Страница 20 из 120
Энтони лихорадочно огляделся по сторонам. Лошадь! Марион тут не помощница… Вот кто нужен! Взгляд выхватил из скопища верховых полковника Флика, под ним, отвечая возбуждению вороного, танцевал призовой караковый жеребец. Если кто и справится, только этот…
Времени объяснять что-либо не было. Бейсингем попросту сбросил полковника на землю – потом объяснится. Все потом! Он взлетел в седло, повернул коня – и тут вороной вздыбился и кинулся к обрыву. Призовой конь рванул, как на скачках, не теряя времени на разгон.
Кони мчались бешеным галопом. Караковый был резвее вороного, но у того форы футов пятьсот, не меньше, а обрыв все ближе. Нет, не успеть! «Прыгай, Терри! – шептал про себя Энтони. – Ну, пожалуйста. Ну, брось гонор, прыгай!» Всадник впереди выпростал ноги из стремян – должно быть, и вправду приготовился соскочить. На таком аллюре он если и не разобьется насмерть, то вполне может кости переломать, но это единственный шанс. Ну что же ты, что же? А конь все летит и летит к обрыву…
И тут Энтони, похолодев, понял, что Гален не прыгнет. Он вытащил из стремени лишь одну ногу, правую, а левая проскользнула глубже, так, что стремя оказалось перед самым каблуком. Бейсингему, опытному кавалеристу, было ясно, что сапог застрял намертво. Надо перерезать ремень стремени, чего он тянет? Река уже совсем близко…
…Непонятно, каким чудом, но перед самым обрывом Гален сумел повернуть коня. Вороной вздыбился было, однако седок пришпорил его, и тот помчался прочь от берега. Это была всего лишь отсрочка неизбежной гибели, потому что бежал он по широкой дуге, снова заворачивая к смертельному обрыву, но теперь появилась надежда: караковый уже настигал взбесившегося вороного, с другой стороны приближались всадники пограничной стражи, на ходу вскидывая ружья. В крайнем случае, коня можно просто пристрелить. В этом тоже ничего хорошего для всадника, но это последний шанс, если Бейсингем не успеет…
Он успел. До реки оставалось уже совсем немного, когда караковый поравнялся с вороным. Выезженный конь отлично понял, что от него требуется, трюки с пересаживанием были любимой забавой на всех конных праздниках. Но пересаживание здесь не получится. Энтони выхватил саблю. Хорошо, что у него кавалерийская сабля, а не шпага, еще успел он подумать…
«Падай!» – крикнул Бейсингем. Гален повалился на него, Энтони, повернувшись в седле, подхватил его левой рукой и рубанул саблей по ремню, отсекая стремя. Как он сумел удержаться в седле, проделывая этот немыслимый трюк, он потом никогда понять не мог. Но сумел и удержал Теодора те бесконечно долгие мгновения, которые потребовались, чтобы стражники домчались до них, и, ухватив брошенные поводья, остановили коня. Он не смотрел назад, но по восклицаниям пограничников и по донесшемуся до них издали многоголосому крику понял, что вороной доскакал до берега и все-таки рухнул с обрыва.
…Наверное, целую минуту Теодор Гален стоял, уткнувшись лбом в седло. Наконец, он поднял голову – лицо генерала было пепельно-серым. Бейсингем, которого тоже до сих пор трясло, вяло удивился: ну да, конечно, приключение не из приятных, но чтобы боевой генерал, не один десяток раз рисковавший собой в сражении, так испугался? Все они видели смерть, и видели близко…
Однако стражников, казалось, это не удивило. Подъехавший сотник протянул генералу фляжку.
– Выпейте! Говорили ж вам, не надо на него садиться… Есть вещи, с которыми шутки плохи.
Энтони тоже глотнул местного самогону. Пойло было мерзейшее, но крутящаяся пустота в голове улеглась, хотя мыслей и не прибавилось.
Гален уселся на траву, стаскивая с ноги смертоносное железное кольцо стремени.
– Какой я после этого цыган… Настоящий цыган жену, и ту в сапогах любит!
Сотник понимающе хмыкнул и, засунув руку за голенище, вытащил нож, подбросил его в воздух, поймал и спрятал обратно.
– Всякое бывает… – неопределенно сказал он. – И старуха иной раз нитку рвет.
– Петля утром оторвалась, пришивать было некогда. И ведь подумал еще, что не надо бы пояс отдавать… – нервным, вздрагивающим голосом продолжал Гален. – Как оно проскочило, ума не приложу! Я с младенчества верхом езжу, никогда такого не было. С самого начала этой проклятой кампании не везет. Если бы у меня у самого не был черный глаз, я бы сказал, что сглазили… Сначала цыгане, потом стрелок, теперь вот это…
– Стрелок? – Энтони глотнул еще самогону и почти пришел в себя. – При чем тут стрелок? Это же совсем другое…
– Да понял я, кто стрелял! Сразу же понял! Дело не в этом… Что случилось, Тони?
– Ты о чем?
– Когда я сел на этого коня, ты закричал так, как тогда на скотном дворе, так, словно у меня смерть стояла за плечами. Она и вправду стояла, но ты-то откуда знал?
С Галеном было, действительно, что-то очень не так, если он обратился на «ты» в присутствии стражников. Он в упор взглянул на Бейсингема, и тот невольно поежился, таким напряженным и острым был этот взгляд.
– Да ну, глупости… Песенку вспомнил… Сейчас и не спою толком… Что-то там про цыгана на черном коне, который летит вниз с обрыва, почему-то «ни тебе, ни мне»…
– Не так, ваша светлость, – поправил его сотник. – Там поется: «Не тебе, а мне…»
– И что это значит? – пожал плечами Бейсингем.
– Поверье такое… Говорят, что цыган на черном коне – один из спутников Хозяина. Вернее, не из спутников. Свита у Хозяина из благородных, разве они цыгана к себе подпустят? Ему когда-то предсказали, что его полюбит прекрасная королева, и с тех пор он ездит за ними и ждет. И очень боится, чтоб его кто-нибудь не опередил. Оттого, если при нем другой цыган садится на черную лошадь, он сводит лошадь с ума, так что та убивает себя и всадника.
– Да что я, на вороных не ездил?! – сердито выкрикнул Гален.
– Может, где в других местах, – подумав, сказал сотник. – Поверье-то здешнее.
– Получается, что Хозяин – вовсе не князь всего мира? – пожал плечами Бейсингем. – Что-то у него уж больно ограниченная территория.
– К сожалению, мы идем по этой территории, – мрачно сказал Теодор. – Впрочем, сейчас проверим…
Он поднялся и подошел к верховым стражникам. Двое из них были на вороных конях. Гален протянул руку и взял за повод ближайшего – тот всхрапнул и метнулся в сторону, так, что будь на нем не стражник, а, скажем, обычный конник, то и не усидел бы. Генерал шагнул к другому – конь оскалился и вздыбился.
– Вот и ответ, Тони, – сказал Теодор. – Хотя, вероятно, он тебе и не понравится. И еще… Помнишь цыган, которых мы встретили? Они потеряли в этих землях восемь лошадей. Кони взбесились: вечером, когда их повели купать, кинулись с обрыва в реку. Всадники успели спрыгнуть… почти все… Правда, я про масть не догадался спросить. Но теперь уже и не надо… Да, и еще одно… – генерал в упор взглянул на Энтони, и тот заметил в его глазах какое-то странное выражение, которое он не мог ни понять, ни истолковать. – Когда я сидел на этом… когда все это было… никогда ничего подобного! Я тебе рассказать не сумею, но…
– Я вижу и так, – ответил Энтони и, тоже не обращая внимания на стражников, нервно рассмеялся и хлопнул Теодора по плечу. – Надо нам побыстрее отсюда выбираться. Солдаты и так уже по вечерам отворотное зелье варят, если еще и генералы по той же дорожке пойдут…
Возвращались они шагом. Один из стражников отдал Галену своего коня.
– Не спешите, ваше благородие… – тихо, чтобы не слышали другие, сказал сотник. – Не надо…
Генерал поднял голову и криво усмехнулся.
– Что, хорошо выгляжу?
– Покойники, они хуже смотрятся, – ответил тот. – А живые обычно лучше. Мы эти земли знаем, наши такие вещи понимают, а другие могут и не понять. Особенно офицеры ваши…
Услышь Гален подобное еще вчера, взъярился бы не хуже вороного. Но сейчас он лишь кивнул и поехал шагом.
Энтони не стал их ждать – надо было вернуть коня. Он подъехал к Флику, подготовившись к неприятному разговору. Но все прошло на удивление гладко.