Страница 27 из 69
ВЛАСТЬ ВЕНЦЕНОСНЫХ МЛАДЕНЦЕВ
1
Ребенок был символом Божества еще задолго до пришествия Спасителя Иисуса Христа. Традиция относилась к детям как к особым существам, напрямую связанным с тайной вселенской души. Китайцы гадали о будущем на основании наивных куплетов, распеваемых детьми в той или иной провинции Поднебесной. Эзотерик Гераклит считал играющего ребенка высшим символом свободного огненного духа. Церемониальная оперативная магия обязательно предполагала участие в ее ритуалах младенцев — причем, черные маги, переворачивая сакральный символизм, издевались над детьми, тогда как белые маги, напротив, использовали их как оракулов, как проводников между миром людей и миром богов. (Точно так же черная месса может исполняться только тем человеком, который был по всем правилам рукоположен в христианское священство.) Как бы то ни было, ребенок в священной цивилизации считался существом почти сверхьестественным, наравне с жрецами и провидцами. Но своего пика детопочитание достигло, конечно, в христианском мире, где в образе младенца поклонялись самому воплощенному Богу-Слову. Почему ребенок, — это несовершенное, беспомощное, бестолковое и хаотическое существо, представляющее собой и внешне и внутренне, скорее, пародию на нормального взрослого человека, — имеет такое важное значение для Традиции, отождествляясь с Высшим Принципом? В ответе на этот вопрос проясняется вся глубина различия между миром Традиции и миром профанизма, между священной цивилизацией древности и утилитарной, деградировавшей цивилизацией современности. Дело в том, что в этих двух реальностях — традиционной и современной — господствуют две взаимоисключающие, противоположные сверхидеологии, которые изначально предопределяют в самом истоке все разнообразные практические проявления. Традиция считает, что возможное выше действительного, истина — выше полезности, замысел — выше осуществления, прообраз — выше отражения. Современный мир основан на прямо противоположном подходе. В нем действительное ставится над возможным, польза — над истиной, а конкретное, фактическое довлеет над идеальным. Современность основана на духе скепсиса, она доверяет только материальному факту, но, так как факт проистекает из интерпретации, то, в конечном итоге, современный человек может легко игнорировать и сам факт, если он тревожит его узкое, убогое, закомплексованное, неуверенное сознание.
2
Ребенок воплощает в себе Возможное. Маленький человечек сохраняет свои связи с миром души, из которого он совсем недавно выплыл, чтобы проявиться в материальной оболочке. Он соткан из целой гаммы возможностей, которые пока еще сосуществуют в нем цельно и одновременно, без конфликтов и взаимоисключений. Он как бы зернышко утраченного Золотого Века, искра парадиза. При этом ребенок несет в себе не просто потенции становления взрослым, спектр многообразного выбора грядущей формы. В нем явно присутствуют следы и чего-то другого, следы невидимого мира, световой реальности, от которой по мере взросления он удаляется. Этот неземной свет детских глаз — почти физическое явление; в нем потустороннее изливается в наш мир, донося какое-то субтильное знание, указывая на особые пути, ведущие не от возможного к действительному, а наоборот, от действительного вглубь возможного. В ребенке есть нечто, что намного превосходит взрослого, на нем покоится дыхание вечности, отблеск бессмертия…
Ребенок стоит выше пола. Точнее, выше пола как разделенности, строгой распределенности эротических ролей. Он андрогинен. Любовь он переживает всем своим существом, как универсальный полюс, в котором сходятся лучи духовного счастья, и эта любовь равномерно пронизывает близкий к нему мир, независимо от одушевленности или неодушевленности предметов, независимо от полов и возрастов окружающих. Не случайно в алхимии, — науке, утверждающей, что все предметы (в том числе минералы) имеют душу и что все существа являются скрытыми андрогинами, — символизм ребенка развит в высшей степени. Философский камень — венец работы в красном, rubedo — изображается в виде играющего младенца. Волшебная возможность преображения, просветления, спасения через сверхполовую андрогинную Любовь, магию Золотого Зародыша, тайной точки вселенского круга. Философский камень, играющий ребенок — Puer Ludens — это Возможность, никогда не становящаяся действительностью, но напротив, растворяющая действительность в солнечных лучах абсолютной, не знающей границ и дистанций Любви. В центре Традиции стоит дитя, младенец. И не случайно, высшая из традиций, последняя из традиций — христианство — в основу своего учения полагает божественное Рождество, воплощение Сына, маленькое нежное существо в вифлеемских яслях, принесшее спасение одичавшей в ядовитых кошмарах Вселенной.
3
Современный мир основан на полном отрицании Традиции. Возможное он признает только тогда, когда оно становится действительным, a posteriori. Ось нашего общества — взрослый человек, способный регулярно трудиться, платить налоги, зарабатывать деньги, голосовать. Само представление о человеке калькируется именно с него. Детство считается подготовкой к взрослой жизни, поэтому так много внимания уделяется образованию, воспитанию. Основное внимание сосредоточено на том, как быстрее и эффективнее сделать из малышей некоторое подобие взрослых. Это называется «акселерацией», убыстрением развития. Само собой разумеется, что профанический мир считает такой процесс позитивным, поскольку рассматривает превращение ребенка во взрослого как повышение, улучшение его качества, его социального статуса. Но становясь взрослыми, дети не только утрачивают тонкую связь с невидимыми мирами, со световыми регионами творения, они также постепенно теряют возможность выбора — стать тем или тем, пойти по тому или иному пути. Постепенно из изобильной райской полноты благодатной любви они приходят к строго ограниченной, фрагментарной индивидуальности, определенной по половому, профессиональному, социальному, экономическому признаку. Превращаются в некую отчужденную предопределенную и жестко ограниченную ячейку, практически начисто лишенную всякой свободы и обреченную на дальнейшую физическую и социальную деградацию, а в конце концов — на тупое механическое исчезновение. Малыш имел возможность стать кем угодно. Более того, он мог выбрать самый узкий и сложный путь — путь обретения бессмертия, путь вертикали, в миры духа, где правят законы вечной юности, вечной Весны. Такая возможность заложена не просто в отдельных детях, но во всех детях без исключения, в самом состоянии детства, которое выше, чем индивидуальность, чем конкретика человеческой личности. С возрастом возможности сужаются, выбор становится все более ограниченным, душа втискивается в клетку социально-половой специализации, перетекает в ограниченный и подверженный разрушению образ. Дыхание потустороннего затихает, начиная с некоторого момента, мы имеем дело уже не с подлинно живым существом, но с запрограммированной, легко предсказуемой социально-эротической машиной, совершенно неинтересной и предельно несвободной. Через деньги, работу, полицию, телевизор и постель это взрослое существо описывается и управляется проще, чем компьютер. Всякая действительность, конкретность легко высчитывается. Только чистая возможность ускользает от холодного, мертвящего мира рациональности и социальных манипуляций. С детского сада и школы малыши начинают подвергаться душевному геноциду, усваивая ложные законы и неоправданные табу, обтесывая массу своей души в убогую отталкивающую форму современного взрослого. От парты и ложных знаний малыши бегут мыть машины, проходя убийственное облучение денежным ядом. К 12 годам это уже, как правило, законченные взрослые, неисправимые циничные идиоты, без грез и видений, без тонких предчувствий и мудрой веры в чудо, без чистой любви и внимательного вкуса к магии сна.