Дневник мести (1-5 часть)

Он видит своё отражение в экране: лицо спокойное, даже усталое. Но глаза — живые. В этих глазах нет жалости. В этих глазах — правда, которую он больше не пытается отрицать.

«Это не случайность. Это зов. И я отвечу ему», – думает он.

Он отключает телефон одним движением — так легко, будто это всего лишь лишнее уведомление. Экран гаснет, но в его голове этот образ — лицо Малышева — всё ещё горит, как отпечаток солнечного пятна на сетчатке. В темноте экрана он видит своё отражение, но уже не прежнего врача. Видит человека, который дал себе право. Он отпускает остатки страха вместе с этим светом. Внутри становится чуть тише — но это тишина уже не мира. Это — тишина перед бурей.

– Этот список будет полным, – произносит он вслух, шёпотом, будто страшась, что кто-то услышит.

Слова звучат спокойно, без эмоций, как констатация. Но внутри них — сжатая пружина. Он впервые позволяет себе признать: всё, что он делает, — не блажь и не ошибка. Это — долг, который он никогда не осмеливался озвучить. И этот долг теперь становится смыслом.

«Ты уже не врач. Ты — тот, кто вершит свой суд», – думает он, чувствуя, как исчезает остаток сомнения.

Он смотрит в коридор, длинный, пропахший хлоркой и уставшими голосами. Каждый шаг там — звук, который больше не вызывает раздражения. Наоборот — теперь каждый звук звучит как отголосок будущего. Он потерял спокойствие, привычное и притворное, но в этом хаосе он находит уверенность. Впервые за долгое время он держит что-то в своих руках — не бинт, не скальпель, а то, что он считал недосягаемым: свой собственный мир, свою волю.

Санитар суетится у двери, готовит каталку. За окном, за грязным стеклом, вой сирены — как сигнал, как вызов. Он слышит её, и в этом звуке — что-то новое, острое. Ему кажется, что сирена звучит не для больницы. Она звучит для него. Это её крик — его пульс.

– Всё готово, Александр Сергеевич? – спрашивает санитар, взгляд короткий, усталый.

Александр кивает. Губы едва тронула усмешка — почти незаметная, но реальная.

– Готово, – отвечает он.

Он отмечает, как эти слова совпадают с гулом сирены. Как всё складывается в единую линию, которой раньше не было. Больница снова кажется ему чужой, но теперь — уже не пугающей. Она — часть декорации. Настоящее действие разворачивается у него в голове. И оно уже началось.

Он идёт к двери, медленно, почти осторожно. Шум колёс каталки, голос дежурной — всё это кажется ему далёким. Он записывает внутри себя, словно в дневник: «Первый сигнал. Первый свет». Это как зарубка на дереве, как имя, вырезанное ножом — метка, что отсюда больше нет пути назад.

– Пошли, – говорит он самому себе и шаг за шагом выходит в коридор, где ночь встречает его ровным, чёрным взглядом.

«Я ждал. Теперь — только вперёд», – думает он. И это уже не обещание. Это — приговор.

Он возвращается за стойку, где всё кажется прежним: лампы всё так же мигают, запах йода всё так же вяжет горло, а санитар всё так же кидает короткий взгляд, словно проверяя, всё ли в порядке. Но для Александра порядок — уже не здесь. Внутри — странная смесь облегчения и ужаса, как если бы он вырвал занозу, которая гноилась годами, но теперь чувствует пустоту на её месте.

Он больше не жертва. Это знание греет его, как холодный металл под кожей. Но это и не освобождение. Он понимает: этот путь — уже не вопрос выбора. Он — результат. Логика всего, что он терпел, всего, что в нём копилось. И каждое слово, каждое воспоминание теперь будет весить больше, чем вся его прежняя жизнь.

– Александр Сергеевич, – санитар говорит осторожно, будто что-то в его взгляде заставляет быть тише. – Вас в ординаторскую зовут.

– Сейчас, – отвечает он. Голос звучит так же спокойно, но его спокойствие больше не беспомощно. Оно — как гранит, холодное и плотное.

Он идёт по коридору, чувствуя, как с каждым шагом тело становится тяжелее — будто его кости теперь отлили из свинца. Внутри — пустота, но она не пугает. Она — ровное, ледяное пространство, где больше нет ни сомнений, ни страха. Только ясность.

В дверях ординаторской его встречает дежурная медсестра — она улыбается устало, машинально.

– Всё нормально, Александр Сергеевич? – спрашивает она.

– Всё, – говорит он. – Работаем.

Она кивает, уходит. Она видит только врача, человека, который сдержан и надёжен. Никто из них не видит ничего большего. Никто не слышит, как внутри него бьётся другое сердце, которое стучит в ритме его собственного приговора.

«Они не знают. И не узнают. Это — только моё», – думает он, и это знание наполняет его странным спокойствием.

В его движениях — точность, почти ритуальная. Он снова проверяет журнал дежурства, замечает, как буквы немного дрожат под его взглядом, но это не из-за усталости. Это — пульс ночи, который теперь слился с его собственным. Он убирает ручку, вытирает руки об халат — этот жест привычен, но в нём уже есть новое: не забота, а подготовка. Подготовка к тому, что теперь неизбежно.

– Всё равно однажды это должно было начаться, – шепчет он сам себе. – Всё равно это должно было произойти.

«Теперь это началось. Теперь мне нечего терять», – отвечает ему собственная мысль.

Он знает: он уже не просто врач. Он — тот, кто готовит месть. И ничто — ни этот больничный коридор, ни дежурные взгляды, ни рутинный шум каталки — больше не заставит его свернуть с этого пути. Потому что этот путь — единственный, который всегда был его.

***

Александр больше не воспринимает ночь как убежище. Когда-то тёмные коридоры больницы, шорохи каталок, шепот санитаров были для него границей между миром и им самим. Здесь он мог прятаться за белым халатом, быть тем, кого ждут, когда всё рушится. Но теперь ночь — не защита. Она — поле битвы. Каждый шаг по линолеуму, каждый тусклый отсвет лампы — всё это больше не часть рутины. Это — арена, где он впервые чувствует себя настоящим.

Он выходит в коридор, слышит, как за стеной гудят трубы отопления. Шум больницы — не утешение. Он больше не ищет утешения. Здесь, в этом свете, в этой давящей тьме, он наконец-то становится самим собой. Становится тем, кого он прятал за годами «нормальной» жизни.

– Ты сам себе хозяин, – тихо говорит он, и слова звучат ровно, будто из старой пластинки.

«Ты всегда был им. Но только теперь ты признаёшь это», – отвечает ему мысль.

Он идёт дальше, медленно, спокойно. Его лицо — всё так же спокойное, но в каждом движении теперь — преднамеренность. Как у хирурга, который знает каждый нерв, каждую артерию — и чья рука не дрогнет, если нужно будет перерезать.

Он понимает: то, что он начал, уже не остановить. Это — не вспышка. Это — то, что всегда было в нём. Он думал, что сможет забыть, что боль и унижение можно похоронить в самых тёмных уголках памяти. Но он ошибался. И теперь он не будет больше обманывать себя.

– Ты не сможешь остановиться, даже если захочешь, – шепчет он, словно самому себе, но в этих словах — правда.

И он это принимает. Не со страхом. С пониманием. Каждое убийство — не просто возмездие. Это — восстановление справедливости, в которой никто, кроме него, не нуждается. Это — его закон, его порядок. И он больше не боится того, что за этим стоит.

Он идёт по коридору, и свет больничных ламп кажется ему уже не безликим. Он видит в нём отблеск того холодного огня, который теперь горит у него внутри. Каждое мерцание света — словно шаг в этом ритуале, каждый скрип двери — как эхо будущего.