Страница 44 из 98
Дверь вдруг поддалась, и Фьеро, как клоун, растянулся перед лестницей.
— Что стало с твоими ловкостью и изяществом? — рассмеялась Эльфаба. — Болеешь чем? Или, может, специализировался в Шизе на неуклюжести?
— Сама делаешь из меня медведя, а потом удивляешься, — проворчал Фьеро, поднимаясь. — Погоди, будут тебе и ловкость, и изящество.
— Нет, Шиз положительно тебя испортил, — покачала головой девушка. — Где тот наивный дикарь, горячий, будто из печки?
— Ты тоже хорошо выглядишь, — обиженно сказал Фьеро. — Ну что, мы так и будем тут торчать или найдем место поудобнее?
Эльфаба нехотя двинулась вверх по лестнице, усыпанной соломой и мышиным пометом. Сквозь пыльные окна сочился мутный вечерний свет. На лестничной площадке сидел белый кот и презрительно, как это свойственно их природе, взирал на людей.
— Малки, Малки, кис-кис-кис, — позвала Эльфаба, и кот удостоил ее честью прошествовать за ней к узкой двери в самом верху лестницы.
— Твой напарник? — спросил Фьеро.
— Хо! А я тогда, по-твоему, кто с такими напарниками? Ведьма? А хотя… Иди сюда. Малки, на молочка.
Они вошли в просторное помещение, отдаленно напоминающее жилье. Когда-то здесь был склад: через заколоченные теперь двойные двери в стене раньше поднимали и спускали мешки с зерном. Из единственного треснутого окна под потолком падал солнечный свет. Фьеро осмотрелся. Пол изгажен голубями и усыпан перьями. Ящики составлены в круг вместо стульев. На полу скатан матрас. На стенах кости и зубы различных животных, даже коготь додо — то ли амулеты, то ли украшения. Неожиданно приличный ивовый стол на трех изогнутых ножках, оканчивающихся вырезанными оленьими копытцами. Несколько металлических тарелок, красных в белый горошек, завернутая в тряпки еда, стопка книг у матраса, кошачья игрушка на веревочке. В довершение картины — огромный слоновий череп на стене, из середины которого торчал букет бледно-малиновых роз. «Будто брызнувший во все стороны мозг», — подумал Фьеро, вспомнив институтские убеждения Эльфабы. Ниже висел потрескавшийся стеклянный круг с выщербинами по краям. Возможно, в него смотрелись как в зеркало, хотя вряд ли он что-то отражал.
— Значит, здесь ты и живешь? — спросил Фьеро, пока Эльфаба занималась кошкой.
— Не задавай лишних вопросов, и мне не придется тебя обманывать.
— Сесть хотя бы можно?
— Это тоже вопрос, — улыбнулась она. — А, ладно, посиди минут десять, расскажи о себе. Как тебя занесло в высший свет?
— Какой там высший свет! Одежду изменил всего-то. Внутри я все тот же арджиканский дикарь, что и раньше. У тебя нечем промочить горло? Не обязательно спиртное, просто пить хочу.
— Воды у меня нет, я ее не пью. Есть молоко сомнительной свежести, но Малки не отказался. Да, еще бутылка эля вон там, на полке. Угощайся.
Она нашла себе в чашку немного эля, остальное поставила перед гостем.
Фьеро в общих чертах обрисовал свою жизнь. Жена Сарима, сосватанная ему еще в детстве. Трое детей. Замок Киамо-Ко, который выстроил отец на месте Водного совета, захваченного арджиканцами еще во времена регента Пасториуса. Бесконечные кочевья по Тысячелетним степям во время летнего сезона охоты.
— Арджиканский князь с деловым интересом в Изумрудном городе? — удивилась Эльфаба. — Это что-то новенькое. Если бы тебя интересовала торговля, ты бы поехал в Шиз. А здесь решаются военные дела. Что-то ты, друг мой, задумал.
— Хватит пока, я и так много рассказал, — ответил он, стыдясь своих незамысловатых торговых сделок и напуская завесу таинственности. — Теперь твоя очередь.
Несколько минут она молча ходила по комнате, нашла копченую колбасу, черствый хлеб, пару апельсинов и лимон и небрежно бросила их на стол. Здесь, в душной неубранной комнате, Эльфаба напоминала скорее тень, чем живого человека. Ее зеленая кожа казалась удивительно нежной, как едва распустившаяся листва, как мягчайший бархат. На Фьеро вдруг нахлынуло незнакомое чувство: ему страшно хотелось схватить девушку за руку, остановить, и если не заставить говорить, то хотя бы насмотреться на нее.
— Ешь, — сказала она наконец. — Я сыта, а ты ешь.
— Расскажи мне хоть что-нибудь, — попросил он. — Ты оставила Шиз, растворилась, как утренний туман. Куда? Зачем? Что с тобой стало?
— Сколько поэзии! По-моему, поэзия — высшая форма самообмана.
— Не пытайся сменить тему.
Эльфаба заметно разволновалась: она то сжимала, то разжимала кулаки, подняла с пола кота, усадила на колени, да так запустила пальцы в его шерсть, что тот поспешил ретироваться. Наконец согласилась.
— Хорошо, кое-что я тебе расскажу, но ты должен пообещать сразу же уйти и никогда больше сюда не возвращаться. Я не хочу из-за тебя искать новое место: мне и здесь хорошо. Обещаешь?
— Обещаю подумать. Как я могу обещать большего, когда ты мне еще ничего не рассказала?
— Я устала от Шиза, — начала Эльфаба. — Смерть профессора Дилламонда не давала мне покоя. Все притворялись, что скорбят, но на самом деле всем было наплевать. Мне было тесно среди глупых девчонок. Хотя мне нравилась Глинда. Как она, кстати?
— Мы не общаемся. Я все надеюсь встретить ее на каком-нибудь торжественном приеме во дворце. Говорят, она вышла за какого-то баронета из Палтоса.
— Всего-то? — разочарованно переспросила Эльфаба. — Даже не за виконта или барона? Какая жалость! Значит, ее радужные мечты так и не сбылись?
Сказанное в шутку замечание получилось сухим и неприятно повисло в воздухе.
— У нее есть дети? — спросила Эльфаба.
— Не знаю. Вообще-то сейчас моя очередь спрашивать, забыла?
— Но торжественные приемы во дворце! Ты что же, знаешься с нашим славным правителем?
— Честно сказать, я ни разу его не встречал. Насколько я слышал, Гудвин стал большим затворником. Когда он посещает оперу, его ложу закрывают ширмой, когда устраивает званые обеды, то сам всегда ест в отдельной комнатке, отделенной от обеденного зала узорчатой мраморной решеткой. Я как-то видел силуэт стройного мужчины, шагавшего по залу: если это и был Гудвин, то я никогда его не узнаю. Но ты, ты, ты! Про себя расскажи! Почему ты так внезапно нас бросила?
— Я слишком дорожила вами, чтобы общаться дальше.
— Это еще что значит?
— Даже не спрашивай, — взмахнула руками Эльфаба.
— Нет, я хочу знать! Чем ты занималась все это время? Жила здесь? Все пять лет? Ты учишься? Работаешь? Как-нибудь связана с Лигой помощи Зверям или какой-нибудь другой гуманитарной организацией?
— Я никогда не использую слов «гуманный» и «гуманитарный». Они означают «человечный» и пытаются внушить, что человек по природе добр, а я убеждена, что злее существа нет на всем свете.
— Опять ты увиливаешь от ответа.
— Это моя работа. Вот тебе и подсказка, дорогой Фьеро.
— Поясни.
— Я ушла в подполье, — тихо сказала она. — Ты первый, кто произнес мое имя с тех пор, как я попрощалась с Глиндой. Теперь понимаешь, почему я не могу о себе рассказывать и почему тебе нельзя больше меня видеть? Вдруг ты донесешь штурмовикам?
— Этим полицейским крысам? Хорошо же ты обо мне думаешь, если решила…
— Как я вообще могу что-то о тебе думать, если я ничего толком не знаю? — Эльфаба лихорадочно переплетала свои длинные зеленые пальцы. — Они все ходят в черных сапогах, топчут бедных и слабых, появляются невесть откуда посреди ночи, вытаскивают людей из постели, крушат топорами печатные станки, судят за измену, пока не рассвело, и тут же исполняют смертный приговор. Они прочищают каждую улицу нашего лживого города, планомерно выкашивают всех порядочных людей. Самая настоящая власть террора. Может, они уже собираются под окном. Меня им выследить не удавалось, но что, если они пришли вслед за тобой?
— Тебя не так уж сложно выследить, — усмехнулся Фьеро. — Я мог бы кое-чему тебя научить.
— Не сомневаюсь, но не научишь, потому что мы больше не встретимся. Слишком это опасно для нас обоих. Понимаешь теперь, почему я сказала, что слишком вами дорожила? Думаешь, штурмовики перед чем-нибудь остановятся, если захотят выпытать нужные сведения? У тебя жена и дети, а я всего лишь давняя институтская подруга, с которой ты случайно столкнулся. Ты выследил меня до дома? Считай, что тебе повезло. Но больше за мной не ходи, слышишь? Еще раз увижу тебя — и исчезну, клянусь. Я за полминуты могу собраться и навсегда бросить этот сарай. Меня так учили.