Страница 18 из 53
- Так вы от Сонечки? Ну, как она там?
Вера .Михайловна почувствовала некоторую неловкость, потому"что мало знала о Софье Романовне и не могла рассказать подробностей, которых от нее, по всей видимости, ожидали. О своих спорах с нею рассказывать было неуместно, о сдержанном отношении окружающих к Софье Романовне-тоже.
- Да, в общем-то, все нормально. Работает, как все.
Знаете, что такое учитель.
Она поймала себя на том, что впервые за последнее время говорит и думает о чем-то другом, кроме здоровья сына, и внутренне удивилась этому.
Неожиданно глаза Антонины Ивановны увлажнились, и она произнесла с дрожью в голосе:
- Прелестная женщина.
- Кто?-спросила Вера Михайловна, потому что не могла поверить, чтобы эти слова относились к Софье Романовне, которую у них никто не любит.
- Сонечка, - сказала Антонина Ивановна, - это чудный человек. Добрейшая душа.
Тут Вера Михайловна вспомнила, что здесь, в этом доме, она находится благодаря Софье Романовне, и не возразила.
- Да-а,-продолжала растроганно Антонина Ивановна. - Они могли бы жить прекрасно. Виноват, конечно, Эдик. Он ушел в науку. А она прелесть. Только ребенка не хотела. Но это объяснимо. Это оттого, что он ей мало внимания уделял. Женщине нужно, просто необходимо внимание.
Вера Михайловна слушала с удивлением. Неизвестные доселе качества Софьи Романовны открылись ей.
Впервые она слышала, чтобы ее хвалили, говорили о ней как о душевном человеке, жалели о ее неудавшейся судьбе. И кто? Мать бывшего мужа.
Все эти мысли и ощущения пронеслись очень быстро.
Их тотчас оттеснила другая, главная мысль, не дающая Вере Михайловне покоя.
- А ваш сын... Эдуард Александрович... Он скоро придет?-спросила она, выдержав паузу, необходимую для того, чтобы прилично закончить один разговор и начать второй.
- Да, да, часиков в десять. Сегодня ученый совет, а он там секретарствует.
Они продолжали разговаривать, ожидая прихода Эдуарда Александровича. За весь вечер Антонина Ивановна ни разу не задала вопроса, касающегося Сережи, его здоровья. Вера Михайловна про себя отметила ее тактичность и была благодарна ей.
Эдуард Александрович пришел поздно. Мать встретила его в прихожей и, как видно, все объяснила. Познакомившись с Верой Михайловной, он сразу же пообещал:
- Я организую. Завтра вместе поедем.
Был он весь ухоженный, гладко причесанный. Редеющие волосы на косой пробор. Такой же высокий и стройный, как его мать.
Утром они поехали в клинику. За всю дорогу Эдуард Александрович не произнес ни слова. Вера Михайловна поняла, что-он опасается разговора о Софье Романовне.
Но она и не собиралась говорить о ней. Не до того было.
Снова единственная мысль завладела ею: "Есть хоть какая-то надежда или нет? Найдут это проклятое Фалло или пет?" Снова она молила судьбу о снисхождении, снова произносила про себя все те слова, какие произносила в поезде. Кажется, самым спокойным был Се- 1| режа. Он смотрел на все вокруг расширенными глазами, дивился. Все представлялось ему чудом, сказкой наяву - и троллейбус, на котором они ехали, и проходящие со звоном трамваи, и светофоры на перекрестках.
Он не отрывался от окошка до самой клиники. И когда мама сказала: "Нам пора, Сереженька", он поморщился и неохотно соскользнул с сиденья.
Они прошли прямо к кабинету профессора. Их нигде не задержали.
У самого кабинета Эдуард Александрович сказал:
- Подождите минуту.
Вера Михайловна не запомнила ни обстановки, ни людей. Она сидела, прижимая Сережу к себе, и смотрела на белую дверь с металлической табличкой: "Профессор Б. С. Барышников".
Профессор принял их без улыбки. Молча указал на стул и потер руки. Руки у него были крупные, а глаза серые, проницательные.
- Ну, с чем пожаловали?
Вера Михайловна не раз рассказывала и знала, что говорить, но сейчас почувствовала себя как на экзамене, заволновалась и произнесла не то, чего от нее ждал профессор:
- Вот... Есть ли Фалло или нет?
Профессор переглянулся с Эдуардом Александровичем, но не усмехнулся, не остановил Веру Михайловну.
Она поняла, что сболтнула не то, и покраснела^Йо тотчас взяла себя в руки и, уже по учительской7 привычке - четко выговаривая слова, принялась говорить о том, о чем нужно было говорить с самого начали.
Потом Сережу слушали по очереди профессор, Эдуард Александрович и еще раз профессор. В [заключение профессор произнес лишь одно слово: "Пожалуй", а Эдуард Александрович только кивнул головойу
- Что ж, - сказал профессор, обращаясь к Вере Михайловне. - Возьмем мальчика... Мне7 сказали, вы издалека? Ну, недельку все равно пролежит, не меньше.-Он неожиданно обратился к Сереже:-Ты меня не боишься?
- Не-е, - спокойно ответил Сережа.
- А я тебя боюсь.
- А чо?
- Да ты строгий очень, сердитый.
- Не-с, это спервоначалу"
- Ну, тогда другое дело, - и он накрыл голову мальчика своей мясистой рукой.
К удивлению и лаже к некоторому огорчению Веоы Михайловны, Сережа остался в клинике без слез и без страха.
Потянулись одинаковые дни ожидания, ничем не отличающиеся друг от друга. Эдуард Александрович устроил Вере Михайловне постоянный пропуск, и после обеда она ехала в клинику навещать сына. Он лежал' в палате на четверых-двое взрослых и еще один мальчик, чем-то похожий на него. Сережа ожидал ее появления не только потому, что соскучился по ней, но и потому, что хотел передать свои впечатления, накопленные за день. Он тотчас, как только они уединялись в конце коридора, начинал рассказывать ей о том, кого возили на рентген, а к кому прямо с аппаратом в палату приезжали, кого вызвали к профессору, а кому идти завтра.
Казалось, он играл в новую игру и эта совсем не детская игра ему нравилась.
Сережу, как заметила учительским глазом Вера Михайловна, полюбили и однопалатники, и нянечки, и сестры. Все в один голос говорили Вере Михайловне: "Какой спокойный мальчик. Какой умный". Эти добрые слова, сказанные, конечно же, от чистого сердца, бередили ей душу, и всю обратную дорогу она вспоминала их:
"Спокойный. Умненький. А вот нездоровый. А вот как подтвердят Фалло... Если бы плохой был, если бы дурачок..." Она обрывала сама себя, как бы мысленно перечеркивала свои жестокие мысли.
Вечера Вера Михайловна проводила в разговорах с Антониной Ивановной, и разговоры эти, мягкий, ровный, задушевный голос хозяйки отвлекали ее от дурных дум, успокаивали и держали в должном тонусе. Она была благодарна Антонине Ивановне за то, что та попрежнему никогда не заговаривала о Сереже, о его болезни. Она, несомненно, была в курсе дел, но из чувства такта умалчивала об этом. Говорила о своей жизни, вспоминала молодость, а больше всего говорила о Сонечке. Теперь, после рассказов Антонины Ивановны, совсем иным человеком предстала в глазах Веры Михайловны ее постоянная оппонентка. Она поняла причины ее наддома, кажется, разгадала секрет ее поведения, все ати ее теории "самосохранения", все эти так называемые принципиальные споры.
"Обязательно расскажу об этом в школе,-давала себе слово Вера Михайловна.-Обязательно..." Спокойная домашняя обстановка, добрые отношения, сердеч"
ные беседы - все это помогло Вере Михайловне стойко неренести эту неделю, неделю тягчайшего ожидания.
И вот в воскресенье, в хмурый, тягучий день, она воняла, что вса рухнуло, даже последней соломинки у нее теперь нет. Еще никто ничего не сказал, еще не услышала она заключений специалистов, не поговорила ни с одним врачом, не побывала у профессора, а уже узнала, уловила горькую правду: "Все. Конец. Прогноз самый страшный..."
И дала почувствовать это все та же милая и славная Антонина Ивановна.
Она, как обычно, после возвращения Веры Михайловны из клиники завела с ней неторопливую^беседу, все так же ударилась в воспоминания, все/так же не упомянула ни о Сереже, ни о его брдезни, но по ее изменившемуся тону, по ее чуть напряженному, вздрагивающему голосу, по ее более, нем всегда, сочувствую' щему взгляду Вера Михайловна поняла: дела плохи.