Страница 54 из 98
— Иди гуляй, — сказала Отси.
— Меня тоже обещали взять, — сонно отозвался мальчик.
Когда сестра Эль-Фааба не подтвердила и не опровергла его слов, Отси начала понимать, почему ей так щедро заплатили за то, чтобы увезти зеленокожую монтию.
Обитель Святой Глинды находилась в двенадцати милях к юго-западу от Изумрудного города и подчинялась городскому монастырю. Со слов настоятельницы, сестра Эль-Фааба провела два года в городе и пять лет здесь.
— Вне святой темницы тебя все равно сестрой называть? — спросила Отси.
— Можно просто Эльфабой.
— А мальчика?
Монтия пожала плечами.
Проехав несколько миль, они присоединились к каравану. Всего в нем было четыре фургона и пятнадцать путешественников. Эльфаба с ребенком подошли последними. Отси описала предстоящий путь: на юг вокруг Мертвого озера, потом на запад через Кембрийское ущелье, далее на северо-запад через Тысячелетние степи, затем остановка в Киамо-Ко — и дальше на северо-запад. Она предупредила, что Винкус — дикая земля, где живут воинственные племена: юнаматы, скроуляне и арджиканцы. А еще хищники. И духи. Поэтому нужно держаться вместе и полностью доверять друг другу.
Эльфаба рисовала фениксовым пером картинки на земле и, казалось, не слушала объяснений Отси. Мальчик боязливо присел на корточки в нескольких шагах от нее. Он был чем-то вроде пажа и прислуживал ей, но при этом они не разговаривали и почти не смотрели друг на друга. Отси удивленно поглядывала на них и боялась, как бы не вышло чего-нибудь недоброго.
Караван двинулся к вечеру и преодолел лишь несколько миль до первой остановки у реки. Путешественники, в основном гилликинцы, безудержно болтали, поражаясь своей смелости пуститься в опасное странствие. Причины у всех были разные: дела, семья, долги, сведение счетов. Для храбрости они затянули песню. Отси тоже было присоединилась, но скоро бросила. Ей стало ясно, что каждый из попутчиков много отдал бы, лишь бы не ехать в пугающую даль. Кроме, разве, Эльфабы, но та сидела особняком и все больше молчала.
Богатый Гилликин остался позади. Винкус встретил путников галькой, разбросанной по влажной земле. Ночами ориентировались по небу. На юге светила Ящерова звезда; туда, к опасному Кембрийскому ущелью, и двигались путники. По сторонам от дороги темнели сосны и звездолисты. Днями они манили странников в свою тень, а ночами изрыгали из себя сов и летучих мышей.
Ночами Эльфаба подолгу лежала без сна. Теперь, под открытым небом, где перемигивались звезды, изредка покрикивали птицы и чертили тайные знаки метеоры, к ней возвращались прежние думы. Временами она хваталась за перо и записывала пришедшие в голову мысли, а иногда просто обдумывала их, обсасывая со всех сторон.
Ее путешествие только началось, а семь лет монастырской жизни уже сглаживались из памяти. Все то тягучее, монотонное время. Коричнево-красные полы, которые она мыла часами, стараясь не замочить рук, но которые едва ли становились чище; виноделие, помощь в монастырской больнице, напоминавшей лазарет Крейг-холла. Надевая на себя монашеское облачение, принимая всеобщее равенство, не нужно было больше бороться за свою неповторимость: ну сколько, на самом деле, неповторимых существ может создать природа или Безымянный Бог? Погрузившись в будничные заботы, монтия сама собой вставала на праведный путь. Время текло незаметно. Прилетала и спускалась на окно красная птичка — значит пришла весна. Надо было сметать с крыльца пожухлые листья — наступила осень. Три года прошли в полном молчании, следующие два ей разрешили говорить шепотом, а потом еще на два, по решению настоятельницы, перевели в монастырскую больницу, в палату для безнадежных больных. Такова была лестница, ведущая вверх. Или вширь.
Девять месяцев, вспоминала теперь, лежа под звездами, Эльфаба, как будто рассказывала кому-то свою историю. Девять месяцев она ходила за умирающими и за теми, кто даже умереть толком не мог. Она настолько свыклась со смертью, что начала даже видеть в ней особую красоту. Человек — как лист, умирает сразу, целиком, если, конечно, в нем что-то не нарушается и не отмирает сначала одна его часть, потом другая, третья и так далее. Эльфаба могла хоть всю жизнь, быть сестрой милосердия: поправлять одеяла в накрахмаленных пододеяльниках, укладывать обездвиженные руки, читать вслух бессмысленные, но приносящие успокоение слова из Писания. Со всем этим она справлялась хорошо.
Но потом, год назад, в их приют привезли беспомощного Тиббета. Он еще был не настолько плох, чтобы не узнать бывшую подругу, несмотря на прошедшие годы и молчаливость Эльфабы. Слабый, не способный самостоятельно сходить по нужде, весь в пролежнях Тиббет все равно был живее, чем она, и без устали пытался пробудить Эльфабу ото сна: звал по имени, шутил, вспоминал институтские истории, ругал старых приятелей за то, что бросили его, подмечал мельчайшие перемены в ее движениях и мыслях. Он напомнил ей, что значит думать. Против ее воли этот изнуренный, умирающий человек возродил в ней личность.
А потом он умер, и настоятельница сказала, что пришла пора Эльфабе вернуться в мир и исправить свои ошибки, хотя даже настоятельница не знала, какие именно. Ну а когда исправит? Тогда будет видно. Ты, сестра, еще молода, можешь и семьей обзавестись. Бери свою метлу и помни, чему тебя здесь научили.
— Не спится? — Отси подсела к Эльфабе.
Хотя в голове крутились бесчисленные запутанные мысли, ни одна из них не желала оформиться в слова, и Эльфаба только утвердительно хмыкнула. Отси рассказала несколько шуток, которым Эльфаба вяло улыбнулась, зато сама проводница смеялась за двоих. Громкий раскатистый смех действовал на нервы.
— Просто беда с этим поваром, — говорила Отси и, хихикая, начала рассказывать про него какую-то дурацкую историю. Эльфаба пыталась улыбаться, пыталась следить за рассказом, но звезды на небе разгорались все ярче — теперь из крупиц соли они превратились в светящиеся икринки. Мерцая, они вращались на своих стебельках с тихим шуршанием и скрежетом. Если бы только можно было его услышать! Но Отси смеялась слишком громко.
Как много в этом мире того, что хочется ненавидеть. И насколько больше того, что хочется любить!
Скоро они достигли Мертвого озера — пугающе неподвижной водной глади, серой, словно опустившаяся на землю туча. Лучи света не отражались от нее.
— Вот почему ни лошади, ни люди отсюда не пьют, и никто никогда не пытался провести отсюда водопровод в Изумрудный город. Это мертвая вода. Нечасто такое встретишь.
И все-таки здесь было что-то величественное, поражавшее путников своей красотой. Далеко-далеко на западе что-то большое и синевато-розовое начало отделяться от неба — это и были Великие Кельские горы, за которыми лежал Винкус.
Отси показала, как использовать туманные амулеты, если на караван нападут охотники-юнаматы.
— Пусть только попробуют, — воинственно заявил мальчик, прислуживающий Эльфабе. — Я им покажу!
— Обычно до нападений не доходит, — успокоила Отси занервничавших путешественников. — Если мы никого не трогаем, то и нас вряд ли тронут. Но надо быть начеку.
Днем караван растягивался по дороге: четыре фургона, девять лошадей, молодая телица, две коровы постарше, бык да разная птица. Еще у повара была собака по кличке Килиджой, совершенно неподходящей, по мнению Эльфабы, для этого игривого, пыхтящего шерстяного комка. Про себя она переименовала его в Задорку. Он успел так расположить к себе путешественников, что уже поговаривали, не Собака ли он и не бежитли из Изумрудного города, притворяясь обычным псом, но Эльфаба сразу высмеяла эти догадки.
— Ха! — сказала она. — Неужели вы так мало разговаривали со Зверями, что уже забыли, чем они отличаются от зверей.
Нет, конечно, Килиджой был обыкновенной собакой, преданной и отважной дворнягой, помесью линстерского колли с ленсским терьером, а может, и с волком. Он всегда был настороже, то и дело принюхивался, вострил уши. Охотник был страстный. По вечерам, когда фургоны ставили квадратом и, оставив скотину снаружи, разводили внутри костер, Килиджой прятался между колес.