Страница 4 из 134
Автомобиль затормозил, дернулся, и Ун открыл глаза, вырванный из сна. Полей он больше не видел, весь вид перекрывал невысокий забор с витками колючей проволоки, из-за которого выглядывали хмурые серые здания, с плохо промытыми окнами.
На темном щите большими белыми буквами было выведено «На пропускном пункте предъявите документы в развернутом виде», над щитом лениво хлопало синее знамя с собачьей головой корпуса безопасности. Отец, сидевший впереди, вышел из автомобиля, махнул рукой. Из-за приоткрывшихся ворот появился капитан Нот, в этот раз одетый в полевую форму и кепи, которые по какой-то странной причине подходили ему лучше, чем китель и фуражка.
Отец поздоровался с офицером, и Ун заворожено наблюдал за неспешной беседой, додумывая, о чем они могут говорить. К его удивлению и радости капитан сел в их автомобиль, на задние сидение рядом с ним, и вполне серьезно пожал ему руку.
– Доброе утро.
– Доброе утро! – ответил Ун и изо всех сил постарался удержаться от вопросов и глупых замечаний. Памятуя о советах отца, он притворился, что его вообще здесь нет.
Первые минуты три салон заполняла сдавленная тишина, перемешанная с шуршанием карандаша, отец записывал что-то в блокнот, потом спрятал его в карман пальто и сказал:
– Так что не сказал бы, что ситуация меня устраивает, – похоже, он продолжил начатый еще снаружи разговор. – Мне докладывали, что округ здесь непростой, но что все настолько плохо! Куда смотрит корпус, капитан? Мой предшественник платил вам за терпимость ко всякой дряни? В ваших обязанностях не только следить за зверинцами. Город кишит соренами. Мне страшно отпускать дочерей в школу без охраны. Не могу даже представить, что творится в местных фермерских поселках.
Ун искоса посмотрел на капитана. Тот небрежно оперся о подлокотник, положив кепку с знаком птицы на колени, и пригладил темно-красные волосы пятнистой рукой. Улыбка его не дрогнула, хотя тон отца не обещал ничего хорошего.
– Понимаю ваши тревоги, господин управитель. И вы очень верно сказали, округ у нас непростой. Но понимаете, давить слишком резко – опасно. Раанских переселенцев в этих краях не то чтобы много. Земля хорошая, но все еще дикая и...
– Мой дед слушал те же самые истории. «Дикая земля». Сто лет прошло, а оправдание не изменилось. Я не прошу чистоты Столицы, капитан, но и не буду сидеть и смотреть, как в мой округ свозят соренов со всех концов империи, и не позволю делать из этого края загон. В Южном районе Благословения Императора вы, – он подчеркнул это «вы», – допустили создание целой общины этих вырожденцев. Я там был, капитан. Какой, по-вашему, приличный раан поселится в городе, где есть такой рассадник серой заразы? Я уж молчу об их лавках, аптеках и парикмахерских. Да, они могут получать разрешение на свое дело, но нигде ни один управитель и глава отделения корпуса безопасности не допустит, чтобы они открывали предприятия в приличных районах.
Отец замолчал, но капитан Нот, чувствуя что-то, не стал торопиться с ответом, позволяя ему выдержать паузу и продолжить:
– Я не имею права спорить с решением Его Императорского Величества, но никогда не пойму, почему он милует этот... хм... народ. Они не лучше других, я бы сказал, даже хуже. В любом случае, здесь времена бардака подходят к концу. Не знаю как, капитан, но в пределах города соренов больше быть не должно.
Теперь офицеру было позволено говорить, и он подал голос, облизнув губы:
– Ваш приказ понятен, господин управитель, но горожане будут недовольны. Сорены много где моют полы и выгребают навоз, выселим их за город, они начнут опаздывать. Лавочники такого не любят. Да и те сорены, у которых есть разрешение на торговлю...
– Как лавочники заставят их не опаздывать – не моя проблема. Я все сказал.
Капитан кивнул, хотя отец не смотрел на него даже в зеркало заднего вида. Невозможно было иначе – даже сам Ун едва заметно кивнул, просто на всякий случай. Оба взрослых раана погрузились каждый в свои мысли, и нельзя было не заметить, как офицер хмурит лоб – ему задали непростую работенку.
Все же капитан Нот был прав, корпусу безопасности приходилось делать много невидимой, но необходимой работы.
«И все-таки лучше быть гвардейцем».
Впереди замаячил темный угрюмый прямоугольник. Капитан указал на него и сказал, повернувшись к Уну:
– Видите? Это зверинец. Вы войдете туда с нами, но учтите: нужно соблюдать правила и слушать меня. Макаки кажутся никчемными, но они бывают очень хитрыми и жестокими. Звери, что с них взять? Руки к ним не тянуть, ничего у них не брать и ничего им не давать. От нас никуда не отходить. Вам все понятно?
Ун торопливо ответил:
– Да, я все понял.
– Даже не сомневался!
Стены зверинца оказались высокими и серыми со сторожевыми башнями по углам.
Когда они подъехали к массивным воротам, готовым сдержать не то что дикого зверя, но даже выстрел гусеничной пушки, двигатель, ворчавший и урчавший, замолк. Ун вылез из автомобиля следом за капитаном и отцом. Небольшая дверь, сиротливо располагавшаяся рядом с воротами, открылась, появился желтоглазый рядовой корпуса. Он отсалютовал и доложил:
– Все готово, господин управитель! Господин капитан!
В небольшом дворике их уже ждали восемь солдат – все при винтовках, в начищенных до блеска ботинках, в выглаженной полевой форме, разве что без парадных шлемов. Капитан Нот осмотрел их с крайним самодовольством:
– Господин управитель, позвольте приветствовать вас в одиннадцатом зверинце!
– Благодарю сердечно. Ун, надеюсь, проблем не будет?
– Не будет.
Их повели по узкой улочке, мимо небольших домиков, где жили часовые, и складских зданий, и Уну становилось все неуютнее и неуютнее. Дышать здесь было тяжело, точно на грудь что-то давило, и в носу щекотало, но отец и капитан не показывали никакого неудовольствия, и приходилось сдерживаться, чтобы не скривить лицо. Если бы не внушительный вид внутренней стены, к которой они шли, Ун бы заплакал от досады, в нем бы просто не нашлось сил убедить себя, что однажды этот душный лабиринт закончится. Здесь было слишком тесно и жарко, хотя утро было прохладным и свежим.
После очередного поворота они наконец-то вышли к круто уходящая вверх стене. Один из солдат – широкоплечий раан – открыл тяжелую металлическую дверь, свистнул и прикрикнул на кого-то с другой стороны:
– Пошли прочь! Ну!
Ответом ему был топот босых ног и резкое неразборчивое бормотание, выделяющиеся на фоне равномерного гула. И запах. Из-за двери потянул какой-то горьковато-приторный запах.
– Господин управитель, – капитан достал из кобуры на поясе ручную пушку, – посматривайте себе под ноги. Эти макаки иногда гадят в самых непредсказуемых местах. Должно быть, нарочно. Злобное зверье.
Внутри зверинец оказался размером со стадион для бега или игры в высокий мяч, а то и больше, и от края до края его заполняли кособокие шалаши, сооруженные из кусков грубой ткани и подгнивших досок.
Пока они спускались по железной лестнице, Ун старался держаться подле отца, отчаянно протирая нос. Любопытство в нем боролось со страхом, он хотел одновременно и убежать, и прикоснуться ко всему, что здесь было. Потому, когда солдаты со всех сторон окружили его и отца, изрядно заслонив собой гнетущий, мрачный, но любопытный пейзаж, Ун был и рад, и огорчен.
Макаки попрятались, но запах их был повсюду, невыносимый и липкий. Казалось, что ничто не сможет перебить душок испражнений, но к нему упорно примешивалось сладковатая гниль, от которой на языке как будто оседала мерзкая пленка. Ун глубоко вздохнул, и его замутило, но он взглянул на отца, спокойного и сдержанного, и изо всех сил сдержал приступ тошноты.