Затмение: Корона

Лина закурила толстую русскую сигаретку, внимательно посмотрела на неё, взяла указкой между большим и указательным пальцами и ответила на чистом, отшлифованном английском:

— Многим партизанским движениям помогала демонстрация готовности уничтожить кого угодно, если в том возникнет необходимость. Толпа поддерживала фашистов. И, знаешь ли, дурная пропаганда может обратиться хорошей, если её развернуть в нужную сторону.

Она выросла на Сардинии, но получила диплом магистра международной политологии в Колумбийском университете. Торренс не раз слышал от Лины рассказы о том, как она этот диплом употребила на бумагу для самокруток.

Торренс полагал, что она опасно самоуверенна и, хуже того, невыносимо претенциозна. Словно желая это подтвердить, она продолжила:

— Террор — единственное средство самоутверждения, о котором сложно забыть, когда оно применено. — Говорила она глубоким, но не слишком звучным голосом, почти без итальянского акцента. Торренс считал итальянцев шумными и напористыми. Но Пазолини отличалась от них: она всегда держалась вальяжно, была раздражающе спокойна и методична. Уверенность её во всём сказанном казалась непоколебимой.

— Ты хочешь сказать, что сделала это нарочно? — спросил Торренс. — Ты хотела убить гражданских?

— Не совсем. Меня преследовали фашисты, я хотела их убить. Но если уж так получилось, что под удар подставились гражданские... коли такой термин вообще применим... ну что ж, да будет этот факт частью нашего заявления о себе. Признанием вины, если тебе от этого легче.

Она посмотрела на него в глубокой задумчивости.

— Остроглаз, ну нет здесь гражданских вообще-то.

Его старый, давно отброшенный nom de guerre она произносила с некоторой издёвкой.

— В этой войне обязаны сражаться все, дети и взрослые, мужчины и женщины, и если б я знала, как затащить туда их собак и кошек, я бы, клянусь, это сделала.

Торренс посмотрел на Стейнфельда, который с отсутствующим видом ерошил седеющую бороду грубыми пальцами грязной от работы руки и ёрзал грузным телом на стуле. Когда-то тёмные волосы Стейнфельда курчавились, а теперь отросли; причёска стала бесформенной и пестрела седыми полосками. Чёрные глаза глубоко запали; лицо, прежде круглое, исхудало. Сегодня Стейнфельд ковырялся в старом грузовике бундесвера, облачившись в грязный истрёпанный комбинезон и жёлтую футболку. К стене он прислонил ручной пулемёт моссадовского образца.

Наконец Стейнфельд проговорил:

— Я понимаю ход твоих мыслей, Лина. Война — занятие непростое. Но у Нового Сопротивления есть правила. Правила, которые разработаны для преодоления политических разногласий во имя совместной работы.

Он почти никогда не прибегал к термину «Новое Сопротивление», предпочитая ему просто мы, нас. Раз он выразился так, как выразился, это означало официальное заявление.

— Правила, которыми устанавливается чёткое разграничение между гражданскими и нашими врагами. Мы не трогаем некомбатантов.

— А как насчёт Ле Пена? Ты же убил Ле Пена, иль это приснилось мне?

— Ле Пен, — фыркнул Торренс, — был их главарём. Тоже мне гражданский.

Стейнфельд ответил:

— Могла бы подыскать примеры и получше, Лина. Этот их Менгеле, ну, доктор Купер: он гражданский. Но, случись мне до него добраться, я бы его с радостью убил. Мы пытались убить Крэндалла. Он был гражданским. Но все они — лже-гражданские. Они ещё хуже коллаборационистов. Мы понимаем разницу... обычно. А теперь ты убила случайных прохожих... и каждая смерть радует врага, то есть, хочу я сказать, почём знать, как их занесло в ту часть толпы, ну да... — Голос его упал, тёмные глаза обратились внутрь.

Торренс чувствовал, что моральная тяжесть работы Стейнфельда становится непереносимой и только растёт. Стейнфельд знал, что это так. И Торренс знал, что тот знает.

Как легко было бы подражать Лине Пазолини, не чувствуя никакой неуверенности. Какое облегчение они бы испытали.

— Я предложил бы отстранить Пазолини от оперативной работы, — сказал Торренс, глядя на Стейнфельда, тоном администратора в разговоре с равным себе по должности.

Пазолини слегка напряглась. Приятно было видеть, что её проняло.

— Это я вам помогла пробраться назад в Париж, — мягко произнесла она. — Это я.

— Это Моссад, — огрызнулся Торренс.

— Чушь собачья. Я была внутри, я показала, как расчищать туннели, я это всё организовала. Моссадовцы — обычные исполнители. А вам нужны были солдаты, не просто служаки, которые только и горазды форму стирать.

Она улыбнулась Торренсу непонятной улыбкой.

— Ты очень устал. Ты делаешь то, что делаешь, потому что тебе нужно чем-то заняться, и потому что тебе нравится воевать. Может быть, ты из тех, кому просто-напросто нравится чувство схватки. Средство отогнать депрессуху, э? И здесь тебе предоставляется для этого достойное... оправдание. Что же до меня, то я не устала. Я не стану сражаться просто затем, чтобы себя занять. Я сражаюсь, ибо я разгневана. И гневу моему нет покоя.

Торренсу кровь бросилась в щёки.

— Ты... — Он не смог закончить фразы. Он развернулся к Стейнфельду, проглотил холодный комок в горле и продолжил: — Ты знаешь своих людей. Если бы я не был мотивирован, если бы я ни во что это не верил... тогда, чёрт побери, купи мне гребаный билет домой. Отправь меня домой через Израиль. Ну как?

Стейнфельд отмахнулся, словно отгоняя жестом муху.

— Да не сомневаюсь я в тебе, Боже упаси.

Поколебавшись, он медленно кивнул и добавил:

— Но кое в чём она права: я не могу её вывести из боя. У нас слишком мало людей.

Он обернулся к Пазолини.

— Однако капитан Торренс тоже кое в чём прав. Мы работаем по правилам. Мы проводим разграничение между гражданскими и врагами, и если необходимо сделать исключение, то я определяю, для кого. Я, а не ты.

Она резко вскочила, так что Торренсу пришлось откачнуться на стуле. Улыбнулась.

— Тогда я пошла на часах постою.

— Ещё нет, — сказал Стейнфельд. — Сходи перекуси.

— У нас тут слишком желудки изнежились для перекусов. Я лучше уйду пораньше.

Она стремительно удалилась, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Стейнфельд, — сказал Торренс, — я вот диву даюсь, ну кого способны привлекать такие существа, как она?

Стейнфельд пожал плечами.

— Она и о тебе такой же вопрос задавала.

Двенадцатый центр обработки, в нескольких милях на север от городской черты Парижа, Франция

— В общем-то это место не так уж отличается от того, каким было до войны, — говорила Габриэль. Темнокожая француженка с грязно-синим тюрбаном на бритой голове — ВАшники их всех побрили наголо, чтобы извести вшей. А может, затем, чтобы узники чувствовали себя ничтожествами. Габриэль, как и все, носила тускло-оранжевую пижамообразную робу и каучуковые сандалии. Роузлэнд тоже.

Роузлэнд был американским евреем и до войны работал в израильском киббуце. Он вызвался добровольцем — совершить несанкционированный полёт над Францией с целью сбросить еврейским беженцам припасы. Их сбили рядом с Парижем. Из экипажа самолётика выжили двое. Вторую выжившую, женщину по имени Люда, убили штурмовики ВА за то, что она кричала, когда её вытаскивали из обломков: у неё были сломаны кости, и боль оказалась невыносимой. Поэтому ВАшники её застрелили и бросили труп на месте падения.

Ну а Эйб Роузлэнд, бледный долговязый молодой человек двадцати одного года от роду с неизменным выражением слабого удивления на лице, с руками и ногами как палки, заткнулся и выжил, чтобы очутиться здесь, на «прогулочном дворе» центра обработки номер двенадцать. В Штатах Роузлэнд был театральным критиком и программистом интерактивного канала цифрового ТВ. Жизнь эта теперь казалась ему далёкой, точно планета Плутон[16]. К политике он относился цинично, скорее был вообще аполитичен, но своими культурными корнями интересовался, чувствуя настойчивое стремление покопаться в еврейском прошлом. Это привело его в киббуц, оттуда в самолёт, а теперь и сюда: за микроволновый забор Philips LHD 11377. Моросил дождь, на серых металлических перегородках висели бисеринки капель, и ящички трансиверов были расставлены странно симметрично: так капли ориентируются в электрическом поле. Пересекая микроволновые лучи, морось слегка вибрировала, словно растекаясь по незримому выгнутому стеклу. Так и слышалось гудение ограды. Металлические перегородки установили на улице недавно, и Роузлэнд полагал, что, ввиду поспешности этого дела, не слишком надёжно. Может, получится опрокинуть парочку, если...