Страница 90 из 114
– Я вам это чуть было сразу не сказал, – продолжал тот, – я раскаивался. Но не решился сказать.
– Да… Ну что ж!…
Кинэт вздохнул, Потом произнес:
– Много вы успели, нечего сказать! Что вы сделаете с этими вещами?
– Я брошу платок в какой-нибудь люк, как вы мне сказали.
– А пиджак?
Человек пожал плечами.
– Можете оставить его здесь, – сказал Кинэт. – Мы займемся им позже, заодно с другими вашими нательными вещами. На брюках у вас не осталось слишком заметных пятен? В трамвае будет светло, и в кафе, где вы будете меня поджидать.
Он взял со стола керосиновую лампочку. Внимательно осмотрел человека. Поставил лампу.
– Я не вижу ничего подозрительного. Мы можем идти. Я выйду первый.
Едва лишь он очутился в коридоре, ему пришло на ум, что тот, боясь мести, не решится, пожалуй, прийти на площадь Отель-де-Виль и, окончательно потеряв голову, побежит куда глаза глядят. Если бы его арестовали, Кинэт был бы, несомненно, скомпрометирован. Он вернулся:
– На средней площадке перед Отель-де-Вилем, не так ли? Через пять минут, не позже… Что? Вам стыдно? По счастью, я добрее вас.
– Вы меня не выдадите, чтобы проучить?
– Для этого я слишком ненавижу полицию. Пожелай я вас проучить, я сам бы взялся за это. Но я надеюсь, что это не повторится.
Тот смотрел на него с тревожной покорностью собаки, которую не совсем простили.
XXII
Выходя из мастерской, Вазэм ощупывал в кармане монеты, которые получил на водку от выигравших товарищей: около четырех франков пятидесяти сантимов. Один Пекле подарил ему два франка. Правда, поставив на Ларипетту пятнадцать франков, Пекле выиграл чистых двадцать семь.
Голова у Вазэма полна приятных мыслей. Встреча с Хаверкампом открыла перед ним широкие перспективы. Он к ним скоро вернется, когда будет обсуждать это дело с дядей. В данный же миг его восхищает то, что он вообще как бы получил только что гарантию на будущее и ощутимое доказательство благосклонности со стороны счастья. Молодой человек, к которому обращается солидный господин с целью дать ему ответственное поручение, а затем угостить его в кафе и предложить ему участие в своем деле, – это человек с привлекательной наружностью, который не до скончания века будет маляром.
Ему хотелось отпраздновать свою удачу и разом истратить свои 4 франка 50. Начал он с того, что купил пачку папирос высшего сорта, за 80 сантимов. Но уже собираясь закурить одну из них, он решил, что папироса, даже высшего сорта, не слишком ярко выделяется на будничном фоне жизни, и выбрал себе сигару за 15 сантимов. Он опять подошел к зажигательному прибору. Но в тот же миг подумал, что до обеда его стошнит от сигары, что лучше покамест удовольствоваться папиросой. Сигару он выкурит после обеда, при разговоре с дядей.
Выйдя из табачного магазина, он спросил себя, не выпить ли ему рюмку в кафе, не поехать ли домой в такси и не сделать ли того и другого. Но кафе поблизости показались ему слишком скромными. Чтобы найти более подходящее, пришлось бы отправиться на бульвары, и это слишком бы его задержало. Что касается такси, то это удовольствие, когда едешь один, имеет тот недостаток, что вкушаешь его без свидетелей. У прохожих есть свои заботы, и они не смотрят на тебя. Правда, приятно подкатить к подъезду, изумить хозяина фруктовой лавки и швейцара. Но такой эффект был бы преждевременным. Он оправдывается, когда подчеркивает уже совершившуюся перемену в положении. С простой надеждой он не согласуется. Если завтра торговец фруктами и швейцар узнают, что молодой человек из третьего этажа по-прежнему работает на улице Монмартр в качестве мазилки, то пожмут плечами, вспомнив про вчерашнее такси, и назовут Ваээма шалопаем.
В этот миг он увидел приближавшийся автобус маршрута J, шедший на Монмартр, и решил в него сесть. Остановка была в двух шагах.
Впрочем, автобусы, незадолго до того появившиеся и немногочисленные, пользовались еще престижем. Ваээм их любил. Им он был обязан почти всем своим практическим знакомством с автомобилем. Чтение руководства становится гораздо живее, когда знаешь шум перемены скорости, страшную вибрацию запускаемого двигателя, толчки при торможении, запах отходящих газов.
Сообразно с обстоятельствами Вазэм пренебрег империалом. Ему пришлось поэтому пожертвовать папиросой. Но он знал, что внутри найдет более избранное и в большинстве своем дамское общество, то есть более соответствующее его намерению пофорсить и окраске его мыслей, хотя в этот час уличного оживления случалось и скромным труженикам находиться среди пассажиров первого класса, за отсутствием мест на империале.
Автобусы маршрута J еще не знали системы участков, введенной за три года до того на линиях конной тяги. Проезд стоил шесть су в первом классе. Ваээм приготовил монету в десять су и обсудил вопрос, не следовало ли бы обратить на себя внимание, дав кондуктору два су на водку. Он наблюдал несколько раз, как это делали пожилые люди, в частности – старые дамы, просившие кондуктора указать им остановку и помочь сойти. Будет ли такой жест понят со стороны подвижного молодого человека, хотя бы и публикой первого класса? Вазэм не хотел показаться смешным. Как и у самых смелых людей, у него тоже были зоны робости. Они простирались вообще на все те поступки, которые он предполагал подчиненными некоему кодексу, ему неизвестному. Но когда он, правильно или ошибочно, считал, что знает "правила", то ни на миг не сомневался в своем поведении и поражал людей апломбом.
Он нашел выход. Когда кондуктор проходил мимо него, он громко его спросил, когда отходит последний автобус с Монмартра. Этот вопрос вдобавок окружил его некоторым ореолом гуляки. Немного позже, покупая билет, он смог пустить пыль в глаза – взять только половину сдачи.
Исчерпав этот инцидент, он занялся ходом машины. Ему посчастливилось. Этот автобус шел хорошо. Двигатель издавал свой ровный пулеметный треск без ненормальных взрывов. Трогание с места сопровождалось должным ревом, и спустя каких-нибудь десять секунд раздавался грохот, с каким бы паровоз раздавил ряд бочек: это был переход с первой на вторую скорость, удававшийся шоферу сразу.
"Ладно, ладно, – думал Вазэм, – посмотрим, каков ты будешь на подъеме".
За улицей Монтолон, действительно, улица Рошешуар шла круто в гору. Самые предательские подъемы находились по обе стороны перекрестка Кондорсе. И каждому из них предшествовала остановка, лишавшая машину разбега. Посчастливится ли на этот раз не принять и не высадить ни одного пассажира и сможет ли кондуктор позвонить, прежде чем шофер пустит в ход тормоза? Это было одно из любимых волнений Вазвма.
Увы, пришлось остановиться, и автобус, вопреки надеждам, которые он внушил Вазэму, тронулся с места самым мучительным образом. Не только не могло быть речи о переходе на вторую скорость, но шоферу пришлось пуститься на маневр, превосходно известный Вазэму и состоящий в том, что рычаг впуска газа попеременно доводят до упора и отпускают только на половину. Вазэм тщетно искал объяснения этого способа или хотя бы упоминания о нем в "Тайнах автомобиля". Но он столько раз видел, как им пользуются шоферы автобусного маршрута J, что в конце концов этот беспокойный жест накачивания вошел в состав его собственных рефлексов. Он иногда снился ему по ночам. Один из самых частых его кошмаров рисовал ему, как он сам ведет автобус по необычайно крутому подъему; как ни раскачивал Вазэм с искусной медлительностью рычаг, как ни вкладывал всю свою душу в это движение упрашивания и впрыскивания, автобус терял дыхание и откатывался назад, а Вазэм внезапно просыпался.
Первый подъем остался позади. Вазэм позволил себе небольшой отдых и, стряхнув с себя технический экстаз, восстановил свой контакт с публикой.
Вдруг он почувствовал, что ему жмут колено и правое бедро. Этот нажим не казался случайным; он, по-видимому, производился не в первый раз, но молодой человек был так поглощен, что не обратил на него раньше внимания.