Страница 36 из 37
Первая персональная выставка Глазунова состоялась в начале февраля 1957 года в Москве — в Центральном доме работников искусств. Сколько шума она наделала! В зале было развешено 80 работ — живопись и графика. Достоевский, блокада Ленинграда, портреты. Все газеты мира писали о дерзком таланте, не согласном с догмами соцреализма. В день обсуждения итогов выставки для наведения порядка была даже вызвана конная милиция. Море людей. Все хотели посмотреть на картины 26-летнего ленинградского художника.
"Я был счастлив почувствовать, что мои впервые выставленные работы, мои мысли-образы затрагивают многочисленных зрителей, которые думают так же, как и я. Я осознал в полной мере, что искусство художника может объединять, а не разъединять людей, быть понятным, а потому любимым многими, но ощутил я тогда впервые непримиримую ненависть врагов, которые не могли мне простить, что я нарушил многие идеологические табу социалистического реализма".
Далее последовали "разборки" в МГК и ЦК КПСС. Руководители Союза художников и Академии художеств СССР были возмущены: как это студенту позволили провести персональную выставку? На "ковер" вызвали мэтра соцреализма Бориса Иогансона, в мастерской которого учился Глазунов. Учитель отмежевался от своего ученика. Началась травля молодого живописца. В течение многих лет ему отказывали в приеме в Союз художников. Он был вынужден уехать из Ленинграда. Жил с женой в Москве у знакомых, снимал квартиры. Совершенно без заказов, а значит, и денег.
В те трудные годы Глазунову помог в буквальном смысле выжить известный поэт Сергей Владимирович Михалков. "Пробил" ему сначала московскую прописку, потом квартиру. Ввел в круг многочисленных знакомых. Жены иностранных дипломатов мечтали, чтобы их портреты непременно нарисовал молодой художник. Появилось немало публикаций о его творчестве на Западе. Главный редактор журнала "Огонёк" Анатолий Софронов предложил Глазунову проиллюстрировать шеститомное собрание сочинений Андрея Мельникова-Печерского. Как вспоминал заместитель главного редактора Борис Иванов: "И здесь художник снова продемонстрировал свою индивидуальность и в трактовке образов, и в стиле исполнения. Не было подобного до него. Дело не только в особом прочтении произведений. Илья Глазунов почувствовал героев, их смятенные души, посмотрел на мир их глазами, да так пристально и глубоко, что зритель и сам интуитивно ощутил тот порыв, словно его нервы на какое-то мгновение соединились с нервами Фленушки и Манефы, Самоквасова и Дуни Смолокуровой. Ощутил и оставил в памяти навсегда".
В 1963 году по приглашению ряда деятелей итальянской культуры Глазунов едет в Рим. Известный критик Паоло Риччи написал о нем книгу, и многие знаменитости — Лукино Висконти, Эннио де Кончини, Альберто Фиоретти, Джинна Лоллобриджида — искали с ним встречи. На торжественном приеме на вилле великой актрисы Илья Сергеевич знакомится с кинорежиссером Федерико Феллини, его женой Джульеттой Мазини, Моникой Витти, Микеланджело Антониони, Витторио Гассманом. В течение короткого времени он создает портреты многих "звезд". Восхищению заказчиков нет конца! Кстати, позднее ему будут позировать президент Италии Алессандро Пертини и Папа Римский Иоанн Павел II. Слава о русском художнике докатится и до Парижа. В 1968 году он приедет сюда, чтобы нарисовать портрет президента Франции Шарля де Голля. В это время здесь началась студенческая революция, строились баррикады, вдребезги разлетались витрины. "Сидя ночью в одном из знаменитых парижских кафе неподалеку от Сорбонны, я на спичечном коробке сделал эскиз будущей картины. Правда, она получилась потом гораздо больших размеров, 3 на 6 метров. Итальянский журнал "Оджи" написал о "Мистерии": "Картина, которую никогда не увидят русские!" Но все-таки увидели! Правда, только через 10 лет: когда начались перестройка и так называемая гласность! Жизнь моя сложилась так, что весь столикий мир открыл мне свое бытие, столь не похожее на наше. Я побывал во многих странах Европы, Азии, американского континента. Остались в памяти образы прекрасной Италии, изысканные королевские дворцы Франции, мистический Толедо в Испании, священный мрамор Парфенона и синий простор Эгейского моря, самурайский дух одетых в бетон ультрасовременных зданий Японии, могучая коричневая водная стихия Меконга в буддийском Лаосе, непроницаемые ночные джунгли, озаренные огнем войны, во Вьетнаме и Никарагуа, человеческий муравейник громадного Нью-Йорка, небоскребы которого осеняет статуя Свободы — символ господства Америки над миром с ее "новым мировым порядком" — глобальной демократией по-американски. Считаю нужным подчеркнуть: почти в каждой из стран Запада, где я бывал только по самым высоким приглашениям, меня уговаривали остаться, предлагая выбрать "свободу". Учитывая гонения, которым я тогда повергался в СССР, любая их этих стран могла бы стать моей второй родиной. Но я всегда знал умом и чувствовал сердцем, что такое страна пребывания, а что есть Отечество. Я могу жить только в моей России."
Скажу откровенно: мне приходилось выслушивать о Глазунове прямо противоположные мнения. Казалось бы, он весь на виду, но что-то вызывало вопросы. Четыре тома его воспоминаний (скорее всего, они будут продолжены) всколыхнули душу: сильно написано! Безусловно, это событие национального масштаба. Не обошел художник и личную трагедию: самоубийство жены Нины Александровны Виноградовой-Бенуа 24 мая 1986 года.
Вспомнилась встреча в храме Воскресения Словущего. Оказывается, вовсе не случайно художник бывает здесь: "Икона Матери Божией "Взыскание погибших", перед которой молились моя жена, напоминает моей скорбящей душе о тайне жизни и смерти, что та, которую я любил, навсегда ушла с лика Земли. Неугасимо живет во мне память ушедших навсегда лет моего счастья с Ниной, нашей общей яростной борьбы за Россию"…
Материал подготовил Александр Арцибашев
Мария Карпова ТАК!
Андрей Волков — русский художник-урбанист. На "Винзаводе" картины и фотографии города 70-х годов ХХ века, объединённые названием "Никаких новостей". Мир замер, глубоко вдохнув, и всё остановилось, в ожидании, но ничего не происходит. Ни лист не шелохнется, ни кирпич не сорвется на железный лист. Да и люди куда-то все запропали, как будто город — это место совсем не для них. Безлюдный город Солнца Кампанеллы, утопия безвременья.
Стоят лишь плотно на земле, задевая головой светлый небосвод, дома. Без особого украшения, с чёткими геометрическими линиями, пропорциями, этакие спокойные прямоугольники, с большим количеством крошечных глаз светлых окон.
Окно, крыша, крыши, на окне — радио. Новенький советский радиоприёмник, антенна его выдвинута вверх, может быть, там играет какая-то современная мелодия, а может быть, колонки шумят ускользающей волной, но звуков не слышно. Тишина. Каждый может принять эту тишину по-своему: "мгновенье ты прекрасно — повремени" или же как "затишье перед страшной бурей". В любом случае посещает какое-то душевное смятение, как будто ты не должен там быть, как будто подглядел в чьё-то окно, застал в минуту личного откровения. Но на картине нет человека; единственный из людей, кому позволено заглянуть в этот мир, ты, стоящий по эту сторону полотна. Это "Музыка над городом" 1978 год.
Никаких новостей, ничего не происходит — день сменяется днём, но все как один похожи. Выходить утром на работу и знать, что всё пройдёт по уже известному плану, день закончится, а завтра снова… "Утро. Троллейбус. 1978". Здесь впервые не подразумевается, а есть человек. Он стоит в очереди на посадку, пасмурно, лампочка внутри салона еле горит, от этого становится тускло. Его лицо не то чтобы говорит о печали, но на нём читаются напряжённость, усталость и какое-то смирение. Вот она философия созданного человеком мира: серый пустынный город, серые высокие дома, серый асфальт, растёкшийся, как море, серая пыль застилает глаза и, теперь уже, лицо человека сливается в общую массу, приобретая серый цвет. Утро. Картина "Проходная". Это завод, но людей нет. Абсолютное спокойствие. Неужели все уже прошли?