Страница 20 из 98
— Что ж, настоящая поэзия может и оскорбить, — величественным голосом произнесла мадам Кашмери. — Это священное право искусства.
— По-моему, она ненормальная, — прокомментировала Эльфаба.
Этого Галинда вынести уже не могла. Что, если хоть один прыщавый студентишка заметит, как она перешептывается с зеленой страшилой? Да ее на смех поднимут! Всю жизнь сломают!
— Тише, я слушаю, — прошипела она. — Не отвлекай, не порть мне вечер.
Эльфаба отодвинулась и захрумкала яблоком. Чтения продолжались. Ворчание после каждого стиха становилось громче, но студенты уже пообвыкли, слушали вполуха, стали оглядываться друг на друга.
Когда последняя квель закончилась загадочным афоризмом: «Ведьма не воробей, вылетит — не поймаешь», мадам Кашмери раскланялась под неуверенные аплодисменты и кивнула своему бронзовому слуге разносить чай: сначала гостям, потом студенткам и их опекуншам. Шурша шелками и позвякивая перламутровыми ракушками, директриса принимала поздравления от профессоров и наиболее смелых студентов и приглашала их сесть рядом, поделиться впечатлениями.
— Скажите правду: я слишком трагично читала? Знаете, это моя беда. Моим призванием была сцена, но я отдала себя служению молодым умам. — И она, скромно опустив ресницы, выслушивала от своих пленников неискренние комплименты.
Галинда тщетно пыталась избавиться от позорной компании своей соседки. Эльфаба продолжала спрашивать ее про квели, про их смысл и про то, хороши ли они.
— Да откуда я знаю? Что мы вообще можем знать, мы всего лишь первокурсницы, — отбивалась от нее Галинда, жалобно поглядывая туда, где Фэнни, Мила и Шень-Шень изловили нескольких студентиков и предлагали им ломтики лимона к чаю.
— Твое мнение ничем не хуже мнения Кашмери, — убеждала Эльфаба. — В этом-то и есть истинное назначение искусства. Не оскорблять, как говорит, Кашмери, а пробуждать мысли. Иначе зачем стараться.
К ним подошел юноша. Не бог весть что по меркам Галинды, но уж Точно лучше, чем зеленая пиявка у нее под боком.
— Добрый вечер, — приветствовала его Галинда, не дожидаясь, когда он наберется храбрости заговорить первым. — Очень приятно вас видеть. Вы, должно быть…
— Из Бриско-холла, — ответил он. — Вообще-то я из Манчурии, но вы, наверное, и так догадались.
И действительно, он едва доходил Галинде до плеч. Несмотря на низкий рост, юноша был недурен собой. Золотистые, небрежно причесанные волосы, ослепительная улыбка и прыщей меньше, чем у некоторых. Его камзол был провинциального голубого цвета (излюбленный цвет манчиков), зато шит серебряными нитками. На слегка расставленных ногах блестели начищенные ботинки.
— Вот за что я люблю Шиз, так это за новые знакомства, — сказала Галинда. — Я из Гилликина…
Она остановила себя, чтобы не добавить «разумеется» — ей казалось, это и так должно быть понятно по ее наряду. Девушки-манчуньи одевались попроще, из-за чего их частенько принимали за прислугу.
— Тогда будем знакомы. Меня зовут Бок.
— Галинда Ардуэнская из Верхних земель.
— А вы? — повернулся Бок к Эльфабе.
— Я уже ухожу. Всем спокойной ночи.
— Нет-нет, постойте. Мне кажется, я вас знаю.
— Исключено.
— Вы мисс Эльфи, да?
— Мисс Эльфи! — прыснула Галинда. — Какая прелесть! Эльфаба, собравшаяся было уходить, остановилась.
— Откуда вы меня знаете, Бок из Манчурии? Мы не встречались.
— Ну как же, мы ведь в детстве вместе играли. Мой отец был старостой деревни, где вы родились. В Закамышье, в Вендовой пустоши. Верно? А ваш отец — священник, только я забыл, как его зовут.
— Фрекс, — подсказала Эльфаба.
— Правильно, Фрекс Благочестивый, конечно. Знаете, в деревне вас все еще вспоминают: и его, и вашу маму, и тот день, когда к нам привезли Часы Дракона времени. Мне в то время было годика два, меня водили смотреть на Часы, но я ничего о них не помню… А вас приводили к нам играть. Помните Гвинетту? Она за нами присматривала. А Бри? Старосту Бри? Это мой папа. Вы что-нибудь помните про Закамышье?
— Все это темно и туманно, — ответила Эльфаба. — Давайте я лучше расскажу, что было до того, как вы что-то о себе помните. Вы родились лягушонком — у Бока действительно был слегка земноводный вид, — потом вас принесли в жертву Дракону времени, и вы превратились в мальчика. Но в первую брачную ночь, когда вы придете в опочивальню к жене и она раздвинет ноги, вы обернетесь головастиком и…
— Эльфаба! — вскричала Галинда и распахнула веер, чтобы остудить пылающие щеки. — Как можно?
— А, не важно. У меня не было никакого детства, так что можете говорить что хотите. Я выросла в болотах Квадлинии, мои туфли все еще чавкают от сырости. Вряд л и вы захотите со мной разговаривать. Поболтайте лучше с мисс Галиндой — она гораздо больше меня понимает в светских беседах. А я пошла.
Эльфаба кивнула на прощание и чуть ли не бегом удалилась.
— Чего это она? — удивился Бок. — Попробуй ее забудь. Сколько еще на свете людей с зеленой кожей?
— Подозреваю, — подсказала Галинда, — Эльфабе не нравится, когда ее узнают из-за цвета кожи. Я, конечно, не уверена, но, по-моему, это ее больное место.
— Но ведь она должна понимать, что именно это в ней и запомнят.
— Возможно. В любом случае вы не обознались. Я слышала, Эльфаба — правнучка герцога Троппа из Нестовой пустоши.
— Так и есть. Надо же! Никогда бы не подумал, что снова ее увижу.
— Не хотите ли еще чаю? Я позову слугу. Давайте сядем, и вы расскажете мне про вашу страну. Я сгораю от любопытства.
Галинда села на стул подходящего цвета и обратила на Бока все свое обаяние. Бок сел рядом и тряхнул головой, будто отгоняя все еще стоявшее перед глазами видение Эльфабы.
Когда Галинда вернулась в свою комнату, Эльфаба лежала в постели, накрывшись с головой и издавая поистине театральный храп. Галинда упала на кровать, досадуя на себя за чувство вины перед зеленокожей соседкой.
Всю неделю не утихали разговоры о прочитанных стихах. Профессор Дилламонд прервал свою лекцию по биологии и спросил, что студентки думают о квелях. Не видя связи между биологией и поэзией, девушки молчали, не реагировали на наводящие вопросы.
Наконец профессор не выдержал.
— Неужели никто не понимает, что квели — это последствие событий в Изумрудном городе?
Фэнни, убежденная, что она не для того тратит деньги на обучение, чтобы на нее кричали, огрызнулась в ответ:
— Мы понятия не имеем, что происходит в Изумрудном городе. И хватит с нами играть. Хотите что-то сказать — говорите. Нечего блеять попусту.
Профессор отвернулся к окну, силясь совладать с собой. Девушки затаив дыхание ждали, что будет. Потом учитель повернулся к ним и спокойным голосом объяснил, что несколько недель назад Волшебник Изумрудного города подписал Закон об ограничении подвижности Зверей. Закон не только закрывал Зверям доступ к поездам и гостиницам — под «подвижностью» понимался и профессиональный рост. Подросшим Зверям запрещалось получать образование и заниматься умственным трудом. Чтобы заработать на пропитание, они могли браться только за черную крестьянскую работу.
— Что же еще, по-вашему, имела в виду мадам Кашмери, когда закончила квель словами «Не дело Зверей разговаривать»? — желчно спросил Дилламонд.
— Конечно, тут всякий обидится, — сказала Галинда. — Всякий Зверь, я хотела сказать. Но ведь вам пока ничего не угрожает, верно?
— А как быть с моими детьми? Моими Козлятами?
— Разве у вас есть дети? Я и не знала, что вы женаты.
Козел терпеливо закрыл глаза.
— Нет, мисс Галинда, я не женат. Но я мог бы. Или еще буду. А может, у меня есть племянники и племянницы? Получается, что им уже заранее запретили здесь учиться. Много ли вообще вы видели студентов-Зверей в нашей обители знаний?
Действительно, ни одного.
— Все это, безусловно, ужасно, — сказала Галинда. — Зачем же Волшебник Изумрудного города издает такие указы?