Страница 75 из 78
Он стиснул зубы, и на щеке его вновь задергалась жилка.
– Враг у нашего порога, точнее, даже перешагнул порог. Еще никогда страна не находилась в такой опасности, и никогда еще опасность эта не была столь велика. Впрочем, и вы со своими детьми никогда еще не подвергались большей опасности.
Я ощутила угрозу в его словах, и внезапно меня охватил страх, настоящая паника. Где Луи-Шарль? Где Муслин? Или этот ужасный человечек привел с собой солдат, чтобы отнять у меня детей?
Робеспьер легко вскочил на ноги и принялся расхаживать передо мной, не прекращая грызть ногти.
– Если вы откажетесь от своих бесплодных и смешных тайных замыслов, я обещаю пощадить вашего сына. Если нет…
Я почувствовала, как сердце замерло у меня в груди. На какое-то страшное мгновение мне показалось, что я умираю, но, к счастью, это мгновение благополучно миновало.
– Нам уже некоторое время известно о том, что гражданка Роланд со своей бандой предателей желают повернуть революцию вспять, восстановить монархию и посадить на престол вашего сына в качестве следующего короля. Мы дали клятву, что никогда не допустим этого. Мы можем просто отправить вас всех в холодные и смертельные объятия Лезвия вечности. Но я предпочитаю более цивилизованные методы достижения цели, чтобы заставить своих врагов теряться в догадках.
Я изо всех сил старалась справиться с грозившей захлестнуть меня волной паники, паники, которая только усиливалась с каждым словом и взглядом белесых глаз маленького депутата. Но какая-то часть рассудка шептала мне, что этот тщеславный, пижонский, опасный человечек, на рукавах и воротнике которого нашиты щегольские кружева, в напудренном парике и штиблетах на высоких каблуках по старой придворной моде, допустил грубую ошибку. Он позволил собственным страхам ввести себя в заблуждение.
И по мере того как он продолжал разглагольствовать высоким, гнусавым голосом, я вдруг поняла, что происходит. Робеспьер, Зеленый вурдалак, напуган еще сильнее меня. Он боялся всех и каждого, не только гражданки Роланд и ее жирондистов, не только восставших крестьян и иллюзорной австрийской армии (которая, как мне было известно из писем Акселя, поспешно отступала), но и хрупкости и ненадежности собственной власти.
Его угнетала боязнь страшной, неотвратимой мести, и он не мог от нее избавиться.
Что же, очень хорошо, я воспользуюсь его страхами.
Я встала и, боясь, что больная нога подведет меня, ухватилась за витую железную спинку кровати. Еще никогда я не ощущала себя настолько королевой, какой была когда-то. Какой оставалась и поныне.
– Немедленно отпустите меня и моих детей, доставьте меня в расположение австрийской армии, и тогда я сообщу вам все, что мне известно, и помогу вам сокрушить ваших врагов.
Робеспьер рассмеялся коротким, сухим, сдавленным смешком, который больше походил на кашель, чем на смех. Он подошел ко мне вплотную.
– Вы немедленно расскажете мне все, что знаете, в противном случае я прикажу отправить вашего сына на гильотину.
– Вы не посмеете сделать этого. Против вас восстанет вся Франция.
– Вся Франция, мадам, восстанет и благословит меня.
И снова, собрав все свое мужество, я выпрямилась во весь рост и расправила плечи. Я вдруг поняла, что, несмотря на то, что на мне поношенные туфли на тонкой подошве, а Робеспьер носит штиблеты на высоких каблуках, он намного ниже меня ростом.
– Освободите нас, или я отдам приказ разрушить Париж.
Я заметила, что он смертельно побледнел, и ощутила, как меня охватывает бурное ликование. Аксель бы гордился мной, подумала я.
В эту минуту в комнату вошла знакомая фигура в темном плаще и остроконечной шляпе, с графином масла для ламп, кресалом, трутом и ножом для подрезки фитилей. Человек что-то напевал себе под нос, поглощенный еженощной задачей возжигания ламп.
– Оставьте нас! – закричал Робеспьер.
Возникла короткая пауза, а потом фонарщик прошел в центр комнаты, к столу, у которого лицом друг к другу стояли мы с Робеспьером.
– Прошу прощения, месье, становится темно, и я должен зажечь лампы. Это не займет много времени.
Он сделал шаг вперед и оказался прямо между нами, на расстоянии всего лишь вытянутой руки от закипающего Робеспьера. Я обратила внимание, что мускул на щеке у последнего задергался чаще.
– Немедленно остановитесь! Вам что, неизвестно, кто я такой?
Фонарщик повернулся, словно бы для того, чтобы взглянуть Робеспьеру в лицо, но был так неловок, что пролил масло для ламп из бутыли на безукоризненный зеленый сюртук маленького человечка.
Дальнейшие события разворачивались так быстро, что я не успевала уследить за ними. Каким-то образом фонарщик, которым, конечно же, оказался лейтенант де ля Тур, ударил кресалом и высек искру, которая попала на сюртук Робеспьера и подожгла его.
Я отступила в угол комнаты. В это мгновение с пересохших губ Робеспьера сорвался дикий визг.
– Воды! Воды! – завопил Зеленый вурдалак, пытаясь сбить пламя, которое, я должна признать, никак нельзя было назвать всепоглощающим.
Вспыхнула лишь одна пола его сюртука, зато дыма, паники и растерянности было хоть отбавляй.
Из соседней комнаты вбежали трое стражей, держа в руках ведра с водой, которой они и принялись поливать брызгающего слюной и бессвязно ругающегося, покрытого сажей и копотью Робеспьера. Пока они тушили огонь, фонарщик исчез. Я не заметила, как он ушел.
Заверив меня весьма сердитым и зловещим тоном, что я еще услышу о нем и о Комитете бдительности, Робеспьер отправился на поиски тюремного доктора. Он был перепачкан с головы до ног и дул на обожженные пальцы. Зеленый вурдалак, кажется, серьезно не пострадал, хотя парик его был слегка опален, а дорогостоящие кружева на воротнике и на обшлагах обуглились и почернели.
Сегодня вечером, впервые за долгое время, я поужинала с аппетитом.
5 июля 1793 года.
Они пришли за ним ранним утром. Четверо крупных, коренастых и грубых мужчин из Комитета бдительности ворвались в комнату, в которой спали все мы – Луи-Шарль, Муслин и я. Они потребовали, чтобы я отдала им сына.
Разумеется, я отказалась, вскочила с кровати и бросилась между Луи-Шарлем и его похитителями. Я отталкивала их и кричала во весь голос, когда они попытались выхватить моего дорогого мальчика.
Я потеряла всякий стыд и гордость. Все, о чем я думала в тот момент, – это не дать преступникам увести с собой Луи-Шарля. Я пыталась расцарапать им лица своими хрупкими, ломающимися ногтями, и даже прокусила одному из них руку до крови. Я угрожала им единственным оружием, которое у меня было, длинной расческой слоновой кости. В конце концов, я расплакалась, умоляя не забирать у меня сына.
Все было напрасно, конечно. Устав бороться со мной, они заявили открытым текстом, что если я немедленно не отдам им Луи-Шарля, они просто убьют обоих детей на месте.
Я вынуждена была отпустить его. И с тех пор я плачу. Боюсь, что больше я никогда не увижу своего сына.
11 июля 1793 года.
Если подождать достаточно долго, то я могу увидеть его. Каждый день он идет под конвоем мимо маленького окна в караульном помещении, направляясь во внутренний дворик на прогулку. Иногда они выводят его в час или два пополудни, иногда это случается не раньше четырех или пяти часов. Я сижу у окна и жду.
Он вприпрыжку пробегает мимо, напевая песенку, и на голове у него красный фригийский колпак. Мой любимый шалун-непоседа, мой дорогой маленький король. Когда-нибудь, если на то будет воля Господа, на его чело наденут корону правителя Франции. Как бы мне хотелось увидеть это своими глазами!
3 августа 1793 года.
Мне дали полчаса на то, чтобы попрощаться с любимой дочерью и собрать свои вещи. Когда я поинтересовалась, значит ли это, что меня переводят обратно в Темпль, старший чиновник лишь отрицательно покачал головой. Я поняла, что это означает. Моя судьба предрешена.