Страница 58 из 76
Цензура представляет собой лишь первое, внешнее кольцо, замыкающее советского писателя, художника, артиста. Второе, гораздо более тяжкое – внутреннее – автоцензура: магический круг обязательных мифов, дозволенных персонажей, разрешенных знаков. Ни один советский писатель, желающий публиковаться на родине, не может вырваться из этого круга.
Легко и просто самым популярным, ибо самым многотиражным писателям. У них нет желания "вырваться". В последний год публикации Нового мира под редакцией А. Твардовского в журнале была опубликована статья, в которой констатировалось, что тираж книги в Советском Союзе – как правило – обратно пропорционален ее талантливости, художественности: "Поощряют и популяризируют наиболее бездарные, наиболее примитивные, угождающие мещанскому вкусу".41 Автор, естественно, не мог сказать: угождающие идеологическому вкусу.
Условием "многотиражности" является прежде всего правильный выбор главного героя. Из романа в роман переходит – у самых "многотиражных" – партийный руководитель: секретарь обкома в романах Петра Проскурина, Анатолия Иванова, Георгия Маркова неразличим, как "красненькие", обнаруженные Эрнстом Неизвестным. Антонов Соболев из Грядущему веку Маркова ("внешне спокойный, сдержанный, секретарь обкома принимает близко к сердцу все, что происходит вокруг. Он страстно хочет перемен. Однако не собирается бездумно экспериментировать…"42) может быть перенесен в Имя твое Проскурина, Вечный зов Иванова – и читатель не обнаружит подмены. Секретарь обкома у "многотиражных" авторов естественно встречается – лично или в воспоминаниях – с "гениальным секретарем" Сталиным. Александр Чаковский объединил Сталина и Брежнева в одном романе, озаглавленном Победа. Рецензент романа особенно подчеркивал мастерство Чаковского, изобразившего "лик человека, рабочего и сына рабочего, солдата великой антифашистской армии, ставшего у кормила Страны Советов…"43 – имея в виду Брежнева.
Три основных мифа распространяет "многотиражная" литература. Первый – Партия (в лице ее вождей) – отец народа, учитель, хозяин. В популярной пьесе 30-х годов Рельсы гудят Киршона комсомольцы поют: "ВКП – это грезы, ВКП – это розы, ВКП – это счастье мое". Эти строки исчерпывают отношение сегодняшних ведущих советских писателей к партии. Второй миф – советская власть – это русская власть, революция и коммунистическая партия – естественный итог русской истории. Третий миф – хроническая нищета, вечные недостатки – признак избранности, средство воспитания солдат нового мира. Один из иностранных путешественников по Советскому Союзу в 30-е гг. восторгался нищетой страны, утверждая: страна Диогенов может обойтись без мебельной промышленности. Многотиражные писатели убеждают своих читателей, что они – Диогены, следовательно лучше всего им обходиться без мебели. Естественно, что сами писатели имеют возможность приобретать заграничную мебель, жить в роскоши, которой могут позавидовать западные "многотиражные" авторы.
Для Маркова, Чаковского, Проскурина, Семенова и других "миллионеров" служение государству, которое щедро их оплачивает властью, привилегиями, материальными благами, не представляет проблемы. Есть проблемы у талантливых писателей, которые ищут возможность для "исповеди" и стремятся пренебречь "проповедью". Последние два десятилетия деревенская тема привлекла наибольшее число талантов, "деревенская" литература представлялась как свидетельство жизнеспособности советской литературы. В списке 24 популярнейших писателей, составленном Менертом, нашлось место для виднейших "деревенщиков", принадлежащих бесспорно к числу крупнейших современных советских писателей.
Деревня стала одним из популярнейших сюжетов советской литературы прежде всего потому, что тема получила разрешение. Она привлекла талантливых писателей, ибо дала возможность говорить о душевных проблемах, о вечных ценностях. Только на первый взгляд разрешение обратиться к деревенскому сюжету может показаться парадоксальным. Крестьянство рассматривалось нацистами как наиболее здоровая часть нации, сохраняющая корни в почве, отвергающая развратное влияние города, несущая в себе подлинные народные традиции и ценности. Различие между гитлеровской Германией и Советским Союзом – в данном случае – заключается в том, что в Германии крестьянство, которое следовало воспевать, существовало в реальности, в Советском Союзе – оно было ликвидировано в процессе коллективизации. Советская деревенская литература, исчерпавшая себя в конце 70-х годов, воспевает умершее крестьянство, представляет собой – похоронную песню. Это первая причина, по которой цензура разрешила сюжет: умершее крестьянство перестало пугать. Вторая причина заключалась в том, что деревенская литература изображала покорное согласие на гибель. Прощание с Матерой – название повести крупнейшего из деревенских писателей Валентина Распутина – может служить эпитафией для всех произведений "деревенщиков": гибель неизбежна, с гибелью следует согласиться. "Деревенщики" популяризируют покорного героя, сохраняющего человеческие качества, извечные душевные ценности, но бессильного и беспомощного. Лучшее в деревенской литературе – повесть В. Распутина Живи и помни – единственная подлинная трагедия в советской литературе последних десятилетий. Жительница сибирской деревни Атамановки Настя прячет бежавшего с фронта мужа. Настя переживает трагедию Антигоны: ей необходимо сделать выбор между долгом перед государством (донести на мужа, совершившего преступление – дезертировавшего во время войны) и мужем. Необыкновенность повести в том, что Настя колеблется, выбирает и решает спасти мужа. Антигона из Атамановки гибнет. Советская литература знает "оптимистическую трагедию". Распутин написал трагедию. Разрешена к печати она была не потому, что цензуру поразил талант писателя. Философия Живи и помни была признана полезной. Валентин Распутин воспевает в повести основные силы, которые, по его мнению, формируют человека, определяют человеческую судьбу – почву и кровь. Муж Насти бежит с фронта не потому, что боится умереть, а потому, что не хочет умереть, не оставив после себя ребенка. Чувство необходимости продолжения рода неумолимо гонит его домой – и писатель не осуждает человека, совершившего тяжкое государственное преступление. Для Распутина, как для большинства деревенских писателей, конкретная советская история не представляет интереса: им важна история народа, земли. Советское государство становится, таким образом таким же естественным, как времена года.
Особое место в послесталинской литературе занимал Юрий Трифонов, самый известный представитель "городской" литературы, значительно менее популярной, чем деревенская. Многое в книгах Трифонова, описывающего детали быта и нравов городского "служилого люда" – интеллигенции, не нравилось официальной критике: мелкие герои-антигерои, сумрачная атмосфера советской жизни. Эти качества сделали Трифонова одним из подлинно популярных советских писателей. С точки зрения цензоров, "недостатки" книг Трифонова компенсируются "достоинствами". Читатели идентифицируются с героями его книг – людьми слабыми, способными на подлости, на предательства друзей и учителей, но страдающими от своей слабости, подлости, и не знающими на них лекарства.
В последнем романе Время и место, опубликованном уже после смерти писателя, Трифонов формулирует закон советской литературы, он называет его по имени персонажа романа: "Синдром Никифорова". Советский писатель – гласит этот закон – никогда не сможет написать то, что он хочет. Комплекс внутренних цензур – синдром Никифорова – мешает ему. Он не может вырваться из магического круга.
Посмертный роман Трифонова о невозможности для советского писателя отказаться от соавтора-государства и его идеологического аппарата. В разной степени – воля художника несомненно имеет значение, но неизбежно "соавтор" участвует во всем, что производит советская культура. Техника овладения "душой" творца разрабатывается десятилетиями и достигла высокого совершенства. Посетивший советскую республику во второй половине 20-х гг. немецкий историк Фюлоп-Миллер открыл важную деталь этой техники, которую он назвал "эффект Бим-Бома". В Москве 20-х годов Фюлопа-Миллера поразила популярность двух цирковых клоунов, которые достаточно остро критиковали режим. Немецкий историк пришел к выводу, что "если бы не было юмора двух клоунов – всеобщее недовольство взорвало бы все". Он называет Бим-Бома "одной из важнейших опор советского режима", подчеркивая исключительно важную деталь: клоуны "никогда не атаковали целое, но только частное и таким образом отвлекали внимание от существенного".44