Страница 45 из 98
— Зачем ты меня гонишь?
— Мы институтские товарищи. Не друзья даже — товарищи. Не превращай нашу встречу в сентиментальное свидание. Было приятно тебя увидеть, но больше я с тобой видеться не хочу. Бывай здоров и не очень-то знайся с высокородной сволочью, потому что, когда грянет революция, пощады Гудвиновым прихвостням не будет.
— В свои-то двадцать три года ты уже играешь в революцию? Тебе не идет.
— Не идет, — откликнулась Эльфаба. — Как раз описание моей нынешней жизни. «Если гора сама к тебе не идет…» Да что там говорить! Ты вот не старше меня, а вертишься при дворе — чем это лучше? Ну как, поел? Пора прощаться.
— Нет, — решительно сказал Фьеро. Он хотел взять девушку за руку, но не помнил, чтобы прежде ее касался. Вернее, нет, не так, поправил он себя, он хорошо помнил, что никогда еще не прикасался к ней.
Эльфаба как будто прочла его мысли.
— Сам подумай: кто ты и кто я. Не смей, я не разрешаю. Доброго пути, если так у вас говорят, если это не проклятие. Доброго пути, Фьеро, и не приходи сюда больше. Прощай.
Она подала ему его нарядный, плащ и протянула руку на прощание. Он жадно схватил руку и заглянул в глаза. То, что Фьеро в них увидел, бросило его одновременно и в жар, и в холод.
— Что слышно о Боке? — спросила она Фьеро при их следующей встрече.
— Значит, о себе так и не расскажешь? — Он сидел, оперевшись спиной о стену и закинув ноги на стол. — Зачем же ты согласилась со мной встретиться?
— Решила, раз уж ты все равно пришел. Дай, думаю, спрошу о Боке. Мы ведь с ним были хорошими друзьями. Ну и об остальных тоже.
Фьеро рассказал ей, что знал. К всеобщему удивлению, Бок женился на Миле и увез ее в Нестову пустошь, откуда она каждую Лурлиниаду слала слезные письма и обещала покончить с собой.
— Что-то подобное пережила моя мама, — сказала Эльфаба. — Тоже балованная девушка, которую из-под родительского крылышка забросило невесть куда: из Кольвенского замка сначала в Закамышье, а потом в болота Квадлинии. Самое страшное, наверное, испытание на свете.
— Яблочко от яблони, — хмыкнул Фьеро. — Ты вон тоже распрощалась с приличным обществом. Спряталась здесь, живешь как улитка в раковине.
— Помню, когда я в первый раз тебя увидела, — Эльфаба брызнула уксусом на салат, который готовила к ужину, — на лекции у профессора… как бишь его?
— Никидика.
— Вот-вот. Меня поразили твои татуировки. Ты специально так вошел, чтобы произвести на нас впечатление?
— Что ты! Ты даже не представляешь, как бы я рад был войти в другую дверь! Эти рога! Они меня до смерти перепугали; я думал, все, погиб. И кто меня спас? Весельчак Тиббет и балагур Кроп.
— Тиббет и Кроп! Кроп и Тиббет! Я совсем про них забыла. Как они?
— Тиббет очень изменился после той нашей поездки в «Приют философа», а Кроп… Кроп работает аукционистом, торгует живописью и такой же клоун, как всегда. Я иногда его вижу, но мы почти не разговариваем.
Эльфаба рассмеялась.
— Да ты брюзга! А ведь я тогда тоже интересовалась «Приютом философа». Знаешь, я бы так хотела снова с ними встретиться в следующей жизни: и с Боком, и с Кропом, и с Тиббетом, и с Глиндой, конечно, с Глиндой. Даже с Эвриком. С ним-то что?
— С ним я общаюсь. Он все больше сидит в своем маркграфстве, но иногда приезжает в Шиз — там у него собственный дом. А когда он наведывается в Изумрудный город, то ходит в тот же клуб, что и я.
— Он все такой же самовлюбленный грубиян?
— Ба! Да ты и сама брюзга!
— Может быть, может быть.
Они сели ужинать. Фьеро все боялся, что Эльфаба начнет расспрашивать его про семью, но, видно, им обоим не хотелось говорить о своих близких. Она не спрашивала его о жене и детях, а он ее — о друзьях из подполья.
В следующий раз, думал Фьеро, надену рубашку без воротника. Пусть увидит, что моя татуировка спускается на шею и дальше на грудь. Раз ей нравится.
— Неужели ты собираешься провести здесь всю осень? — спросила в один из первых холодных вечеров Эльфаба.
— Я написал Сариме, что задерживаюсь по делам на неопределенный срок. Ей все равно. Да и как может быть иначе, когда ее, дочь вождя маленького кочевого племени, девочкой выдали за арджиканского княжича. Родители Саримы все верно рассчитали: теперь у нее есть еда, слуги и прочные стены Киамо-Ко для защиты от враждебных народов. После рождения третьего ребенка она располнела. Она почти не замечает, Дома я или нет, и уж точно не будет скучать: в замке живут пять ее сестер. Женившись на одной, я приобрел целый гарем.
— Не может быть! — удивилась и даже слегка смутилась Эльфаба.
— Почему не может? Сарима пару раз намекала, что ее младшие сестры с удовольствием проведут со мной ночь. И нечего на меня так смотреть: по нашу сторону Великих Кельских гор запрет на подобную близость не столь силен, как в остальной стране Оз.
— Смотрю как умею. Ну а ты? Согласился?
— На что? — Фьеро удивленно поднял брови.
— Спать со свояченицами.
— Нет. Правда, не из каких-то там нравственных соображений и не потому, что они мне не нравились. Скорее по расчету. Сарима — хитрая женщина, а брак — это постоянная борьба. Если бы я согласился, она бы получила надо мной большую власть.
— Что, все так плохо?
— Да, нелегко. Ты не была замужем, тебе не понять.
— Я замужем. Только не за мужчиной.
Эльфаба зажала себе рот, но было уже поздно. Фьеро никогда ее такой не видел: она ужаснулась собственным словам, отвернулась, прокашлялась, шмыгнула носом.
— Чертовы слезы, как больно жгутся! — вскричала Эльфаба в припадке ярости, выскочила из-за стола и бросилась вытирать глаза старым одеялом, пока соленая влага не покатилась по щекам.
Она стояла, согнувшись как старуха, одной рукой упираясь в ящик, другой вытирая лицо одеялом, свободный край которого свесился до пола.
— Эльфаба! Что с тобой? — взволнованно вскричал Фьеро, бросился к ней и прижат к себе. Их разделяло одеяло, которое, казалось, вот-вот вспыхнет огнем, взорвется розами или брызнет шампанским. Какие только фантазии не приходят на ум, когда тело возбуждено до крайности.
— Нет! — повторяла Эльфаба. — Нет, нет, нет! Я тебе не гарем. Не женщина и даже не человек.
Но ее руки, точно те ожившие рога, сами обвились вокруг и прижали его к стене с почти убийственной страстью.
Малки с презрительной вежливостью забрался под стол и отвернулся.
Они встречались в амбаре у Эльфабы день за осенним днем, которые, повинуясь капризным восточным ветрам, были то теплые и солнечные, то непроглядно дождливые. Иногда приходилось расставаться на несколько дней. «У меня работа, у меня дела, не спорь или никогда больше меня не увидишь, — говорила она. — Я напишу письмо Глинде, узнаю у нее заклинание невидимости — и пуф! — прости-прощай».
«Фьеро + Фея», — вывел он пальцем на муке, которую просыпала Эльфаба, когда пекла лепешки. Фея, как прошептала она ему, будто опасаясь, что кот подслушает, было ее тайное имя, под которым она действовала в подполье. Таково правило: никто из сподвижников не должен знать настоящего имени другого.
Эльфаба не позволяла ему любоваться своим обнаженным телом при свете. Фьеро приходил к ней уже затемно, и она дожидалась его в постели, читая сочинения о теории государства и философии нравственности.
— Я не очень это понимаю, — как-то призналась она. — Читаю как стихи. Мне нравится звучание слов, но вряд ли они как-нибудь изменят мой взгляд на мир.
— А твой образ жизни как-нибудь меняет твой взгляд на мир? — Фьеро погасил свет и сбросил с себя одежду.
— Неужели ты думаешь, это для меня в диковинку? — вздохнула Эльфаба. — Что я так девственно наивна?
— Ну, я бы не стал говорить «девственно», — поправил ее Фьеро.
— А насколько опытен ты сам, ваше высочество Фьеро, князь арджиканского народа, хозяин Киамо-Ко, лучший охотник Тысячелетних степей, верховный властитель Великих Кельских гор?