Жрица моря

Глава 22

Сейчас мне трудно объяснить причину, по которой я установил контакт с Лунным Жрецом. Я уже рассказывал о моей способности вступать в отношения с невидимой реальностью, существующей вне ее внешних проявлений; ее отношение к последним равноценно отношению личности человека к его телу. Я уже говорил о появившейся у меня способности возрождать картины жизни прошлого. Я не имею в виду метафизическое понимание этого — я просто знаю, что эти ощущения я никогда не испытывал ранее и что они окажут длительное воздействие на мою жизнь. Я сужу о них именно по их влиянию, а не по-философски выдвигаемым аргументам «за и против». Вполне готов признать, что они — суть результат работы подсознания, ибо совсем не подчиняются никаким правилам обыкновенного разумного сознания. Точно так же я соглашусь с тем, что они подобны составляющим компонентам сна — ибо по природе своей они гораздо ближе к миру сна, чем к миру действий. Но, определив их согласно сказанному выше, разве не низводим мы их в итоге до уровня отрицательных качеств? Разве не правда, что мы все еще не в состоянии определить: что именно подразумеваем мы под сном и под сознанием? Сам я не готов (во всяком случае, на страницах этой книги) сформулировать, что я понимаю под этим, — я просто не знаю ответов на эти вопросы, ибо для меня эти видения являются скорее указатели, чем этикетками: если я удовлетворен тем, что мне завернули душу в оберточную бумагу, да еще перевязали пакет лентой, тогда я цепляю на него этикетку — но не наоборот. До достижения этого, по моему мнению, указатели являются более безопасными, менее способствующими тому, что кто-нибудь совершит глупость, — ведь они указывают направление (что, безусловно, помогает), но не устанавливают границ (бесполезное и жалкое мероприятие при нашем теперешнем уровне знаний).

Поэтому я ограничусь лишь описанием, оставив классификацию на усмотрение любителей этого занятия. Неподалеку от нас жила старая дама, которая в течение многих лет на все вопросы о ее сыне отвечала, что он находится в бристольском лазарете. Наконец у горожан возникли подозрения, и ее спросили: в какой именно палате он находится; открывшиеся факты засвидетельствовали, что ее сын не лежал ни в какой палате, но находился в анатомическом музее. Так что я могу служить как минимум экспонатом, если не наставником, обучая скорее на собственном примере, чем с помощью лекций.

В свое время я видел много вдохновляющих картин — все они хороши с точки зрения изображения облаков и складок одежды; но стоит художнику обратиться к пропорциям тела и лицу, как моментально всем надеждам на появление вдохновения приходит конец. Зная это, я пытался изображать свои фигуры на картинах весьма неясно, ибо, что не говори, душа художника-любителя не в состоянии преодолеть его руку. Посему черты Лунного Жреца лишь неясно проступали, так что дорисовывать полную картину приходилось воображению. Я не представил жреца изображенным — я вызвал его. Вообще-то, в искусстве существует целая теория по этому поводу, хотя сейчас это к делу не относится. Постороннему глазу были видны лишь цветовые пятна, ибо непосвященный зритель не обладал знаниями нарисовавшего картину. Человек, не знавший ничего, видел ничто. Посвященный же наблюдал очень многое. Не мне судить о собственных картинах — для этого есть заинтересованные компетентные судьи, так что оставим это для них. Старый Уиттлз выразил сожаление, что я не закончил свои картины. Викарий сказал, что они греховны. Сестра заявила, что, с ее точки зрения, это все ерунда. Скотти, по его словам, отказался бы повесить у себя хотя бы одну из них, даже если бы ему за это заплатили. Мой приятель с Бонд Стрит сообщил, что мне необходимо профессионально заняться живописью; но живопись — слишком трудное занятие, чтобы это устраивало меня, да и к тому же партнера в это дело не возьмешь.

Что бы ни говорили о моих картинах — а они всегда вызывали жаркие споры, — писать их стало для меня неким самообразованием.

Важным было не то, что относилось к эстетике дела, но то, что получалось в результате. Посредством этих картин в мою жизнь вошел Лунный Жрец. Это был очень необычный человек — даже более необычный, чем Морган Ле Фэй, хотя, видит Бог, она была более чем странной женщиной. Как бы странно это ни звучало, но к неясной фигуре, проступившей в написанной мною картине, я имел те же чувства, что и к любой динамической личности. Я встречал не так много подобных людей в своей жизни, так как Дикфорд не изобилует ими, а те, кто появляется в нем случайно, быстро спиваются, и править их жизнью начинает дьявол. Я встречал одного или двух адвокатов, отвечавших именно таким требованиям; некоторые старые судьи также были весьма сильны в свое время, но сейчас, садясь в свое кресло, они уже никак не могли похвастаться былой прытью. Мой приятель с Бонд Стрит также был личностью — в своем роде, конечно. И мою сестру можно было назвать личностью в своем роде (остается правда вопрос, что в ее случае подразумевать под словом «род»). Вот, пожалуй, и все. Все остальные, не входившие в указанный мной список, не видели дальше своего носа.

О личностях я сужу не столько по тому, что они говорят, и даже не потому, что делают, — скорее, по тому, как они влияют на других. Ведь человек может буквально перевернуть мир — в случае, если он получил хорошую поддержку на жизненном старте, или если он обладает качеством, необходимым в данный момент, — но он не обязательно при этом будет личностью в моем понимании этого слова. Личность заставляет вас реагировать тем или иным образом, причем реакция эта совсем не обязательно будет приятной (вряд ли вы найдете что-нибудь более неприятное в жизни, чем моя сестра); я тоже нередко вызываю изрядное неприятие — в особенности, среди местных жителей, — ибо я всегда иду своей дорогой, не обращая внимания ни на кого, а в провинциальном городе этого не переносят. Личность стимулирует вас, хотя и является, согласно моему определению, нематериальной субстанцией, теряете ли вы душу, или наоборот спасаете.

Личность Лунного Жреца была четко выражена, так что, если он являлся продуктом моего подсознания, то я мог бы этим гордиться. Нередко я задумывался, кем был он на самом деле и не являлся ли моим самообманом или свидетельством моего психического нездоровья; но каждый раз, встречая его, я заново осознавал безо всяких сомнений, кем он был, и Жрец оставил свою печать на мне.

Вначале я считал, что это был верховный жрец — тот самый, который пришел в крайнее негодование от моей наглости во время моего жертвоприношения; я был напуган, так как был почти уверен, что недруг просто выследил меня. Затем у меня появилось ощущение, что я ошибался, и что Жрец был кем-то гораздо большим, чем тот жрец. Мне казалось, что именно он был жрецом, стоявшим позади Морган Ле Фэй, что именно он заставил ее покинуть Атлантиду, как только его знания предсказали ему грядущую катастрофу.

Я видел это настолько отчетливо, как будто это была живо запечатленная в моей памяти картина: священный город, построенный у подножья горы, бывшей некогда вулканом, подобно Помпеям или Геркулануму. Я видел сложенную из наносных пород широкую равнину, уходившую в направлении далекой горной гряды — равнину эту, подобно окружавшим Дикфорд болотам и холмам, обнажило отступившее море. У самой границы между сушей и морем возвышался гигантский конус горы, напоминавшей Белл Ноул. Вершина горы была плоской, а не пирамидальной, ибо этот бывший вулкан, как и его собратья, потерял свою вершину после взрыва, явившегося следствием катаклизма. Там, на плоской макушке горы, возвышались белые строения священного клана: величавый храм Солнца, чей внутренний двор был в шахматном порядке выложен белыми плитками мрамора и черными — базальта; два его пилона были двойными солнечными часами с циферблатом размером с двор храма. Одна из стрелок указывала время по Солнцу, тогда как другая — по Луне; вычисления производились на основании того, каким образом две тени пересекали циферблат. Как рассказала Морган, этот храм был прототипом Храма царя Соломона, как, впрочем, и всех храмов, посвященных Тайне.