Год Мамонта

— Да. Наставляет побежденных артанцев.

— Именно. Ты еще сказал, что смутно что-то помнишь. Теперь я тебе скажу, откуда у тебя эти воспоминания. Кронинский Университет.

— Точно! — вспомнил Зигвард. — Модный курс. Предыстория.

— Правильно. Помнишь наставника этого курса?

— Да, конечно. Мы его за глаза Лейкой звали. Он был на лейку похож.

— Он и сейчас на нее похож. Он у меня тут, по соседству, занимается исследованиями. И днями и ночами торчит вот тут, в библиотеке. Сейчас он у западных границ, что-то нашел, копает. Плачу ему я. В общем, я много думал на эту тему после Университета. Получается, вкратце, что есть записанная история, о которой можно прочесть в фолиантах. Есть полу-мифическая история, времен Придона и Скилла, которой занимаются историки, надеясь всех вывести на чистую воду. И есть предыстория, причем, заметь, вовсе не допотопная. О соседних цивилизациях того времени известно очень многое. А о Троецарствии — ничего. Вообще ничего. Тот же самый Ривлен — кто он такой был? Кем правил? Кого покорял? А артанцы побежденные, между прочим, изображены в той композиции скульптурной — как либо сегодняшние ниверийцы, либо славы. С правого краю один — совершенно типичный вик. Никакой раскосости в глазах. Никаких приплюснутых черепов. Само слово Артания — явно ниверийского происхождения, ничего общего с языком артанцев не имеет. Как тебе такое?

— Не знаю, — сказал Зигвард. — Я не лингвист.

— Я тоже не лингвист. Ну, не важно. Когда было Большое Перемирие, я посылал людей, включая Лейку, в Артанию. Копали, рассматривали, а еще легенды всякие собирали. Получается странная картина. На артанских территориях обнаружилась целая куча ниверийских построек, причем не колониально-временного типа, а перманентных. Целые города. Под землей, естественно. Но есть и наземные сооружения. Есть явно перестроенные в язычество славские храмы. Есть зарисовка здания, которое ничем, кроме театра, быть изначально не могло. Найдены какие-то свитки на древнеславском, перевести которые не представляется возможным. И есть мраморная доска, которую Лейка приволок из Арсы, с надписями на старониверийском который, к счастью, переводим. Из текста следует, что город Арса был основан Ривленом Великим и являлся его перманентной резиденцией. Ты был в Арсе?

— Был, один раз. Очень давно.

— Я тоже был, и тоже очень давно. И меня тогда поразила одна вещь. Типично для артанских поселений — строить на одной стороне реки. Так удобнее. Башенка с идолами, а вокруг много построек, в основном деревянных. А в Арсе — остров на реке, башенка на острове, больше и лучше в инженерном смысле, чем их обычные постройки, и в обе стороны мосты. Напоминает одновременно Висуа и Астафию. Половина мостов развалилась, никто их не чинит. А по артанским легендам, Ривлен Великий был артанцем.

— Ну да!

— Представь себе.

Помолчали.

— Ты хочешь сказать, — предположил Зигвард, — что Троецарствие было когда то империей?

— Именно. Более того. В этой империи говорили когда-то на одном языке. Даже в легендах о Придоне, к примеру — все друг друга запросто понимают. А по повадкам этот самый легендарный Придон — просто вик. Самый обыкновенный. А неприязнь к нему некоторых легендарных персонажей по духу — точь в точь взаимная нелюбовь виков и русов. Их до сих пор нельзя по двое ставить ни в охрану, ни в лазутчики — обязательно подерутся, сволочи.

Зигвард засмеялся. Однако, то, что говорил Кшиштоф, показалось ему занимательным.

— Так, стало быть, по артанской легенде, артанцы завоевали Ниверию, — сказал он. — Это я помню.

— Которую величали Куявией, — добавил Кшиштоф.

Зигвард хмыкнул.

— И это — очень интересный момент, — сказал Кшиштоф. — Никакого артанского влияния на культуру Ниверии не обнаружено. На культуру Славии тоже. В легенде упоминаются черные сторожевые башни в столице Ниверии, в которых сидели колдуны, бормоча себе под нос и таким образом защищая столицу. Помнишь?

— Да.

— Иди сюда.

Кшиштоф подвел Зигварда к высокому окну слева от камина и отдернул тяжелую штору. Зигвард посмотрел на город.

— Ну?

Кшиштоф кивком указал направление. Над противоположной стороной отделанной гранитом набережной возвышался двойной громадой Стефанский Храм, самое старое здание в Висуа. Характерные для славских построек скругленности у основания и конические пики, предки шпилей, были, да, черные. Но мало ли таких построек, мало ли черных башен на территории Славии и Ниверии? Кшиштоф — просто романтик, подумал Зигвард. Ему бы великим путешественником быть, а он на трон взгромоздился, жопу свою непоседливую пристроил, и рассуждает. Нисколько он не изменился со времен университета, как был чудак, так и теперь есть.

— Напутали, стало быть, предки, — сказал Зигвард насмешливо.

— Предки всегда путают, — ответил Кшиштоф. — Но империя была, это точно.

— Тебе именно это покоя не дает? — спросил Зигвард. — Хочешь быть императором?

— По мне, так лучше я, чем Фалкон, — холодно ответил Кшиштоф.

— Чем тебе Фалкон не угодил? Меня он, по крайней мере, вынудил бежать. А ты-то при чем?

— Не люблю кровопийц, — сказал Кшиштоф. — И не люблю бюрократов. И терпеть не могу кровопийц от бюрократии. Обыкновенный кровопийца, безусловно, опасен, но понятен. Он — явное зло. Он тебя ненавидит. А бюрократ-кровопийца тебя уничтожает медленно, рутинно, и абсолютно равнодушен при этом. Перемалывает тебя, жует, и не проявляет никаких эмоций. И скучно оправдывается государственной необходимостью.

— Именно поэтому ты два года назад казнил Князя Стокийского? — спросил Зигвард, улыбаясь.

— Нет. Князя Стокийского я казнил, чтобы он под ногами не болтался. Кроме того, казнил его не я, а сестра моя Забава. И даже не Забава. Забаве целых пять лет докладывали, что Славия процветает, и даже показывали ей кое-что. Привезут куда-нибудь, в какое-нибудь село, а там народ весь разряженный, все танцуют и поют верноподданические романсы, причем с утра до вечера. Хлеб растят, по всей видимости, исключительно по ночам. А тут, видите ли, приходит эта стокийская свинья и заявляет, что Забава дура, если на такое купилась. И что вовсе не государственный у нее ум. И что правит ее фаворит, причем не столько правит, сколько ворует. Нудил он, нудил — целый год нудил. Я как раз в походе был, а только просыпается Забава как-то утром, потянулась, зевнула во всю ширь пасти своей дурной, выглядывает в окно, а там толпа с вилами, граблями, да еще и с арбалетами! И арбалеты заряжены!

Зигвард отвел глаза.

— Вот-вот, — сказал Кшиштоф, хмыкнув. — Сестренка послала двух увальней разведать, они схватили какого-то повстанца идейного, он их вывел на одного из главарей мятежа, допросили главаря. Мол — на что живешь, парень? Не сеешь, не куешь, уличными развлечениями народными не промышляешь, не портняжишь, не бреешь, коней не разводишь? Оказалось, пересылается ему золото с юга. Ну, а когда золото пересылается с юга, кого-то, помимо Фалкона, заподозрить трудно. Так что не я казнил Князя Стокийского, а мы с тобой, Зигвард, его казнили.

— Я не отказываюсь, — сказал Зигвард.

— Еще бы ты отказывался. Слушай, потомок Хрольда-лучника, скажи ты мне, сделай милость, что ты собираешься делать? Вообще? Ежели тебе просто хочется пожить у меня, отдохнуть — твоя воля, хоть сто лет живи. Но, может, есть у тебя какие-то амбиции? Желания заветные? Княжество тебе не подарить ли? А может, тебя морское дело увлекает? Флот иметь — дело хорошее, у нас с этим очень плохо.

— Флот в Славии? Нет уж, уволь.

— А что?

— На Северном Море? Благодарю покорно.

— А. Мороза боишься.

— Да, неприятно.

— Так, стало быть, нет амбиций?

— Пока что нет. Там видно будет.

— Обещай мне только…

— Что именно?

— Что на власть мою не посягнешь. Я никому не верю, вообще верить людям — дурная привычка, как свеклу прилюдно жевать, но тебе я поверю. Обещай.

— Обещаю. Власть мне не нужна, Кшиштоф. Не люблю я ее.