Страница 6 из 34
ПРОТЕСТАНТСКОЕ ИЗВРАЩЕНИЕ И НАША АНТИ-РЕФОРМАЦИЯ
Мы уже упоминали о том обстоятельстве, что мессианско-галилейское учение по своей первоначальной природе не было предназначено для создания особой формы общественной жизни или религии. Оно несомненно имело анархический, антиобщественный, пораженческий характер, который должен был разрушить любой разумный порядок вещей. Оно было пронизано, одержимо одной заботой: спасением человеческой души для якобы приближающегося начала "Царствия Божьего".
Но когда перспективы этого «Царствия» потускнели и почти исчезли совсем, поддерживаемые надеждой силы распались, и чисто индивидуалистический аспект этой семитской религии перерос в социалистический аспект. «Экклезия», сообщество верующих, понимаемое как безличная мистическая среда, основанная на взаимной потребности — любить, служить, «соучаствовать», — потребности во взаимной поддержке и взаимной зависимости тех, кому не достаточно одиночества, заменила собой ускользающую реальность "Царствия Божьего".
"Экклезию", о которой мы здесь говорим, следует отличать от католической организации. Эта организация выросла из последовательной романизации «экклезии» в ее первоначальной форме: и эта романизация в значительной мере изменила духу «экклезии», подчинила ее семитскую сторону принципу иерархического авторитета и символически-ритуальному аспекту. Важно понять изначальную реальность «экклезии» первых христианских общин, уже вышедших из-под непосредственного влияния Иисуса и потерявших ощущение начала "Царствия Божьего". Именно в них скрыт зародыш той силы, которая должна была привести к типу современного евро-американского общества.
Имперский принцип — это иерархия, порядок, идущий сверху. Принципом христианской экклезии было равенство, братство. В Империи существовали персонифицированные отношения зависимости: там были господа и были слуги. Там существовал кастовый режим в совершенной форме. В экклезии эти отношения обезличились: экклезия стала союзом одинаковых существ — без вождей, без классов, без традиционных различий, поддерживаемым лишь взаимной зависимостью и одинаковыми душевными потребностями. Иными словами, в экклезии зародилась социальность, форма общежития, объединения в нечто коллективное и уравнивающе солидарное. И как мы сказали: дух проявил себя как разрушитель Духа.
И это привело прямо к Реформации. Реформация — это великая катастрофа нордического человечества. Она есть вырождение, деградация до негативного и семитского уровня силы, вдохновлявшей ранее германских императоров на борьбу против римского ига. В идеале Гогенштауфенов в действительности мы видим принципы свободы, независимости и индивидуальности, принадлежащие к изначальной этике германского племени. За эти ценности в Средние Века боролись, но боролись духовно, и они, по своей природе, оправдывались идеалом Империи. В сущности, они выдвигались как притязание на высшую, более солнечную и более мужественную и совершенную иерархию, нежели иерархия, которую Церковь в своем компромиссе когда-либо могла предложить. В Реформации мы видим как раз противоположное: мы видим в ней утверждение якобы нордических сил, отказавшихся от цепей Рима, чтобы уничтожить при этом последние остатки иерархического могущества, которые еще представляла собой церковь. Вследствие этого снова произошло оживление сил, наполнявших ранее первые христианские общины и жизнь «экклезии». В Реформации произошел возврат к раннему христианству в его низшем «социалистическом» аспекте, в противоположность римскому церковному фактору. Протестанская непримиримость положила конец католическому компромиссу, но не в пользу обращения к Империи, а в пользу обращения к анти-империи.
Однако германские народы сохранили в своей крови еще слишком много нордических факторов для того, чтобы этот переворот оказался для них решающим. Вопреки всему, вопреки расколу, германские народы оставались вплоть до вчерашнего дня, вплоть до начала Мировой войны, теми народами, в которых — более, чем в каких-либо других — поддерживался имперский и почти феодальный режим, живое ощущение мужественных нордических ценностей чести, верности, иерархии.
Иначе дело обстояло в англо-саксонских странах, и особенно после того, как религиозная революция перешла в политическую; после того, как падение авторитарного принципа в духовной области распространилось на социальную, а потом и на моральную сферу, и после того, как волнения и разрушительное влияние якобинской революции распространились по всему свету.
При таком положении дел мы видим в действительности, что Реформация — изначально бывшая религиозной революцией — привела к перевороту самой политической идеи. Освободясь от оков римского авторитарного сознания, Церковь социализировалась и сделалась имманентной, а в дальнейшем приняла форму, — как более или менее секуляризированная политическая реальность, — ранней экклезии.
Место иерархии после Реформации заняло свободное общество верующих, освобожденное от цепей авторитета, где каждый был "сам себе судья", и где все были равны. Другими словами, это было началом европейского «социалистического» упадка: имперскому идеалу протестанская религия преградила путь организацией, управляемой не вождями, а группой обычных людей, организацией снизу, исчерпывающейся безличным объединением в чисто коллективную, сама собой управляющую и сама себя оправдывающую социальную структуру.
Это движение быстро охватило англо-саксонские народы, и сегодня они склоняются к «католизации», т. е. к такой универсальности, которая полностью противоречит как всему римскому и имперскому, так и всему тому, что в ограниченном смысле можно назвать собственно позитивно церковным: как в рамках отдельной нации они суммируют индивидуумов, уничтожая их различие, в чисто социальном союзе, так эти народы все более склоняются к тому, чтобы уничтожить разделение и привилегии наций, взятых в целом, и предоставить всем им одинаковый ранг в анонимном универсализме "Лиги Наций". Одновременно с этим религиозность все более «очеловечивается» и все более тяготеет к тому, чтобы слиться с социальностью. Доказательствами этому служит новейшая тенденция, распространившаяся в протестантских странах, к созданию "религии социальных служб", "религии труда" и т. д., а также все возрастающий перевес моральных интересов и моральной нетерпимости надо всем идеальным и метафизическим.
Если сложить все эти факторы вместе, то мы получим следующую картину: Реформация способствовала последовательному отделению от христианско-языческого зерна, еще сохранившегося в католических странах, собственно христианского аспекта (в его умеренной форме идеала простого общежития) и привела к созданию нового типа общества: к демократическому государству, к анти-империи, к самоуправлению масс, к нивелированию отдельных людей в анархической солидарности, с призрачными правителями — слугами слуг, которые как простые «представители» зависимы от масс и ответственны перед массами — вместо того, чтобы массы были ответственны перед ними, вместо того, чтобы как высшие вожди являться принципами абсолютного авторитета.
Естественно, этим исчерпывалось еще далеко не все. Скрытыми «подземными» путями секуляризированное восстановление экклезии снова призывало семитов, и именно в протестантских странах капитализм и плутократия развились в особенно явной форме, и именно в протестантских странах за кулисами демократической «свободы» снова появился всемогущий «еврей», господин сил и людей в оскверненном не имеющими отечества финансами мире. И одновременно с этим дала знать о себе последняя катастрофа, начало чистого коллективизма, соответствующего пролетарскому мифу "третьего интернационала" и «профетической» миссии Советов.
Совокупностью этих фактов мы поставлены перед решающим ИЛИ-ИЛИ.
Бесполезно бороться со следствиями, не зная их тайных и глубинных причин. Бесполезно мечтать о политическом противодействии, не коренящемся в соответствующей духовной революции.