вышли, наконец, из комнаты Адама.

Впрочем, никого это не взволновало. Никто не сказал ни слова, даже в шутку. Когда Арундель приподнял брови, Элинор снисходительно усмехнулась.

– Они же так молоды, – прошептала она. – В конце концов, она уже не девственница, и терять ей нечего. Кроме того, она так переживала, как бы с Адамом ничего не случилось, пока он у нее на службе.

Ничто не могло бы лучше устроить Элинор. Она умышленно отослала Джиллиан с Адамом, чтобы разъяснить их взаимоотношения, поскольку, сказав Арунделю, что Джиллиан помолвлена, она поняла, что должна рассказать всю правду про ее насильственный брак с де Серей и признаться в том, что Джиллиан до сих пор еще не стала свободной. Слишком много людей знали эту правду, и Элинор боялась, что Арундель сможет услышать ее от кого-нибудь другого. Она не хотела, чтобы даже малейшая тень легла на репутацию мужчин и женщин Роузлинда, известных своей правдивостью. Когда вся история была рассказана Арундель понял, что Джиллиан не имела возможности быть помолвленной с Адамом, и мог возыметь надежду на то, что ее богатое поместье достанется одному из членов его семьи. Но когда стало ясно, что Джиллиан – любовница Адама, Арундель уже не мог больше рассчитывать на это.

Так или иначе, все эти мелочи скоро оказались забыты. Когда прибыл граф Пемброкский, все внимание собравшихся переключилось на дела государственные. Арундель был полон неприятных предчувствий. Его разлад с Пемброком в прошлом году был довольно шумным. Арундель кричал, что клятвы человеку, который сам никогда не держал слова, не могут считаться обязательными, а Пемброк орал в ответ, что честь у каждого человека своя, и то, что делают другие, не может служить оправданием собственного бесчестного поведения. Однако сейчас никаких проблем не возникло. Элинор уже написала Изабель, жене Пемброка и своей давней подруге, что в Роузлинде ждут приезда Арунделя, и, если ее муж обойдется с ним, как подобает, Арундель мог бы вернуться на сторону короля.

Кроме того, собственный старший сын Пемброка, Вильям, тоже был мятежником, присоединившимся к Людовику, и только недавно вернулся под знамена короля Генриха и своего отца.

Молодой Вильям тоже боялся встречи с отцом, но принят был с радостью. И более мудрые головы, чем он, сухо сказал ему Пемброк, были сбиты с толку безобразным поведением короля Джона. Единственная тень в отношениях отца и сына скоро растаяла, и в итоге взаимопонимание между ними лишь упрочилось. Это случилось, когда Пемброк вызвал сына из замка, отданного ему в управление, и попросил его отправиться вместе с ним в Роузлинд. Постоянно подтачиваемая чувством вины гордость молодого человека оказалась задета, и он сердито спросил, не потерял ли отец к нему остатки доверия.

– Не будь ослом, – раздраженно пробурчал Пемброк. – Если бы я не доверял тебе, то именно на эту встречу тебя бы не взял. Мы ведь будем обсуждать, как побыстрее отвоевать побережье. Неужели ты думаешь, что туда можно приглашать человека, которому не доверяешь? Каждый совершает ошибки, Вильям, – сказал он уже ласковее. – Забудь о своих, но урок учти. Хорошо, что так легко отделались.

– Тогда зачем я тебе нужен? – спросил молодой человек, уже не так агрессивно, но все еще с подозрением. – Я не моряк, как ты сам знаешь, и не знаток тех краев.

– Если ты послушаешь пять минут, не вырывая у меня из горла слова, которых там нет, ты все узнаешь. Я хочу убедить Арунделя, который, как мы надеемся, тоже должен прибыть в Роузлинд, что король не будет держать на него зла, если он решит порвать с Людовиком, и что ему не следует отзываться плохо о короле Джоне перед юным Генрихом. Он может говорить все, что считает нужным, мне или Гуало, но не Генриху.

– Ага,– лицо Вильяма прояснилось. Он понял, что действительно может оказаться полезным в том, чтобы успокоить страхи таких же отступников, которые хотели бы вернуться под руку короля, но опасались, что к ним отнесутся с пренебрежением или злобой. – Я поеду, конечно, но, отец, мне кажется, Арундель не станет отзываться плохо о Джоне перед королем. Джон – отец Генриха и…

– На что способен такой болван, как Арундель, загадывать нельзя. Он будет просто пытаться оправдать свои действия, но… видишь ли, я вообще ничего не могу сказать ему, кроме ласковых слов, потому что… ну, ты же только что сам вскипел, когда я еще ничего не успел сказать. Ты тоже взвешивай слова, прежде чем говорить с ним. Его душа так же изранена, как и твоя, и ты должен утешить ее такими же словами, какие хотел бы услышать сам.

Пемброк не забыл собственного совета. Он приветствовал Арунделя так, словно минувший год просто выпал из времени, словно и не было между ними никакого спора по вопросу верности плохому королю, словно они никогда не противостояли в боях. Поначалу ни о какой политике речь не велась. Было абсолютно нормально и порядочно встретить боевого противника, как друга, во время перемирия. Именно молодой Вильям повел разговор в нужном направлении, заявив Арунделю, что оставил службу у Людовика. Принц нарушил свою клятву оставаться в Англии, с жаром произнес Вильям, и тем самым освободил своих сторонников от клятвы ему самому. Арундель мог быть болваном, но он разбирался в военных обычаях. Он знал, что действия Людовика вовсе не были нарушением какой-либо клятвы – ведь он еще вернется. Однако Арундель не упомянул об этом очевидном аргументе, и вскоре все увидели, как увлеченно он беседует с Вильямом.

– Мне кажется, он уже наш, – тихо сказал Иэн, и Пемброк удовлетворенно кивнул.

– И больше он шататься не станет, – задумчиво заметил Джеффри. – Я уверен, он будет очень активно содействовать выдворению Людовика, а не просто пытается уберечься от возможных неприятностей.

– Дело выглядит весьма обнадеживающе, – согласился Пемброк. – Я слышал из достоверных источников, что у Людовика возникли некоторые проблемы по пути из Лондона в порт, откуда он мог бы переправиться через пролив.

Адам ухмыльнулся.