Страница 2 из 41
Юра пускается в многословные рассуждения о внезапно замаячивших перспективах, обжигается и дует на пельмень, насаженный на вилку, а я киваю.
— Да уж. Вам сейчас может помочь только чудо…
Я не люблю все, что связано с репетициями и выступлениями, но это, похоже, моя карма.
Судьба в очередной раз прикололась, волшебным образом исполнив мою мечту — почти сразу после переезда в этот город Юра познакомил меня со своими друзьями — фриками и большими оригиналами, — и те приняли меня как родную.
Я оказалась в кругу себе подобных и с тех пор ни дня не оставалась в одиночестве. Компания прониклась ко мне стойким уважением (возможно, виной тому протекция Юры — звезды местного пошиба. Или мой тяжелый взгляд. Или выходки, на которые я бываю способна в подпитии. Или же они просто хорошие душевные ребята…)
Еще в старших классах школы Юра промыл им мозги и заразил идеей, что их банда «Саморезы» прославится далеко за пределами страны — надо только чуть-чуть потерпеть.
Но я уверена — увлечение не принесет ребятам широкой известности. Потому что в группе, которая пилит «местечковый суицид-панк», слишком много позеров. И лидер — позер.
— Еще неизвестно, когда вы все это провернете… Может, мы вообще до смерти просидим взаперти! — перебиваю я, устав от неосуществимых прожектов Юры и его громкого чавканья. — Мне нужна твоя помощь, Юр. Пожалуйста, перекрась мне башку в голубой. Запарило все, хочу разнообразия.
Юра затыкается, переводит взгляд на календарь за моей спиной и тушит окурок о мутный хрусталь пепельницы.
— Блин… — Его лицо перекашивает нервная улыбочка: — Вот я тормоз! Не вопрос. Тащи краску!
— Спасибо! Ты мой герой! — искренне смеюсь я. Для полной гармонии со своими тараканами мне нужно всего лишь соблюсти тупой ритуал и в годовщину смерти любимого парня ненадолго превратиться в Эльфа.
***
Снаружи завывает ветер, дождь барабанит по стеклам, оцинкованным подоконникам и крышам. За стенкой разгорается соседский скандал, ревут испуганные дети.
Отключаю перегревшийся телефон, бросаю его на пол и стараюсь сконцентрироваться на спокойном размеренном дыхании Юры на соседней подушке.
От громких причитаний ломит ухо — мама битый час ныла в трубку, что у нее болит душа и нет доверия к Юре… Что она не может больше терпеть папу двадцать четыре на семь, и, наверное, пора разводиться… А еще — что я должна приехать летом, потому что неприлично долго не появлялась дома. Иначе они навестят меня сами, как только отменят ограничения.
Втайне надеюсь, что их никогда не отменят — тогда мне не придется умолять Юру изображать влюбленного мужа и скрывать забитую татуировками руку — мама еще не видела черепа, розы и надпись «Error» на костяшках пальцев.
Я до сих пор не решаюсь вернуться в родной город и многое утаиваю от родителей — прячу шрамы под тату, тату — под длинными рукавами, неудачи — за улыбками, боль — за громким хохотом. Не хочу разочаровывать их. Не хочу их видеть и слышать.
Накрываюсь с головой одеялом, но вереницы навязчивых мыслей цепью смыкаются вокруг шеи и перекрывают кислород.
Три года назад они не поняли, какая со мной стряслась беда. Они предпочли не заметить.
Потолок разверзается, и меня опутывают щупальца безысходного ужаса. Три года… Прошло три года.
Я уже не ребенок, а дети, рожденные тогда, уже посещают детский сад.
Сейчас все слушают рэп, носят еще более уродливые вещи и снимают тупые ролики для Тик Тока.
А еще за три года случилось множество бессонных ночей, холодных рассветов, мутных закатов и ничего не значащих встреч. Сотни неумелых, но искренних стихов. Десятки новых порезов — робких, постыдных, саднящих. Миллионы ударов сердца, вдохов и выдохов в пустоту.
Мое нынешнее окружение — вечные подростки, ощущающие себя стариками.
Ты бы здорово вписался в их общество, Баг. Ты бы стал здесь звездой, и мы бы продолжили падать. Вместе.
Теперь я в полной мере осознаю, кем являюсь и кем кажусь, и очень хочу стать лучше. Только не представляю как.
Слезы обжигают глаза, удушье сменяется беззвучной истерикой.
Зачем я пообещала тебе то, что заведомо не смогу исполнить?
Я не стала достойным человеком. Не стала добрее, милосерднее и мудрее. Не стала счастливее. Я все еще ненавижу себя и продолжаю разрушать свое тело — напоказ, под всеобщее одобрение.
И бедная мама устала убеждать знакомых, наткнувшихся на мои странички в соцсетях, что сбритые виски, пирсинг и партаки — лишь дань моде и способ самовыражения.
На самом деле все это — следы бесчисленных бесполезных попыток разбудить себя.
Три гребаных года свободного падения… Я больше так не могу.
«Дай мне знак. Помоги выбраться. Помоги сдержать слово…» — шепчу в темноту и мучительно вслушиваюсь в звуки неспокойной ночи. Меня колотит.
Ничего не происходит. Никто из ныне живущих не способен дать ответы на мои вопросы. Никому не под силу меня понять.
Выпутываюсь из одеяла, водружаю на нос очки и, стараясь не разбудить Юру, крадусь к заваленному макулатурой столу. Отсоединяю микрофон и камеру, нашариваю мышь и с ноутбуком наперевес выхожу из комнаты.
3
Я боюсь воспоминаний и стараюсь не ворошить их.
Но сегодня, двадцать седьмого апреля, блок в сознании сломался и душа снова наполнилась болью, от которой сводит грудную клетку, тошнит, знобит, и невозможно дышать.
Я — эксперт в боли, чертов гуру — разбираюсь в ее разновидностях и стадиях, знаю, чего от нее ожидать и как направлять. И как контролировать.
В меня вмонтирована шкала, согласно которой «ноль» — это состояние овоща, амебы или камня — того, кто не обладает эмоциями. «Пятерку» можно легко свести к «двум», если вовремя отвлечься — поговорить с Юрой или сожрать шоколадку. Но иногда боль достигает пика и переваливает за «десятку». Когда «десять», я… просто…
Включаю тусклый свет, занимаю любимую табуретку Юры и раскрываю ноут. Нахожу сайт, где зависают всякие извращенцы — в том числе Юра и большая часть его братии, читаю шапки с темами чатов и битый час забиваю голову шок-контентом — меня уже ничто не трогает и не пугает.
Какой-то шизоид в очередном треде про тлен разглагольствует об одиночестве, боли и намерении умереть, но сочувствия не находит — его оскорбляют и подначивают, обзывают позером, желают счастливого пути и земли стекловатой.
Мне жаль придурка. Скорее всего, получив порцию мата, он выйдет из чата и пойдет спать, однако не исключен и другой вариант.
Иногда люди действительно шагают с крыши.
Однажды я струсила и позорно слилась. Не поняла. Не почувствовала. Не протянула руку…
С тех пор меня одолевает желание кого-то спасти. Возможно, только так я смогу выбраться из затяжной депрессии и найти смысл. А пока я открываю поле для диалога и вбиваю тупой корявый текст:
«Не гнобите человека, вы не знаете его раскладов. А если он реально пришел за помощью? Иногда бывает так хреново, что ты готов орать об этом. А тебя никто не слышит».
Потоки яда, дерьма и дизлайков тут же обрушиваются на мое сообщение, но я не реагирую — главное, несчастный нытик увидел слова поддержки.
К чату присоединяется собеседник с ником Оwl и оставляет под моим постом комментарий:
«Полностью согласен, чувак. Народ тут злой, а ведь над этой темой неуместно рофлить. В диапазоне хреновости от «нуля» до «десятки» у каждого из нас может случиться «десять», и это полный пи*дец. По себе знаю: в таком состоянии ты ничего вокруг не видишь и не понимаешь, и вряд ли придешь сюда чисто порисоваться».
— Что? — бубню я и, прищурившись, перечитываю послание. Рука тянется к пачке Юриных сигарет, но та оказывается пустой.