В клетке

Однажды вечером он стремительно вошел в контору уже перед самым ее закрытием, и она прочла в его изменившемся до неузнаваемости лице подавленность и тревогу: оно выражало все что угодно, только не то, что он ее узнает. Он сунул ей телеграмму совсем так, как если бы от одного отчаяния и невообразимой спешки взгляд его помутнел и он ничего не видел вокруг. Но едва только она встретилась с ним глазами, как все осветилось, и свет этот сразу же набрал силу и наполнился смыслом. Все теперь стало на свои места, ибо это было сигналом, возвещающим ту самую «опасность»; казалось, что-то взметнулось со дна и неслось теперь неукротимым потоком. «Да, это случилось, беда наконец стряслась! Простите меня, ради бога, я так утруждал вас, так вам надоедал, но помогите мне, спасите меня – отправьте это без промедления, сию же секунду!» Да, конечно, случилось что-то страшное, разразилась какая-то катастрофа. Она тут же сообразила, кому адресована телеграмма: мисс Долмен из Пэрид Лодж, той, которой леди Бредин телеграфировала в Дувр последний раз и которую, после того как девушка вспомнила все, что с ней было связано раньше, она тогда еще для себя определила. Мисс Долмен фигурировала в их прежних телеграммах, а потом перестала появляться совсем, а теперь вот он настойчиво взывал именно к ней:

«Совершенно необходимо увидеться. Приезжайте последним поездом Виктории [13], если успеете. Если нет, утром как можно раньше обоих случаях отвечайте немедленно».

– Ответ оплачен? – спросила она. Мистер Бактон в эту минуту отлучился, а клерк – тот сидел за клопфером. В конторе не было ни одного клиента, и она подумала, что никогда еще, даже в тот вечер в Парке, ей не случалось оставаться с ним в такой близости.

– Да, оплачен, и прошу вас, как можно скорее. Девушка мгновенно наклеила марки.

– Она успеет на поезд! – едва переводя дух, заверила она так, как будто могла это гарантировать.

– Не знаю… Надеюсь, что успеет. Это страшно важно. Вы так любезны. Как можно быстрее, пожалуйста.

Было какое-то удивительное простодушие в том, что он забыл обо всем на свете, кроме грозившей ему опасности. Всего, что произошло между ними за это время, теперь как бы не было вовсе. Ну что же, она ведь и раньше хотела, чтобы все личное отошло в сторону. По счастью, самой ей не было в этом нужды; однако, прежде чем побежать к клопферу, она улучила минуту и, едва переводя дыхание, спросила:

– Случилось несчастье?

– Да! Да! Ужасный скандал!

Но на этом все и оборвалось; как только она кинулась к клопферу, едва не столкнув при этом сидевшего рядом клерка со стула, она услыхала, как хлопнула дверца кеба, в который он тут же вскочил. И в то время как он мчался куда-то, охваченный тревогой, чтобы еще что-то успеть, его обращенный к мисс Долмен призыв устремился к цели.

На следующее утро, минут через пять после того, как она пришла в контору, он снова туда явился, еще более расстроенный, и ей показалось, что он похож на мальчика, который чего-то испугался и прибежал к матери. Сослуживцы ее были на месте, и тут она поняла важную для себя вещь: стоило ей увидеть его волнение, его незащищенное испуганное лицо, как она сразу перестала на них обращать внимание. Ей стало ясно как никогда, что надо только действовать уверенно и прямо, и тогда они выдержат едва ли не все на свете. Ему нечего было отправлять – она не сомневалась в том, что все свои телеграммы он уже откуда-нибудь отправил, – и тем не менее его, как видно, мучил какой-то огромной важности вопрос. Он один был у него во взгляде, в котором погасла память обо всем остальном. Он был изможден охватившей его тревогой и, должно быть, за ночь не сомкнул глаз. Жалость ее к нему была так велика, что пробуждала в ней бог знает какую отвагу. И она, кажется, начинала наконец понимать, почему так глупо себя повела.

– Она не приехала? – едва слышно спросила девушка.

– Приехала, но тут какая-то ошибка. Нам нужна телеграмма.

– Телеграмма?

– Да, отправленная отсюда уже давно. Есть одна вещь, которую надо выяснить. Это очень, очень важно, сделайте это нам сейчас же.

Он вел себя так, как будто перед ним была одна из чужих ему молодых особ Найтсбриджа [14] или Паддингтона [15]; но ведь это уж только говорило о том, в какой он тревоге. Теперь она как никогда поняла, сколько всего она упустила из-за лакун и из-за того, что не знала ответов на иные из его телеграмм, сколько всего прошло мимо; все теперь было окутано мраком – и вдруг эта ослепительная вспышка! Вот что она увидела, вот что разгадала. Один из любовников содрогался от страха, стоя здесь перед ней, а другая была где-то за городом и тоже – в страхе. Все это очень живо представилось ей, и спустя несколько мгновений ей уже ничего больше знать не хотелось. Она не хотела знать никаких подробностей, никаких фактов, она не хотела видеть ближе их разоблачение, их позор.

– Когда была подана ваша телеграмма? Вы уверены, что подали ее именно здесь? – Она пыталась войти в роль молодой особы из Найтсбриджа.

– Да, здесь, сколько-то недель назад. Пять, шесть, семь, – он смутился, и в голосе его звучало нетерпение. – Может быть, вы помните, когда это было?

– Помню? – она с трудом увела с лица самую странную из улыбок.

Однако еще более странным было, может быть, то, что он все равно не понял, что она означала.

– А разве у вас не хранятся старые телеграммы?

– Какое-то время да.

– Сколько времени?

Она задумалась; она должна сыграть эту роль до конца, а она прекрасно знает, что сказала бы на ее месте та молодая особа, или, вернее, чего бы она не сказала.

– А вы можете назвать точную дату?

– Нет, никак! Помню только, что это было в августе, в последних числах. Отправлена она была в тот же адрес, что и вчерашняя.

– Ах, вот как! – вскричала девушка, потрясенная, как, может быть, никогда в жизни. Глядя ему в лицо, она ощутила вдруг, что держит всё в руке – так, как держала бы карандаш, который каждую минуту может сломаться, стоит ей только крепче его сдавить. Она почувствовала, что теперь она стала вершительницею их судеб, но само это чувство хлынуло на нее таким бурным потоком, что ей пришлось употребить все силы на то, чтобы его обуздать. И это опять-таки определило ее вкрадчивый, похожий на звуки флейты голос, такой, каким говорят женщины Паддингтона.

– А вы не могли бы нам это чуточку уточнить? – Эти ее «чуточку» и «нам» были взяты прямо оттуда. Но он не уловил в ее словах ни малейшей фальши, он был весь захвачен своей бедой. Те глаза, которые были устремлены на девушку и в глубине которых она увидала ужас, и отчаяние, и самые настоящие слезы, могли глядеть точно так же и на любую другую.

– Не помню, когда именно. Помню только, что она ушла отсюда, и это было примерно в тех числах. Дело в том, что ее не доставили по адресу. Нам надо узнать, что в ней было.

23

Это употребленное им во множественном числе местоимение поразило ее своей красотой; ей думалось, что и она поражает его своим «мы»; но теперь она так хорошо успела во всем разобраться, что могла почти играть и с ним, и с наполнявшей ей сердце радостью.

– Вы говорите «примерно в то время»? Но вы же не можете назвать точной даты, не правда ли?

Беспомощность его была восхитительна.

– Вот это-то я и хочу узнать. Так разве у вас не сохраняются старые телеграммы? Разве вы не можете поискать?

Наша молодая девушка, все еще пребывавшая в Паддингтоне, стала опять его переспрашивать.

– Так, выходит, ее не доставили?

– Нет, доставили. Но вместе с тем, видите ли, и нет… – Он немного смутился, но потом все объяснил: – Ее, видите ли, перехватили, а там была одна вещь.

Он снова выждал и, словно для того, чтобы продолжить свои расспросы и чтобы вымолить у нее восстановление утраченного, даже силился приветливо ей улыбнуться, но в улыбке этой было что-то зловещее, и тут вся скопившаяся в ней нежность к нему обернулась вдруг лезвием ножа. Только каких, должно быть, все это стоило мук – и эта разверзшаяся вдруг бездна, и бившая его лихорадка, – если теперь он, задыхаясь, едва мог вымолвить:

13

Виктория – вокзал Виктория, один из лондонских железнодорожных вокзалов.

14

Найтсбридж– фешенебельный район Уэст-Энда, знаменитый своими ювелирными магазинами.

15

Паддингтон– район в западной части Лондона. Там же находится одноименный вокзал.