Страница 387 из 387
Да мэм. И впрямь чудесно.
XII
Я разбужу Лоретту тем что сам проснусь. Еще лежим в кровати и она произнесет мое имя. Словно чтобы убедиться что я рядом. Может схожу на кухню за имбирным элем для нее и мы посидим в темноте. Я хочу чтобы ее ничто не тревожило. То что мне довелось видеть в жизни не сделало из меня верующего. Такого как она. Она тревожится и за меня. Я это вижу. Думаю причина в том что я старше ее и что я тот мужчина по которому она многое поняла в нашем брате. Но я знаю чем ей обязан.
И думаю я знаю что нас ждет. Нас купили на наши же деньги. И дело не только в наркотиках. Существуют накопленные богатства о которых никто даже не подозревает. На что как нам кажется идут эти деньги? Деньги на которые можно купить целые страны. И покупали. Можно ли на них купить эту страну? Сомневаюсь. Но вы окажетесь в постели с людьми с которыми не следует ложиться. Это проблема даже не правоохранительных органов. И вряд ли когда-нибудь была. Наркотики существовали всегда. Но люди не садятся на наркотики ни с того ни с сего. Миллионы людей. А по какой причине, на это у меня нет ответа. Особенно такого который бы снял тяжесть с души. Я тут недавно сказал одной журналистке — молодой девчонке, довольно симпатичной. Она еще только пытается стать журналисткой. Она меня спросила: Шериф как вы допустили что преступность в вашем округе настолько вышла из-под контроля? Неплохой я считаю вопрос. Может справедливый. Так или иначе я ей ответил, сказал: Это начинается с того что мы смотрим сквозь пальцы на плохие манеры. Когда мы перестанем слышать «сэр» и «мэм» считайте что конец близок. Я ей ответил, сказал: Это проникает во все слои общества. Вы об этом слышали не так ли? Во все слои. В конце концов общество скатывается к торгашеской морали люди оказываются в пустыне мертвые в своих автомобилях и дороги назад для них нет.
Она так странно поглядела на меня. Тогда я сказал ей последнюю вещь и наверно не стоило это говорить, я сказал что нельзя торговать наркотиками если нет наркоманов. Многие из них прекрасно одеты и занимают хорошую должность. Я сказал: Может быть они есть и среди ваших знакомых.
А еще старики, опять я о стариках, да. В их глазах всегда вопрос когда они смотрят на меня. Не припомню чтобы такое было в прежние времена. Не помню чтобы такое было когда я служил шерифом в пятидесятые годы. Смотришь на них и они даже не выглядят озадаченными. Они выглядят просто выжившими из ума. Это меня угнетает. Они как будто только что проснулись и не понимают на каком они свете. Так ведь и вправду не понимают, в некотором смысле.
Сегодня за ужином она сказала мне что читала святого Иоанна. «Откровение». Всякий раз стоит только заговорить с ней о жизни она вспомнит какое-нибудь место из Библии вот я и спросил ее говорится ли в «Откровении» о переменах и какую форму они примут и она ответила что поищет и тогда скажет. Я спросил есть ли там что-нибудь о зеленых волосах и костях в носу и она ответила что именно в таких выражениях там ничего нет. Не знаю хороший это знак или плохой. Потом она встала зашла мне за спину обняла за шею и куснула ухо. Во многих отношениях она очень молодая женщина. Если б не она не знаю что б со мной было. Хотя нет, знаю. И проверять не надо.
Был холодный ветреный день когда он последний раз вышел из здания суда. Некоторые мужчины могут переживать в обнимку с плачущей женой но ему это всегда казалось противоестественным. Он спустился по ступенькам вышел через заднюю дверь забрался в свой пикап и несколько минут сидел неподвижно. Он не мог подобрать названия своему чувству. Печаль но в то же время и нечто иное. И это «нечто» заставляло его сидеть вместо того чтобы завести мотор и уехать. Он испытывал это чувство и прежде но оно быстро проходило и когда он сказал это себе то понял что это такое. Это — чувство поражения. Будто получил удар и не дал сдачи. Что было для него горше смерти. Надо с этим справиться, сказал он себе. Затем завел пикап.
XIII
Как выйдешь из того дома через заднюю дверь в глаза бросалась каменная колода лежавшая под водосточной трубой в бурьяне. Оцинкованная труба оторвалась от крыши колода была до краев полна воды и помнится я остановился и задумался глядя на нее. Не знаю сколько лет она там пролежала. Сто. Двести. На камне еще можно было разглядеть следы зубила. Ее отрубили от цельной скалы и она была около шести футов в длину фута полтора в ширину и примерно столько же в толщину. Просто отрублена зубилом от скалы. Я думал о человеке который проделал такую работу. Насколько мне известно та страна не знала сколько-нибудь долгого мира. Я потом почитал немного о ее истории и не уверен что в ней вообще когда-нибудь были спокойные времена. Но тот человек вооружился молотком и зубилом и сработал каменную колоду для сбора воды способную прослужить десять тысяч лет. Зачем? Вера во что двигала им? Во всяком случае не в то что ничего не изменится. Как наверно можно решить. Он должен был знать что в это лучше не верить. Я много думал об этом. И после того как ушел оттуда когда снаряд разнес дом на куски. Я хочу сказать что та каменная колода по-прежнему лежит там. Чтобы ее сдвинуть надо о-го-го как постараться. И вот я думаю о том человеке работавшем молотком и зубилом, может всего часок-другой после ужина, не знаю. И должен сказать я пришел к единственному выводу: что в его душе жила надежда. Я не собираюсь вырубать из каменной глыбы колоду для воды. Но мне хотелось бы сотворить подобную надежду. Пожалуй этого мне хотелось бы больше всего.
И вот еще что: я недостаточно сказал о моем отце и понимаю что не отдал ему должное. Сейчас я старше его почти на двадцать лет так что в каком-то смысле оглядываюсь назад на человека который моложе меня. Он начал торговать лошадьми едва выйдя из детского возраста. Признавался что первые раз или два его крепко обманули но это было ему наукой. Вспоминал что тот барышник однажды обнял его посмотрел с высоты своего роста и сказал, сказал так: Сынок, мы с тобой начнем от печки как будто ты лошадей и в глаза не видел. Смысл тот что люди станут учить тебя уму-разуму и ты всегда их слушай. Я это запомнил. Отец знал толк в лошадях и умел с ними обращаться. Объезжал их. Он был прирожденный наездник. Любил разговаривать с лошадьми. Никогда ничего не заставлял меня делать против воли и я обязан ему большим чем мне думалось. По нынешним меркам я наверно пошел дальше него. Не годится вроде говорить так. Плохо. Трудно жить с этим. Его отец, а мой дед, иное дело. Отец так и не стал шерифом. Проучился года два в колледже но не окончил. Я думал о нем много меньше чем следовало бы и знаю что это тоже неправильно. После его смерти он дважды являлся мне во сне. Первый сон не помню, ничего особенного, мы встретились с ним в каком-то городке и он дал мне денег а я их кажется потерял. Но вот во втором мы будто вернулись в прежние времена и я ехал верхом ночью в горах. Проезжал перевал. Было холодно снег лежал и он проскакал мимо меня и поскакал дальше. Молча, ничего не сказав. Просто проскакал мимо кутаясь в одеяло и опустив голову и я увидел что он несет огонь в роге как бывало в старину и рог светится изнутри. Светится лунным светом. И во сне я понял что там впереди он разведет огонь посреди всей этой тьмы и холода понял что когда доеду он будет ждать меня там. И я проснулся.