Вечное дерево

Все четверо выскочили из тележки и, не говоря ни слова, пошли прочь, все убыстряя шаги, словно боясь, что их вновь усадят в эту проклятую каталку на всеобщее посмешище, как придурков. Даже Колька был удручен и молчал. Впервые в жизни не он над другими, а над ш;м посмеялись.

Не сговариваясь, они зашли все в тот же гардероб и забились в свой темный угол. Колька попробовал закурить и все не мог зажечь спичку. Наконец прикурил и, не глядя, протянул коробок дружкам.

Было тихо. Доносился отдаленный гул станков, да резец все пел на высокой ноте, как будто огромный комар искал и никак не находил выхода.

В этой угнетающей тишине вдруг послышались всхлипывания. Они были неожиданными, отчетливыми и потому подействовали на всех как стон, как крик о помощи.

Всхлипывал Журка. Он сидел, весь сложившись, уткнув лицо в острые колени.

Все трое подскочили к нему, не зная, что сказать.

Он сам заговорил сквозь слезы:

- И так балдею... Выгляжу недоумком... И так она... И так...

Он выдавал свою тайну. Он говорил о самом сокровенном, не опасаясь ни открытия своего секрета, ни Колькиных насмешек. Теперь он ничего и никого не боялся. Она все видела. Он опозорен. Что может быть хуже этого?

- Уходим, - после долгой паузы произнес Колька.

Колька, Боб и Мишель прошли к своим ящикам, начали переодеваться. Журка сидел все в той же позе, не отрывая лица от колен.

- Мы уходим,-тихо сказал Колька и, подождав минуту, махнул дружкам.

Журка не двигался, слушал, как надоедливо поет резец, точно сверлит само сердце, нанизывает его на острие, как медную пластинку.

Послышались чьи-то шаги, на секунду они задержались, затем решительно направились в Журкин угол.

Журка не двинулся с места, не утер слез, только посмотрел на пришельца, как смотрит на любого подошедшего безоружный, связанный, тяжело раненный боец, попавший в плен.

Перед ним стоял отец. По старой, с детства выработанной привычке Журка заглянул отцу в глаза и заметил, что выражение их резко меняется: в первое мгновение взгляд был злой, потом-удивленный, а сейчассочувствующий. Журка отчетливо уловил это изменение.

Но никак не отреагировал на него, просто подсознательно отметил.

Отец рассматривал его и тоже ничего не говорил.

Опытным солдатским глазом он углядел: Журка в слезах, Журке нужна "скорая".

- Никуда не уходи, - приказал он и ушел. , И хотя Журке было все равно, эта короткая фраза подействовала. Опять-таки подсознательно он понял; ему хотят помочь. И не стал сопротивляться этому.

Через много времени отец вернулся.

- Переодевайся.

Они вышли на улицу, сели в трамвай и куда-то поехали. Ехали долго, медленно. Отец за всю дорогу не проронил ни слова.

Это молчание еще более убедило Журку, что отец понимает его, желает добра и знает что-то такое, чего не знает он...

Они очутились в парке, среди высоких деревьев, белых скамеек, спокойных прудов. Меж деревьев, сверкая на солнце, летали паутинки. Под ногами изредка шуршали сухие листья.

"Уже осень, - подумал Журка. - Листья опадают, а потом опять появятся. Хорошо быть деревом, расцветать весной, засыпать на зиму",

"Хорошо быть волком, - вспомнил он слова Кольки Шамина.-Спи сколько хочешь. Захотел жрать-рванул за зайцем. Цоп! Пожрал и опять спать".

- Пообедаем,-предложил отец.

В ресторане "Дельфин" было пусто. Почти все столики свободны. Они поднялись на открытую веранду под зеленым тентом, сели так, чтобы виден был залив. По заливу скользили яхты, чем дальше, тем тише. Вдали у горизонта движение их как будто совсем замирало.

Казалось, что это не яхты, а бабочки сидят на золотистой воде, сложив белые крылья.

- Уйду, - сказал Журка негромко и повторил, чтобы отец понял, о чем идет речь:-Уйду с завода.

Отец не возразил и не поддержал разговора.

Официантка принесла обед. Отец начал есть неторопливо и серьезно, словно продолжал выполнять работу.

Глядя на него, Журка почувствовал, что проголодался, и тоже взялся за ложку.

- Ничего солянка, - сказал отец.

- Нормальная,-подтвердил Журка.

Сейчас Журке было все безразлично, и он мог говорить о чем угодно, отвечать на любые вопросы. Но отец по-прежнему не разговаривал и не задавал вопросов.

Пообедав, они прошли на Стрелку, сели на скамейку у гранитных львов.

- Видишь справа?-спросил отец.-Там Малая Ижора. Там меня ранило.

Журка посмотрел на синеющую вдали полоску земли и удивился. Никогда отец не рассказывал ему про войну, про свои ранения, точнее сказать, говорил вообще, о других, о том, что не связано было с ним.

Журка приготовился слушать, но отец не сказал больше ни слова. Он сидел в профиль и походил на беркута, посаженного в клетку, (Журка видел такого у своего тренера.) Отец казался большим, но обессиленным, опечаленным. Привычный "столбик" опять исчез, плечи были опущены, спина ссутулилась, непричесанные волосы торчали, как перья.

- Из окопов не убегают, - произнес отец после длительного молчания.

Журка не понял: к чему это?

Народу в парке прибывало. Слышались голоса, смех, всплеск воды. Залив засверкал еще ярче, еще нестерпимее. Появилась лодка, похожая на длинную сигару. Восемь девушек в красных майках ритмично гребли, то нагибаясь, то откидываясь, чуть ли не падая на спину.

Через несколько минут лодка отдалилась и стала походить на необычную стрекозу, машущую крылышками над самой водой.

Подошла парочка, подсела на соседнюю скамейку.

Парень поставил на колени "Спидолу" и включил ее на полную мощность.

Отец встал, жестом приказал Журке: уходим.

Они нашли тихий затененный уголок между прудом и речным протоком. По пруду катались на водных велосипедах. На солнце сверкали брызги и колени седоков.

По протоку проходили академические лодки. Шла тренировка гребцов. Раздавались команды. Пристукивали уключины. Лодки то скользили по блестящей накатанной глади, то останавливались, чтобы вновь с удвоенной силой устремиться вперед. Все это можно было наблюдать, оно не мешало молчанию и мыслям.

"И-и раз... И-и раз..." - стучали уключины. Лодка проходила близко от берега. Журка разглядел пот на лицах гребцов.

- Из окопов, говорю, не убегают, - повторил отец.

Теперь Журка догадался: слова относятся к нему, к его заявлению.

- Смеяться будут, - произнес он.

- Вряд ли, - не согласился отец. -.А если и посмеются, то - как ты говоришь? - напрочь.

"А она?"-подумал Журка, но ничего не сказал.

- Попробуй не обращать внимания, - посоветовал отец. - Работай как все. Поставь задачу, и все.

Впервые в жизни они разговаривали на равных. Впер"

вые у них были общие интересы.

"Ах, если бы он знал... Задача!.. К чему она мне?"

- Докажи. Отыграйся. Ты ж спортсмен.

- Хм, спортсмен, - хмыкнул Журка и тут же почувствовал, что эти слова затронули его.

- Неужели не сможешь? Что ты, урод у меня или дурак? Ты же отличный баскетболист. Разве там легче?

- Не легче,-ответил Журка и подумал: "Но там нет Ганны".

"И-и раз... И-и раз..."-слышалась команда. Уключины то пристукивали, то замирали, и лодка бесшумно скользила по воде.

"Уже неплохо получается, - одобрил Журка. - Действительно, что я?! Уйду, так и будут думать: трус!"

- Соберись. Вот этот, ваш парень... Неуклюжий такой...

- Медведь, - подсказал Журка.

- Старается, и у него получается... Я уже тебе говорил. Потерпи. Полюби работу. А уж она отплатит сторицей. Отплатит.

Спокойные, без обычного назидания слова отца все больше возбуждали Журку.

- Только надо в другой цех, может, в другую бригаду,-сказал он после раздумья.

- В другой цех не надо. О бригаде подумаем.

Журка ждал, что еще посоветует отец. Отец больше ничего не сказал.

Восьмерка возвращалась с тренировки. Красные майки потемнели, лица девушек блестели на солнце, и казалось, что они светятся и улыбаются специально для Журки.