Родник

Надо сказать, что сам Суда, скульптор, умер еще до эвакуации. Вдова вышла замуж за другого, так что супруги Суда, о которых идет речь, были уже не прежними Суда. Но мы-то этих подробностей не знали, да и не желали знать. Какое нам дело до чужих людей!

Суда перестроили студию в своем доме, сделав из нее несколько жилых комнат. В конце концов двухэтажный коттедж оборудовали под небольшую гостиницу. Все было сделано с неимоверной быстротой. Не успела появиться над входом вывеска, как в номера зачастили на джипах американские солдаты с размалеванными красотками. Мужчина в окне второго этажа играл на гитаре, из комнат доносился женский смех, и так повторялось день за днем. Мы с Хироко старались не обращать внимания – все равно не в наших силах было что-либо изменить.

Рядом с номерами Суда стоял еще один дом со студией. Там жил художник «европейского стиля» Итихара с женой. Не знаю уж, как получилось, что художник и скульптор поселились в соседних домах. Семьями они никогда не Дружили. Похоже было, что Итихара и Суда вообще друг друга предпочитали не замечать – что называется, в упор не видели. В эвакуацию Итихара с женой уехали раньше Суда, а вернулись позже, когда Суда уже успели превратить свой дом в гостиницу.

Встречаясь в овощной лавке или в рыбном магазине с Хироко, госпожа Итихара обычно начинала перемывать кости супругам Суда.

Не знаю уж, почему она выбирала в собеседницы именно Хироко. Сидя у нас в большой комнате, можно было наблюдать из окна не только посетителей номеров Суда, входящих и выходящих из дверей, но и ворота дома Итихара. Возможно, это обстоятельство сыграло роль психологического стимулятора, заставив госпожу Итихара проникнуться сознанием близости к нашему семейству.

В сущности, единственная связь между нами и Итихара сводилась к тому, что Итихара во время эвакуации жили на квартире у доктора А., у которого дом впоследствии сгорел. Доктор А. работал на военном заводе, о чем каким-то образом проведала Хироко. Пока я сидел в тюрьме, Хироко несколько раз доставала для меня у доктора дефицитное лекарство от чесотки. После того как Итихара вернулись к себе, доктор А. на месте сгоревшего дома построил времянку и жил там с женой.

После переезда мы с Хироко в тот же день, прихватив овощей и сахару, пошли к Итихара, чтобы поприветствовать их на новом месте. Тогда нам впервые довелось посмотреть их дом изнутри.

Хироко слышала от самой госпожи Итихара, что Суда построил у себя мастерскую позже, чем Итихара.

В то время Суда еще был холостяком. К нему постоянно приходила позировать одна и та же натурщица, с которой он лепил все свои скульптуры. Потом они стали жить вместе. Легкомысленная натурщица и стала нынешней госпожой Суда.

– Все-таки раньше хоть у них с мужем была работа как работа. А тут – нате, пожалуйста? Додумались открыть номера! Говорят, этот тип, которого она сейчас подцепила, какой-то спекулянт, аферист. Чтобы в таком приличном квартале – и устроить дом свиданий! Нет, как вам это нравится!

Оказывается, до эвакуации Итихара и Суда все-таки общались, но с тех пор, как открылись номера, они перестали даже здороваться и проходили мимо, не глядя друг на друга. Все это тоже рассказала Хироко госпожа Итихара.

Госпожа Итихара была на редкость рослая и крупная, во всяком случае для японки, а мадам Суда, наоборот, была особой субтильной. На вид ей было не больше тридцати, и внешность у нее была очень привлекательная. Ей просто сам бог велел быть натурщицей.

В разладе между Итихара и Суда явно была виновата красотка Суда. Муж ее часто уходил куда-то, надев пиджак. И пиджак, и туфли, и портфель – все у него было шикарно. Но манера держаться все же выдавала деревенщину. Низенький, коренастый, он производил впечатление человека недалекого и прямолинейного. Оставалось только удивляться, что же мадам Суда в нем нашла.

И вот этот самый новый муж, проболев неделю, скоропостижно преставился. Нам сообщила о его смерти госпожа Итихара. Сама она тоже узнала новость с опозданием – слышала разговор где-то в конторе муниципалитета. На люди он почти не показывался, пышных похорон ему тоже не устраивали, а звон гитары и хохот по-прежнему слышались из дома Суда, так что печальное событие прошло незамеченным.

С тех пор госпожа Итихара внезапно перестала говорить о номерах Суда. Между тем Итихара получил заказ на портрет от какого-то высшего чина из оккупационного корпуса и стал ездить в центр, в особняк бывшего сановника, где обосновался американец. Я не раз видел, как он, насвистывая, проходил мимо нашего дома. Однажды, вернувшись с очередного сеанса, он застал жену мертвой.

Муж мадам Суда умер в сентябре, а госпожа Итихара скончалась три месяца спустя. Тогда в нашем квартале только о том и толковали.

Итихара, не прикасаясь к трупу, сразу же вызвал врача. Тот посоветовал прежде всего заявить в полицию. Причиной смерти, по его мнению, явилась острая сердечная недостаточность, но, поскольку в момент смерти никого рядом не было, он настаивал на тщательной проверке.

Не знаю, как жили Итихара до эвакуации, но думаю, что по крайней мере еды у них было больше, чем у нас. За три с лишним месяца, проведенных в тюрьме, я ни разу не был в бане. От грязи и от скверного питания у меня началась чесотка. По выходе из заключения болезнь не только не прошла, но, наоборот, распространилась по всему телу.

Я часто думал, что если бы жена Итихара и муж Суда не вернулись из эвакуации в Токио, то они, быть может, остались бы в живых. При этом меня тоже начинали одолевать мрачные предчувствия.

Однако же умерли они неспроста. Должно быть, здоровье расшатывалось незаметно, пока не наступил кризис. Ведь даже вернуться из эвакуации было достаточно сложно. Каких хлопот стоило купить билет на поезд! А каково было потом трястись в переполненном вагоне, куда пассажиры влезали через окна!

Да и мужу мадам Суда, как видно, пришлось попотеть, чтобы перестроить студию под гостиницу и открыть свои номера.

Вот какие мысли приходили мне в голову…

IV

Если бы больше никто не умер, может быть, я так и не вспомнил бы о роднике. До того момента умерло уже четверо, но я так и не мог связать эту цепь смертей воедино. Мне не хотелось слишком много думать о страшном.

Я решил вернуться к тому делу, которым занимался до мобилизации на трудовой фронт, и стал внештатным редактором одного из небольших издательств, реорганизованного вскоре после войны. На работу можно было ходить раз или два в неделю в удобный для меня день. Издательство находилось неподалеку от вокзала Симбаси. Чтобы добраться туда из квартала Нагасаки в Тодзима, где находился мой дом, нужно было ехать на поезде до Икэбукуро и там пересесть на линию Ямадэ.

В то время я разработал некий план, и для его осуществления необходимо было повидаться с постоянным автором издательства. Когда я надевал костюм, следов чесотки не было видно, хотя спина, живот и руки все равно ужасно зудели. Это было признаком улучшения. В тот год чесотка, мучившая меня неимоверно, стала проходить. После того как желтый гной иссякал и образовывались черные струпья, кожный зуд становился просто невыносимым. Однако затем высохшие струпья отваливались, и кожа очищалась.

В тот день я решил съездить к господину М. в Тасонотёфу. М. был писателем, пользующимся большой популярностью у молодежи и выпустившим за свою долгую творческую жизнь изрядное количество книг. Я хотел просить его о переиздании одного его романа. Уверенности в том, что удастся получить одобрение руководства, у меня не было, но в издательстве, против ожиданий, все прошло гладко, и особых трудностей на пути осуществления своего плана я не встретил. Оставалось только попытаться достигнуть договоренности с автором.

Первое, что я увидел, сойдя с поезда на станции Тасонотёфу, была цветочная клумба посреди площади. Ухаживали за ней, как видно, плохо – все цветы заросли травой. Я присел на бетонный барьер, окружавший клумбу, чтобы немного передохнуть. Отсюда до дома М. было уже совсем близко.