Ласковые имена

– Милая, однажды, когда будет поздно, он пожалеет, что так сглупил, – сказала она, наконец, когда Рози уже входила в автобус.

Кейт помахала рукой, но Рози этого не заметила. В автобусе не было никого, кроме шестерых крутого вида белых парней. Они нагло смотрели на Рози, и она села, загородившись маленькой баррикадой из дешевых чемоданов, думая, как будет смешно, если, после двадцати семи лет жизни на Лайонз-авеню, ее изнасилуют и убьют в тот день, когда она оттуда уезжает. В ее квартале изнасиловали многих, даже одну женщину на десять лет старше Рози. Парни смотрели на Рози, а она – в сторону.

Выйдя на Континентал Трейлуэйз стейшн, она купила билет до Шривпорта и молча села у своих чемоданов. На вокзале многие сидели молча, так же, как она. Ей казалось, что люди, которые ездили на автобусе, в основном похожи на нее – такие побитые, что им нечего сказать.

Рози окончательно добил месяц жизни без Ройса, за который не случилось ничего, если не считать, что маленький Бустер однажды попал в осиное гнездо. Он был так искусан и так сильно чесался, что половина укусов загноилась. За месяц своего отсутствия Ройс позвонил только раз, и только для того, чтобы предупредить, чтобы она поаккуратнее обращалась с грузовиком, не разбила его, так как тот, как он выразился, может ему понадобиться. Рози не знала, что это значило, а когда спросила, Ройс ответил:

– Ты бы стала спорить и в песчаную бурю, – и положил трубку.

На нее напала бессонница, а ночью оставалось одно утешение: прислушиваться, как маленький Бустер, постанывая, ворочается в своей кроватке, а Лу Энн жалуется, что написала в постель. Рози попробовала было смотреть телевизор, но от всего, напоминавшего о семье, принималась плакать.

Она стала все дольше и дольше задерживаться у Авроры, не потому, что там было много дел, а потому, что ей не хотелось возвращаться домой. Аврора с Генералом прекрасно ладили, и в доме было весело, но почти ежедневно, когда она через весь Хьюстон ехала на автобусе из спокойного Ривер Оукс в сутолоку Пятого Района, ее настроение постепенно падало. По ночам было так тяжело, что она не узнавала себя. Продержавшись сорок девять лет, она наконец проиграла свою схватку. К счастью, истории, которые маленький Бустер и Лу Энн любили послушать на ночь, включали только три сюжета, так что, разделавшись с одним или двумя, Рози могла предаваться своему бессилию, сидя на кровати и выпивая одну за другой несколько чашек кофе, что занимало у нее большую часть ночи. – Это не жизнь, – думала она ночь за ночью, но у нее был только один выбор – принимать ее такой или все бросить.

Рози оглядела закоптелое помещение автовокзала, в котором человек сорок или пятьдесят сидели, каждый сам по себе, со своим молчанием, и подумала, что ее жизнь стала как этот автовокзал – безмолвная. У нее всегда находилась масса слов по поводу всего; и вдруг она обнаружила, что, хотя у нее по-прежнему было что сказать, говорить стало не с кем. На сестру не приходилось рассчитывать: она была слишком замужняя и слишком религиозная. Она только приводила цитаты из Библии да предлагала Рози придумать какой-нибудь способ заставить Ройса почаще посещать церковь.

– Да, но в церкви он всю свою жизнь только спит и храпит, – возражала Рози. Сестра тридцать четыре года (против ее двадцати семи) была замужем за Оливером Ньютоном Доббсом, самым постоянным человеком на свете, который, за все время службы в должности управляющего на маленькой гуталиновой фабрике на Литл Йорк роуд, то есть с 1932 года, когда он уволился с нефтяных приисков, не пропустил ни одного рабочего дня. При таком обязательном муже сестра была плохой компанией для обсуждения супружеских неурядиц Рози.

Да и с Авророй, по совести, тоже стало уже невозможно говорить, потому что она слышала о Ройсе раз пятьдесят и уже советовала Рози с ним развестись. Рози соглашалась, что ей следует поступить именно так, но у нее все как-то не получалось позвонить адвокату. Она не предупредила Аврору, что уезжает, не объяснила причин. Аврора не понимала, что значит каждый вечер тащиться по Хьюстону в дом, который ты вообще никогда не любила, к двум детям, которые не получают надлежащей заботы. Лу Энн и маленький Бустер постоянно были ей живым укором; они не получали того воспитания, которое досталось другим пяти. Детям нужны родители с энтузиазмом, а его Рози уже не хватало. Поэтому она уезжала в Шривпорт—может быть, там, вдали от всех мыслей о Ройсе и его твари, ей удастся избавиться от тоски и вернуть себе былой энтузиазм. В конце концов это был ее дом, Шривпорт, а это что-нибудь да значило.

Глядя на ряд телефонных будок, вытянувшийся перед ней, она раздумывала, позвонить ли ей Авроре, чтобы хотя бы ее предупредить. Если ей ничего не сказать, она с ума сойдет от волнения, а если сказать слишком рано, то постарается ее удержать. Тогда она подумала об Эмме. Ей не хватало силы, чтобы иметь дело с Авророй, но поговорить с Эммой было несложно.

– Это я, – сказала она, когда Эмма откликнулась.

– Да? Я тебя узнаю по голосу. Что случилось?

– Голубка! Я даже не знаю, зачем тебе звоню. Наверное, я просто боюсь позвонить твоей маме. Пока я не совсем сошла с ума, мне надо отсюда уехать. Вечером я еду к себе домой, в Шривпорт, и больше не вернусь.

– Милая ты моя.

– Да, у меня здесь душа на части разрывается. От этого детям плохо. Ройс не возвращается, а мне здесь оставаться не для чего.

– У тебя есть мы.

– Да, но у тебя и твоей мамы своя жизнь.

– Да, но ты же в ней тоже участвуешь. Как ты можешь уехать, когда у меня вот-вот родится ребенок?

– Я уже на автобусной остановке и решилась. Может быть, иначе мне уже никогда не решиться. – От одного звука голоса Эммы ей захотелось остаться. Одной частью разума она понимала, что безумно оставлять тех немногих людей, которые ее по-настоящему любят, но другой думала, что от одной ночи, проведенной в Лайонз-авеню, она сама дойдет до безумия.

– Я лучше поеду, голубка. Скажи мамочке, что я прошу прощения, что не предупредила ее – она бы меня просто отговорила уезжать. Не то, что она не хочет мне хорошего. Просто… ну… она не знает, как я живу.

– Хорошо, – сказала Эмма, поняв, что ничего не поделаешь.

– Счастливо тебе, голубка. Я должна идти, – сказала Рози, вдруг давясь слезами. Она почти в панике повесила трубку и, горько плача, пошла через зал к своим чемоданам.

Но она была не единственной расстроенной путешественницей. Очередь, приготовившаяся ехать в ее автобусе, когда, наконец, объявили рейс, была длинной и жалкой. Двое несчастных влюбленных подростков, прижимавшихся друг к другу перед разлукой. Прямо перед ней деревенская семья провожала сына в форт Дикс; плачущие мать, бабушка и две сестры облепили парня со всех сторон, в то время как отец неловко стоял в стороне. Семья мексиканцев держалась стоически, и пока очередь двигалась, выкрашенная гидропиритом мамаша с двумя малышами постоянно оттаскивала одного из-под ног Рози.

Наконец все сели. Устроившись у окна, Рози играла с мальчишкой, сидевшим напротив нее, в прятки. Автобус выехал на магистраль, миновал рукав залива, пакгаузы и на удивление быстро оказался среди сосновых лесов восточного Техаса. Рози, измотанная процедурой отъезда, зевнула; скорость и шуршание колес убаюкали ее так, что она забыла о своих бедах. Вскоре она заснула, оставив своего юного друга, пышущего энергией, развлекаться самостоятельно по дороге мимо Конроу и Люфкина, уходивших в ночь.

Аврора встретила известие об отъезде Рози молча.

– Ты что-то слишком спокойна, – заметила Эмма. – Я позвонила не вовремя?

– Вообще-то ты позвонила в ужасное время, – Аврора бросила сердитый взгляд на Генерала. Он, сидя в ногах ее кровати, сверкал глазами.

– Извини, я думала, что ты бы захотела сразу же об этом узнать.

– Я бы хотела об этом знать два часа назад. В этом случае мне почти наверняка удалось бы ее остановить.

– Она не хотела, чтобы ее удерживали. Поэтому и не позвонила тебе. Она знала, что ты ее отговоришь.