Выше стен

Ход времени замер, метель стихла.

Я поднимаю глаза и всматриваюсь в муть равнодушного неба, черные скелеты столбов и развалины умершего нерожденным кирпичного дворца на фоне желтых туч.

Место Свята. Я приходила сюда не раз, и каждый был связан с мгновениями счастья…

Сдирая ладони и пробуксовывая подошвами, я взбираюсь наверх по разрушенной кладке. Преодолев боязнь высоты, расправляю плечи и вижу черно-белый мир — я нахожусь на самой высокой точке города, впереди, как на ладони, пролегли ровные линии улиц коттеджного поселка с аккуратно подстриженными газонами и заборами вдоль задних дворов, слившихся в единую монолитную стену. За ней — грозный ряд замерших тополей и пустые поля… Километры пространства, где нет правил и рамок, человеческой речи, синяков и порезов, красивых вещей и глазков видеокамер. Нет меня… Ничего нет.

Опускаюсь на кирпичи, роюсь в карманах, прикуриваю чудом сохранившуюся в пачке сигарету и затягиваюсь горьким дымом.

Я сижу над несправедливым жестоким миром, поделенным стеной на мир с людьми и без, наблюдаю за сизыми завихрениями и умираю от мучительной тоски принятого решения.

Здесь, наедине с собой, Свят переживал отчаяние, боролся с призраками прошлого и задыхался от невысказанных слов и невыплаканных слез.

А я вдруг с кристальной ясностью осознаю, почему изначально чистые душой, красивые люди скрываются за масками и нагромождениями стен, причиняют боль любимым и стараются казаться хуже. Они боятся еще больших разочарований и думают, что так становятся сильнее.

Я ничем не отличаюсь от них.

Я нормальная.

Но стремилась не к такой нормальности!

А Свят… он всегда был несчастным и одиноким. Его слишком долго не любили. Он тоже как две капли воды похож на меня. Ему очень страшно…

Не он придумал правила игры. Чтобы выстоять, нужно покрыться коркой льда, и я ощущаю ее мертвые тиски на своей коже.

Мы не вывезем. Не поможем друг другу.

Можно сколько угодно убегать от реальности, прятаться в мечтах и фантазиях об идеальной любви, понимании и родстве душ, но мне, упавшей на эту землю из космоса, не сломать порядок вещей и не изменить устои. Я не смогу сделать его счастливым, согреть, спасти и вывести к свету. Я не стану для него бабочкой…

Безбрежное белое покрывало поля за домами простирается до самого горизонта. Я слезаю с кирпичей и, не разбирая дороги, иду в темноту.

…Оказывается, зима может быть красивой — темной, умиротворяющей, смертельной красотой. Может убаюкивать и согревать, путать и забирать мысли, расслаблять тело… Может дарить цветные сны под одеялом из снега и избавлять от боли…

Нет больше никаких бабочек, только мрак.

А выход из каменного мешка завален огромным валуном.

35 (Святослав)

— Дойти сможешь? — Отец с тревогой наблюдает, как я неловко выбираюсь из салона, отряхиваю грязные колени и хлопаю дверцей. — Сколько ты выпил?

— Я в хлам.

Естественно, это не так, но мне не хочется признаваться, что его рассказ о прошлом Регины и предназначении денег отправил меня в нокаут.

Пищит сигналка, загораются и гаснут фары, вслед за отцом я тащусь к занесенному сугробами дому, но ноги не идут: мне нечего там делать. Каким придурком надо быть, чтобы после содеянного как ни в чем не бывало перешагнуть его порог?

В огромных окнах гостиной загорается свет, Наташа — уже не при параде, а в джинсах и кардигане, гладя по голове сонного котофея, — спешит к дверям.

— А вот и вы. Я волновалась. Андрюша, как все… — Она показывается в проеме, перехватывает мой взгляд прежде, чем я его опускаю, и осекается.

— Буду все улаживать. Поговорим чуть позже? Как Регина?

— Спит. Полчаса назад приняла таблетки.

Отец скрывается в тепле прихожей, голоса стихают, а меня отталкивает назад неведомая сила. Я прислоняюсь к заиндевелым перилам, до хруста костяшек сжимаю их, и ладони немеют от холода, а душа — от осознания.

Моя выходка катком закатала под себя совсем не тех людей…

В кармане брюк вздрагивает телефон. Машинально вытаскиваю его и смотрю на экран: словно из другой — прошлой — жизни долетело сообщение от Севы:

«Свят, я никому не говорил. Но весь чат гудит про тебя и твою сеструху. Как вы завтра покажетесь в шараге?»

— Твою мать… — Я быстро прячу телефон и дышу ртом — в него залетают снежинки, горло дерет.

Действительно: а что потом?

Пара минут — и я соберусь с духом, вернусь в теперь уже точно не мою комнату, сложу в рюкзак несколько старых худаков и джинсы и уйду. Поймаю попутку на трассе и свалю на рога к самому черту. Но куда, к каким хренам спрятаться от себя и от этого ставшего поперек глотки, забившего легкие стыда?

Не припомню, чтобы за себя мне когда-нибудь было настолько стыдно.

А еще перед глазами отчего-то мелькают перья той несчастной белой курицы — живого существа, погибшего по моей вине. Потому что тогда мне нездоровилось и хотелось супа, а отец слишком рьяно бросился исполнять мою прихоть…

В висках стучит.

А что будет с Региной?..

Я задираю голову и пялюсь в мутные небеса. Пролетевший многие километры снег опускается на лоб и щеки, холодит кожу, стекает по ней каплями и отрезвляет мысли.

Чтобы подпортить отцу репутацию и кровь, я подставил девчонку, которая, единственная из всех, любила такую мразь, как я… Прекрасно осознавал, что она пострадает, но в тот момент мне были безразличны последствия.

Хочется завыть в голос.

Лучше бы меня не было. Такому уроду незачем жить.

Ветер, запутавшись в веренице желтых лампочек, испуганно затихает, щелкает замок, из дома, кутаясь в разноцветную шаль, выходит Наташа и протягивает мне пальто. Пару секунд торможу, молча забираю его и набрасываю на плечи. Меньше всего сейчас я бы хотел видеть мать Регины, но она встает рядом и не собирается уходить.

Из пустого желудка поднимается кислятина, но плеваться в ее присутствии не позволяет воспитание. Я хлопаю по драповому карману, с облегчением обнаруживаю сиги, закуриваю и смачно затягиваюсь. Дурацкое оцепенение отпускает.

— Угостишь? — Наташа пристально смотрит на меня, словно через фальшивую оболочку видит душу, а мне с каждой секундой становится все гаже и гаже. Растерявшись, протягиваю ей пачку, поджигаю кончик сигареты и отступаю на шаг.

— Святослав… — С ее цепкого взгляда не так-то просто соскочить. — Не имела возможности серьезно поговорить с тобой до этого момента, и хочу попросить…

Я напрягаюсь в ожидании справедливой заслуженной кары, но она, выдохнув, продолжает:

— Не держи на папу зла. Он не силен в выражении эмоций словами. Возможно, и сейчас наговорил чего не следовало. Но, поверь, каждый раз, когда ты не брал трубку или разговора не получалось, он заживо съедал себя. Не принимай в штыки, просто попробуй задать себе этот вопрос, словно его задала не я… Давал ли ты ему шансы после того, как хлопнул дверью?

Я слежу за танцем снежинок у земли и их бессмысленной смертью под подошвами и не отвечаю. Не потому, что презираю собеседницу или не считаю нужным, просто не могу перед ней рисоваться — ее проницательность связывает по рукам и ногам.

Она стряхивает пепел и внимательно разглядывает огонек.

— Понимаю, тебе не за что меня уважать. Но хотя бы попробуй услышать. Отношения с тобой — его большая боль. Он пытался, много лет пытался вразумить Алю, но ничего не выходило. Спасти можно только того, кто хочет спастись…

Повисает гнетущая тишина. Может, она права насчет мамы — не знаю. Но слышать эти слова от нее и признавать их правоту — значит отказаться от прошлого и части себя, впустить ее в круг доверенных лиц, а я не готов к таким подвигам.