Родник

Ко Харуто

Родник

I

Оказалось, что родник всегда был связан в моем сознании с памятью о матери. Раньше я и не представлял себе, что такая связь существует. Я совсем забыл о ней. Что ни говори, ведь мне было только восемь лет, когда мать умерла.

С тех пор прошло тридцать три года, и ни разу я не вспомнил о нем, пока соседи, которых я хорошо знал, не стали умирать один за другим. Почему же именно тогда снова встал перед глазами тот родник? Врачи рекомендовали матери для поправки здоровья переехать в другой район, и вот там-то, близ временного ее жилья, был родник…

Спустя много лет я однажды сходил туда по настоянию отца и посмотрел родник. Его хорошо было видно из комнаты, которую снимала мать.

Лечение ничего не дало – вскоре после возвращения домой мать угасла.

Не оттого ли я думал о смерти матери, что уже ушло из жизни столько наших соседей? Все больше и больше я склоняюсь к этой мысли.

Минуло три года после окончания войны, но я еще хорошо помнил март 1945 года, когда во время страшного налета американской авиации были огромные человеческие жертвы. Затем, месяц спустя, в мае, еще одна разрушительная бомбежка.

«Малых» бомбежек и вовсе было не счесть. Горящие здания и умирающие люди стали обыденностью, привычной, как вечернее чаепитие.

Но одно дело чужие смерти, а другое – твоя собственная. Когда же начал я рыть противовоздушное укрытие, в котором видел спасение для самого себя, своей семьи и своего имущества?

В 1943 году я был мобилизован на трудовой фронт. Работал монтажником на авиационном заводе. Мы занимались разборкой и сборкой карбюраторов самолетных двигателей, а в перерывах копали для себя укрытия и щели. Корпуса завода были соединены обычными траншеями, которые должны были служить убежищем для рабочих, но примерно в июне 1944 года в целях обеспечения безопасности многочисленного персонала предприятия нас заставили рыть длиннейшую щель на заднем дворе, где раньше была спортплощадка.

Впрочем, слово «спортплощадка» здесь, очевидно, не подходит. Это был скорее плац, где проходили военную подготовку мобилизованные на трудфронт со всех концов страны. Тех, кто был мобилизован раньше всех, называли «первый призыв». Затем шел второй призыв, третий и так далее в зависимости от возраста. Наш призыв был, если не ошибаюсь, восемнадцатым по счету. Среди попавших сюда немало было отцов семейств с двумя-тремя детьми – свидетельство того, как затянулась война, и верный признак грядущего бесславного ее конца.

Кадровые рабочие называли нас «мобили», и в кличке этой сквозил оттенок презрения.

Противовоздушное укрытие заставляли рыть «мобилей». Траншея была глубиной мне по грудь. Она зигзагом вилась по плацу, словно ползущий дождевой червь. Изнутри, если присесть на корточки, видно было только синее небо над головой. Никакого наката над траншеей не делали, поэтому не создавалось и ощущения безопасности.

Люди поговаривали, что у начальства есть отдельное, надежное бомбоубежище, хотя сам я его не видел и не могу сказать, насколько справедливы были слухи.

Но уж что бесспорно, так это проявление дискриминационного подхода к людям в зависимости от их положения, должности, состояния. Так было и на восточной окраине Токио в районе Тодзима, в квартале Нагасаки, где находился мой дом. Пока построили противовоздушное укрытие при доме Суэнага, отделенном от моего дома переулком, прошло месяца два. Только землю возили на грузовиках, наверное, не меньше недели.

В то время грузовик уже считался роскошью. Когда мне пришлось переезжать из Усигомэ в другой район, грузовик найти так и не удалось – весь багаж везли на телеге.

Этот Суэнага был директором какой-то компании. Каждый день по дороге на работу и с работы я созерцал гору красноватой глины, возвышающуюся в углу его двора, прямо перед домом. Почему решили строить укрытие именно здесь? За домом был разбит сад, где росли разнообразные деревья, местами живописно громоздились валуны. Калитка в сад Суэнага находилась как раз через дорогу, напротив ворот моего дома. Чтобы пройти к убежищу от той калитки, надо было свернуть направо. Жителям соседних домов тоже волей-неволей приходилось рыть противовоздушные щели, но при этом все понимали, что рядом, за живой изгородью, находится куда более надежное и комфортабельное укрытье.

Идея постройки индивидуального убежища захватила меня, видимо, как раз в те дни, когда я вместе с другими «Мобилями» приступил к рытью траншей во дворе завода. Прежде я в своей квартире в Усигомэ и не думал о таких вещах. Противовоздушные щели, траншеи, укрытия казались мне понятиями из какого-то далекого, чуждого мира. Обитатели других квартир в нашем доме разделяли мое спокойствие. Да к тому же в окрестностях и не было свободного места для подобных затей. Все жильцы в случае бомбежки намеревались искать спасения в ближайшем храме, прихватив с собой самое необходимое. Л уж если сгорят вещи, оставшиеся дома, значит, такое несчастье было на роду написано, считали они.

Однако на самом деле никто всерьез не хотел верить, что когда-нибудь над Токио появятся вражеские самолеты. Не только жильцы нашего дома, но и весь народ, большинство населения не могло и помыслить такого. Ведь перед Тем, как злополучные самолеты все же прилетели, мы одержали столько побед и война, казалось, уже близилась к концу.

Впоследствии наш дом сломали как раз потому, что прилетели те самые американские самолеты, в появление которых все отказывались верить. Жилые дома в Усигомэ стояли один к одному. Считалось, что при таком скоплении народа бомба или зажигалка могут натворить много бед. Жильцы добились новой площади и стали постепенно разъезжаться. Я переехал в тот самый дом, отделенный переулком от двора Суэнага. В ту пору убежища у Суэнага еще не было.

Впрочем, не только у него. Не строили убежищ и другие наши соседи. Зато свободного места вокруг было сколько угодно, доски и бревна также валялись в изобилии. Позади дома, чуть правее, тянулось широкое рисовое поле. Бросать сюда фугасы и зажигалки вроде бы и ни к чему, рассуждал я, какой от них вред? Я не говорил на эту тему с соседями, но подозреваю, что они придерживались того же мнения.

Однако три месяца спустя после нашего переезда часов в восемь вечера в небе появились американские бомбардировщики. Мы с Хироко, моей женой, собрались в ужасной спешке, вытащили в крошечный садик чемоданы и саквояжи и устремились с ними к пустырю на задворках. Отовсюду бежали перепуганные соседи.

Глухо и страшно гудела от взрывов земля. Вспыхивали зажигалки, заливая окрестность неверным мерцающим светом. Мне казалось, что настает мой смертный час.

Но и тогда не вспомнил я о роднике. Тот родник находился не в Токио, а в далекой префектуре Кумамото, на окраине городка Яцусиро, который в ту пору был еще поселком. Поскольку я вообще никогда не вспоминал о Яцусиро, то и во время воздушного налета едва ли должен был о нем вспомнить.

В Яцусиро мне довелось жить до четвертого класса тогдашней средней школы. По окончании четвертого класса я перешел в другую школу, в городе Кумамото. Произошло это из-за смерти отца, который все последние годы работал в Яцусиро, в конторе цементного завода. Отец был родом из той же префектуры, только из другого, северного уезда Сикамото. Родная его деревушка называлась Ямамото. В Яцусиро у нас не было ни родных, ни близких, поэтому после смерти отца нас ничто там не удерживало. Вот и решили перебраться в Кумамото – все-таки большой город.

В период жизни моей в Кумамото я тоже ни разу не вспомнил о роднике. Впоследствии, окончив среднюю школу в Кумамото, я отправился в Токио с целью поступить в техническое училище. В училище благополучно поступил, но после учебы в Кумамото уже не вернулся – так и осел в Токио.

В те годы я несколько раз менял место жительства, но при этом не забывал время от времени навещать Кумамото и деревню Ямамото. Чтобы добраться на поезде из Токио до Кумамото, требовалось тогда двадцать три часа. В Кумамото жила моя мачеха, которая после смерти матушки растила меня как родного, а в Ямамото находились могилы отца и старших братьев. Но и в те краткие наезды ни разу не вспомнил я о роднике.