Рассвет

– Я ни за что не поверю, что вам самим незнакома письменность и у вас нет писчих материалов – или что вы не сможете их изготовить по моему описанию, – заявила она.

– Мы можем все, что можете вы, люди, – ответило Никани. – Хотя многое из того, что делаете вы, нам не по нраву.

– Но читать и писать – что может быть проще и яснее, – продолжала настаивать она. – Тебе запрещено называть мне истинную причину, так?

Никани снова не ответило. Почему оно проявляло такое непоколебимое упрямство – потому что за его молчанием действительно крылся серьезный запрет или просто из ребяческого каприза, испытывая на ней свою власть? Второе тоже было вполне вероятным – почему бы оанкали не быть в этом отношении схожими с людьми?

Немного выждав, оно наконец проговорило:

– Предлагаю идти обратно. Я расскажу тебе кое-что любопытное из нашей истории.

Никани знало, что она питала слабость к длинным историческим экскурсам в прошлое многовидового народа оанкали, зачастую переплетающихся с отступлениями о происхождении того или иного термина из словаря межзвездных скитальцев. Но теперь она тоже заупрямилась. Усевшись на землю, она прислонилась спиной к стволу псевдодерева. Через секунду Никани опустилось напротив нее и заговорило:

– Шесть делений назад, на планете белого солнца, полностью покрытой водой, мы жили в толще неглубокого, но огромного океана, – так начало оно. – Мы были многотелы и переговаривались при помощи вспышек света, производимых особыми органами. Языком служили интенсивность вспышек и геометрические сочетания узоров… Причем смысл менялся от того, сколько человек одновременно участвовало в разговоре, так как фразы слагались от общего участия в построении гаммы.

Она не прерывала Никани, не задавала ему вопросов даже тогда, когда что-то не понимала в его рассказе, тщательно демонстрируя свое безразличие. Идея того, что оанкали могли вступить в межвидовую связь с косяками разумных рыбообразных созданий, потрясала, но Лилит не хотелось, чтобы Никани хоть как-то заметило ее интерес. Они не позволяют ей читать и писать. Такая малость, и та находится под глупым запретом. Такая-то малость!

Когда Никани, закончив первую часть своего повествования, поднялось и сказало, что сходит за едой для них обоих, она, дождавшись когда оно уйдет, поднялась и двинулась куда глаза глядят. Она шла без всякой цели, испытывая прекрасное чувство свободы, неизмеримое сравнительно с тем, что она испытывала когда-либо раньше; поначалу ее дорога лежала через напоминающую огромный парк рощу жилых псевдодеревьев. Навстречу ей не раз и ни два попадались оанкали, но мало кто из них рассматривал ее долее одной секунды. Понемногу расслабившись, она мало-помалу увлеклась созерцанием окрестностей, когда Никани внезапно появилось рядом с ней.

– Ты не должна убегать от меня, – сказало оно тоном, напомнившим ее настырных и сверхзаботливых земных мамаш, воспитывающих своих пятилетних детишек. Хотя, подумала она, этот ранг пятилетнего как нельзя лучше соответствует ее положению внутри семьи оанкали.

После этой отважной прогулки она принялась убегать от Никани при каждом удобном случае, лишь только стоило улучить момент. Она добивалась хоть какого-то результата, а их могло быть несколько: ее могли поймать, потом наказать и снова бросить в одиночку, а могли и вообще никак не реагировать.

Ей ничего не делали. Она оставалась безнаказанной. После нескольких ее побегов Никани перестало появляться перед ней уже буквально через минуту после расставания как чертик из табакерки. Казалось, что он специально предоставляет ей возможность часик-другой побыть одной, словно бы вне надзирающего ока. Вскоре она начала специально брать с собой еду, выбирая из своей последней трапезы кое-что, что можно было унести с собой – вареный рис, завернутый в тонкие листья из съедобного материала, напоминающего пресный хлеб с высоким содержанием белка, орехи или фрукты, или же куатасайяха, острое, отдаленно похожее на сыр, кушанье оанкали, которое, по словам Кахгуяхта, вполне годилось ей в пищу. Никани намекнул, что ничего не имеет против ее одиночных прогулок, однажды подсказав ей, каким путем она может избавиться от остатков своих походных трапез – закопав остатки в землю.

– Покорми ими корабль, – сказало оно, словно решив дать добрый совет.

Готовясь к прогулке, она увязывала еду в свою вторую куртку, делая из нее заплечный мешок, потом подолгу ходила одна там и тут, присаживалась где-нибудь и перекусывала. Прогулки помогали ей собраться с мыслями и усвоить услышанное от Никани. В том, что она оставалась наедине со своими мыслями, было немного утешения, но каким-то образом иллюзия свободы смягчала ее отчаяние.

Иногда с ней пытались заговаривать незнакомые оанкали, но она недостаточно хорошо знала язык и не могла поддержать разговор. Иной раз, даже после того как незнакомцы проявляли необыкновенное терпение и принимались говорить медленно и старательно-внятно, она не понимала их, она не узнавала слова, которые наверняка знала раньше и которые вспоминала едва ли не через миг после того, как разговор безрезультатно заканчивался. По большей части такие беседы завершались отчаянной чередой жестов с ее стороны и попытками объясниться «на пальцах», что, конечно же, с оанкали было совершенно бесполезно и от чего она чувствовала себя особенно глупо. Единственное, в чем она более-менее преуспела – это, потерявшись, добиваться от встречных, чтобы те направили ее в нужную сторону.

Никани объяснило, что для того чтобы найти дорогу «домой», ей достаточно подойти к любому взрослому оанкали и назвать ему полное имя принявшего ее семейства: Дхокаалтедиинйадайялилит ека Кахгуяхт ай Динсо. Префикс Дхо означал взрослую особь не-оанкали, принятую в семью, Каал было сродственное имя семейства. Следующие далее имена, Тедиин и Йядайи, значились там, потому что считалось, что именно они привели Лилит в семью. Ека означало ребенок. Ребенок настолько юный, что у него, по сути, еще отсутствовал пол – как то бывает у очень молодых оанкали. Лилит с готовностью пользовалась этим длинным и труднопроизносимым ориентиром, ободренная малой вероятностью того, чтобы бесполые юные особи использовались в каких-то евгенических экспериментах по межвидовому скрещиванию. Потом, в ее имени было имя Кахгуяхта. Ведь, как бы там ни было, оно было третьим из ее «родителей». В заключение, среди прочих имен было и нечто, отмечающее ее статус принадлежности к семейству обменщиков. Группе Динсо предстояло остаться на Земле, чтобы там принять участие в затевающемся послевоенном генетическом коктейле и наконец болезненно слившись с вряд ли желающим того человечеством, навсегда изменить его и растворить его в себе. Динсо… это название не было ее именем, а звучало как угроза, как ужасное, леденящее кровь обещание невозможного.

И тем не менее, стоило ей только произнести это длиннющее имя – но только все целиком – как встречные не только понимали, кто она такая есть, но и указывали ей с точностью дорогу назад, к ее «дому». Не сказать, чтобы она испытывала за это к ним огромную благодарность.

Во время одной из своих одиноких прогулок она услышала, как пара оанкали в своем разговоре использовали одно из слов, означающее на их языке «человек с Земли» – кайзиди – и немедленно остановилась чтобы послушать. Поначалу ей показалось, что оанкали говорили о ней. Став очень мнительной, она то и дело подозревала встречных, которые смотрели на нее с излишним любопытством или принимались переговариваться между собой, наверно о ней, словно бы она была каким-то странным редкостным животным. Встречные пары лишь только подтверждали ее подозрения тем, что немедленно при ее приближении прекращали разговор и тут же переходили на общение при помощи соприкосновений головных щупалец. Почти уже забыв этот случай, она снова вспомнила его, когда услышала знакомое название, кайзиди, от другой группы оанкали, причем примерно в тех же местах, что и впервые. На этот раз разговор шел не о ней, а каком-то человеке по имени Фукумото.