Страница 3 из 13
— Точно, Александр! — обрадовался Сереня, вообразив, что Ирка говорит о его старшем брате.
«Псих», — подумала Ирка и немного прикрыла калитку.
— Пожалуйста, отдайте мне то, что оставил Александр Пушкин! — не заметив впечатления, произведенного на хозяйку дома упоминанием имени великого поэта, попросил Сереня.
— Вы не донесете, — мягко, чтобы не обидеть умалишенного, ответила Ирка, незаметно нащупывая засов на внутренней стороне калитки.
— Почему? — обиделся Сереня, выпятив куриную грудь.
— Потому что это полное собрание сочинений в четырнадцати томах! — выкрикнула Ирка, захлопывая перед носом ненормального калитку.
Противно проскрежетал засов, угрожающе зарычала собака.
— Идиотка, — тихо выругался Сереня, в бессильной злобе пялясь на неприступную трехметровую ограду, за которой заливался злобным лаем здоровенный пес.
— Идиот, — прошептала по другую сторону забора Ирка, из соображений безопасности потихоньку отступая на высокое крыльцо.
С тех пор как на пятнадцатом километре Ростовской трассы построили комфортабельный пансионат для состоятельных умалишенных, рассказы о беглых психах стали неотъемлемой частью фольклора Пионерского-2.
Сереня еще пару минут бессмысленно потоптался у забора, за которым было тихо, но потом снизу, в щель у самой земли, с намеком высунулась узкая овчаркина морда.
— Блин, — беспомощно выругался Сереня.
Он энергично, но безрезультатно почесал в затылке и потопал к братьям, ожидающим его возвращения в камышах у озера.
— И что теперь? — спросил Гриня, огорченный провалом операции «Отдавай добро по-хорошему!».
— Либо она ничего не знает, либо просто прикидывается дурой, потому что хочет наше добро прикарманить, — рассудил Леонид. — Думаю, нужно допросить ее с пристрастием.
— Лучше с паяльником, — буркнул Сереня.
— У меня есть паяльник! — оживился Гриня.
— У вас мозгов нету! — отбрил Леонид. — Ворваться в чужой дом с паяльником — это вооруженный грабеж, а нас трое, считай, уже банда! Схлопочем лет по десять на рыло, будем потом добро не для себя, а для родины добывать — на колымских золотых приисках и в урановых рудниках!
— Не пугай, — скривился Сереня. — Я лично не из трусливых. Только в этот дом ворваться, пожалуй, не получится: там забор вроде Кремлевской стены, а во дворе овчарка размером с пони.
— Собака? — заинтересовался Гриня. — А как ее зовут?
— Дебил! — рявкнул злющий Сереня.
— Необычное имя для собаки, — немного удивился Гриня.
— Цыц, братва! — сердито прикрикнул на расшумевшихся младшеньких Леонид. — Есть у меня одна мыслишка, только ее обдумать хорошенько надо, да еще за бабой этой понаблюдать: когда она из дома выходит, по каким маршрутам перемещается… Опять же, надо выяснить, живет ли кто еще в этом доме, кроме нее.
— Ага, живет, — издевательски подтвердил Сереня. — Говорю же тебе: здоровый пес!
— Дебил, — услужливо подсказал Гриня.
— Сам дебил! — моментально завелся Сереня.
— Оба дебилы! — заорал Леонид. — Заткнитесь! Я думать буду.
И он опустился на забытое кем-то в камышах проржавленное ведро, приняв классическую позу роденовского мыслителя.
Воскресенье
— Чего, ну, чего тебе еще надо?! — гневно вскричала я, обращаясь к шипастому кустику, похожему на маленькие оленьи рожки ядовито-зеленого цвета.
Этот колер отнюдь не радовал мои глаза, подернувшиеся горючей слезой. Кустик, даром что зелененький, был безнадежно мертв: зелеными сухие веточки были исключительно благодаря толстому слою защитного воска, который коркой покрывал кустик от корней и выше.
От чего этот воск призван был защитить растение, я не знаю. Возможно, от повреждений при транспортировке, или от перепадов температуры, или от вредных насекомых — какая разница? На вощаной корке не было ни царапинки, температура воздуха в начале июня даже ночью не опускалась ниже плюс двадцати, из вредных насекомых на третьем этаже многоквартирного дома мною была замечена только моль, а злосчастное растение все равно засохло. Что за напасть? Уже третий розовый куст загнулся на моем балконе!
В сердцах я несильно пнула дырявую алюминиевую кастрюлю, по всем канонам цветоводства наполненную специальным почвогрунтом на керамзитовой подушке. Засохший кустик, издевательски растопыренный победным знаком «V», качнулся вместе с содержащей его емкостью, которая легонько стукнулась о стоящий рядом пустой трехлитровый баллон. Стеклянная банка, с помощью которой я регулярно и тщательно осуществляла полив безвременно скончавшегося ядовито-зеленого насаждения, протестующе звякнула.
— А ты вообще помолчи! — велела я бывшей поливальной банке, орошая засохший кустик скупой слезой.
— Сама садик я садила, сама буду поливать! — донесся с соседнего балкона притворно-сочувственный голос Гоши Куропаткина. — Что, еще одна вьющаяся роза в ходе смелого эксперимента превратилась в саксаул? Ну, Елена, ты просто мичуринка!
Искоса глянув на издевательски ухмыляющегося соседа, я молча отвернулась.
— Слышь, а это какая роза должна была получиться? — не отставал Гоша.
— Синяя, — угрюмо ответила я.
— Разве бывают синие розы? — Куропаткин изумленно приоткрыл рот, рискуя выронить из него дымящуюся сигарету.
— Похоже, что не бывает, — неохотно согласилась я, с намеком посмотрев на засохший кустик.
— Георгий, чем ты там занимаешься? — донесся из глубины квартиры пронзительный голос Гошиной жены Марины.
— Курю, — коротко ответил Куропаткин.
— Знаю я, как ты куришь! — Ревнивая Марина высунула голову в проем балконной двери и в упор посмотрела на мои ноги в коротких шортах.
Соседка откровенно недолюбливает меня за манеру выскакивать на открытый балкон в некомплектных костюмах, расценивая это как попытки соблазнения ее благоверного. Как будто я виновата в том, что дождь неожиданно начинается именно тогда, когда я развешу белье для просушки, и приходится выпрыгивать на балкон в чем есть и в чем нет!! А синьор Куропаткин днем и ночью торчит на балконе с сигаретой в зубах, дожидаясь, пока я устрою очередную демонстрацию облегченных домашних одеяний!
— Георгий, живо в дом! — велела Гоше тощая длинноносая Марина, с ее нездоровым бурячно-коричневым загаром огородницы похожая на Буратино, вырезанного из полена красного дерева и по недосмотру подслеповатого папы Карло наряженного в пестрый бабий халат. — Ужинать будем!
В подтверждение своих слов мадам Куропаткина выдвинулась из кухни на балкон с дымящейся сковородой в руках. Увидев раскаленную жаровню, Гоша поспешно отодвинулся на край балкона, тем самым приблизившись ко мне. Краснодеревянная Марина позеленела, лицо ее со скрипом перекосилось. С интонациями, позаимствованными у лесопильного станка, соседка провизжала:
— Я кому сказ-з-з-зала! — и резко взмахнула сковородой.
Залежавшийся на ней румяный кружевной блин взлетел вверх, перевернулся в воздухе и нарядной тюбетейкой накрыл блестящую загорелую лысину Куропаткина. Гоша взвыл, сорвал с головы горячий блинный чепец и швырнул его в Марину. Баба ловко отбила подачу сковородкой, и потрепанный блин комом влип в Гошину волосатую грудь. Гоша взвыл октавой выше и принялся выдирать свою нагрудную шерсть вперемежку с лохмотьями теста, выкрикивая в адрес супруги разные нехорошие слова. Марина не оставалась в долгу, поливая мужа отборной бранью.
— Придурки, — устало сказала я, уходя с балкона в комнату и плотно прикрывая двойную дверь.
В помещении было жарковато, зато тихо. Ну, почти тихо: в прихожей надрывался телефон, истеричный звон которого после Марининого матерного визга казался мне нежным мурлыканьем. Наверное, аппарат трезвонил уже довольно давно, я просто не слышала его, стоя на балконе.
— Ну, наконец-то! — с претензией воскликнул писклявый детский голосок, едва я взяла трубку и раздраженно «аллекнула» в нее.
— Слушаю вас, — сказала я.
— «Слушаю вас!» — передразнил меня Писклявый. — Слушай сюда, корова глупая! Сестричку свою увидеть хочешь?