Этика Шопенгауэра

Такой уже рок нашей жизни, что во всех людях живет и проявляется одна и та же воля, но проявления ее всегда борются между собою и терзают сами себя. Самых ярких красок своей палитры не жалеет Шопенгауэр для изображения этой борьбы и этих терзаний. "Эгоизм по своей природе безграничен: человек безусловно желает сохранить свое существование, желает, чтобы оно было свободно от скорбей, желает возможно большей суммы благосостояния и наслаждения, к каким он способен, даже старается, если можно, развить в себе еще новые способности к наслаждению. Все, что противодействует стремлениям его эгоизма, возбуждает его неудовольствие, гнев, ненависть: он видит здесь своего врага, которого надо уничтожить... "Все для меня, ничего для других" - таков девиз... Эгоизм колоссален - он возвышается над миром. Ибо если бы каждому отдельному человеку был предоставлен выбор между его собственным уничтожением и гибелью всего прочего мира, то нет нужды говорить, куда, в огромном большинстве случаев, склонился бы этот выбор... Нет большего контраста, как между глубоким и исключительным участием, какое каждый принимает в своем собственном я, и равнодушием, с каким обычно относятся именно к этому я все прочие - как и он к ним... Всякий бывает для себя все во всем: он находит себя как вместилище реальности и для него ничего не может быть важнее, чем он сам... Когда я, - пишет наш автор, желая без многословия выразить могущество этой антиморальной силы (эгоизма), думал о том, чтобы одной чертою отметить размеры эгоизма и искал для этого какой-нибудь действительно выразительной гиперболы, я натолкнулся в конце концов на такую: иной человек был бы в состоянии убить другого только для того, чтобы его жиром смазать себе сапоги. Но при этом у меня все-таки осталось сомнение, действительно ли это - гипербола". Закон мира явлений постоянная и непрерывная взаимная борьба: "у нас оспаривают каждый шаг, так что Вольтер прав, говоря: в этом мире побеждают лишь клинком шпаги, и умирают с оружием в руках... Всюду, где только дышит живое существо, тотчас же является другое для того, чтобы поглотить его, каждое животное, даже вплоть до мельчайших подробностей, как бы приноровлено и рассчитано на истребление другого"... Что же касается человека, то он - l'animal mechant par excellence. В каждом человеке гнездится прежде всего колоссальный эгоизм, с величайшей легкостью нарушающий границы права. "Человек в сущности - хищное животное... Беспристрастный взор на природу человека открывает, что последнему столь же естественно бить, как хищным животным кусаться, а рогатому скоту бодаться: это именно - животное бьющее... Человек - дикое, ужасное животное. Мы знаем его лишь в укрощенном и ручном состоянии, которое именуется цивилизацией. Поэтому-то и приходим мы в такой ужас, когда истинная его природа иной раз прорывается. Лишь только где-либо замки и цепи законного порядка отпадут и водворится анархия, как тотчас же обнаруживается, что он такое. Человек в свирепости и беспощадности не уступит ни одному тигру и ни одной гиене". Он даже их превосходит: "ибо человек единственное животное, причиняющее другим страдания без всякой дальнейшей цели". Другие животные никогда не делают этого иначе, как для удовлетворения голода, или же в пылу борьбы. Ни одно животное никогда не мучит только для того, чтобы мучить, а человек делает это, проявляя тем самым свой дьявольский характер, злее зверского: да, животное злое по преимуществу...

Таким образом, естественные отношения людей друг к другу рисуются Шопенгауэром в крайне мрачном свете - в виде всеобщей и безграничной, безжалостной войны. Человек человеку - волк. Злейший враг человека - это человек. С удовольствием ссылается наш автор на то состояние belli omnium contra omnes, которое прекрасно изобразил Гоббс в первой главе De cive. В той бесконечной распре социологов, с которою нам неизменно приходится встречаться при анализе вопроса о природе человека, Шопенгауэр решительно примыкает к лагерю пессимистов. Лишь себялюбием руководствуется человек и лишь свое удовольствие ценит. "Всякий стремится отторгнуть у другого то, что он желал бы сам иметь, и иные, ради ничтожного прироста своего благополучия, нередко разрушают все счастье и жизнь другого". Всякий борется и со всяким борются; повсюду гнездится вражда.

Но, однако, такое состояние хронического и универсального раздора не может продолжаться долго, ибо в конечном счете оно одинаково невыгодно всем; каждый страдает от него в большей или меньшей степени. И вот, "общий для всех индивидуумов разум, который позволяет им, в противоположность животным, познавать не только отдельные случаи, но и возвышаться до абстрактного целого в его связи, скоро раскрыл перед ними источник этого страдания и заставил их подумать о средствах уменьшить его, или, если возможно, подавить ценою известной общей жертвы, которую, однако, превышала бы вытекающая из нее общая польза. И когда разум, озирающий целое, отрешился от одностороннего понимания индивидуума, которому он принадлежит, и на мгновение освободился из-под его власти, то он увидел, что удовольствие, который один индивидуум получает от совершения несправедливости, всякий раз перевешивается сравнительно большим страданием другого индивидуума; и он нашел, далее, что так как все здесь предоставлено случаю, то каждый имеет основание бояться, что на его долю будет гораздо реже выпадать удовольствие случайного причинения несправедливости, чем страдание от перенесения ее. Разум понял, что как для уменьшения тяготеющего над всеми страдания, так и для возможно равномерного его распределения, лучшее и единственное средство - это оградить всех от боли перенесения несправедливости, и оградить тем, чтобы все отказались и от удовольствия причинять несправедливость. И вот это средство, легко придуманное эгоизмом, который благодаря разуму действует методически и покидает свою одностороннюю точку зрения, - это средство, постепенно усовершенствованное, и есть государственный договор или закон".

Так объясняет Шопенгауэр происхождение и цель государства. Согласно этому объяснению, государство "возникает в силу общего соглашения и... вовсе не направлено против эгоизма вообще и как такового: наоборот, оно возникло именно из эгоизма, сознательного, методического, покинувшего одностороннюю точку зрения для общей - эгоизма всех, этой суммы частных эгоизмов, и существует оно только для того, чтобы служить ему - основанное на той верной предпосылке, что чистой морали, т.н. праведной жизни в силу моральных побуждений, ожидать нельзя: иначе оно само было бы излишним... Государство, это - шедевр сознательного, разумного, суммированного эгоизма всех; это - не что иное, как охранительное учреждение, ставшее необходимым вследствие тех бесчисленных посягательств, которым подвергается человек и которые он в состоянии отражать не в одиночку, а только в союзе с другими людьми... На эти тысячи, которые вот перед нашими глазами перемешаны между собою в мирном общении, надо смотреть как на такое же количество тигров и волков, зубы которых сдерживаются крепким намордником". Отсюда ясно, что "всякое государственное устройство должно приближаться гораздо ближе к деспотии, чем к анархии, оно должно содержать в себе хотя бы маленькую возможность деспотизма".49>>

Такова вторая линия мысли нашего философа о государстве. В изложенной связи рассуждений государственный союз рассматривается как естественный плод фактической необходимости, утонченное порождение познавшего себя человеческого эгоизма, т.е. той первой и главнейшей силы, с которой приходится бороться моральному импульсу. Конечно, говорить о нравственной ценности государства представляется с этой точки зрения весьма затруднительным: какую же нравственную ценность может иметь шедевр обдуманного и расчетливого себялюбия? И Шопенгауэр сам прекрасно это понимает. "Хотя лжефилософы нашего времени, - читаем мы у него, - и учат, что государство имеет целью споспешествование нравственной цели человека, но верно как раз обратное... Если бы государство вполне достигло своей цели, то оно, будучи в состоянии посредством объединенных в нем человеческих сил все более и более покорять себе остальную природу, в конце концов уничтожило бы всякого рода злополучия и могло бы до известной степени превратиться в нечто похожее на кисельное царство". Между тем, "не в том цель мира, чтобы быть пресно скучною сказочной страной с молочными реками, а в том, чтобы мир был трагедией, в которой воля жизни познала бы себя и обратилась... Цель человека в том, чтобы воля, которой каждый человек представляет собою совершенный образчик (или даже самую эту волю), обратилась, для чего необходимо, чтобы человек (союз познания и воления) познал эту волю, узнал ужасную ее сторону, увидел себя, как в зеркале, в своих делах и во всей их скверне. Государство, заботящееся только об общем благосостоянии, подавляет лишь проявление злой воли, но вовсе не самую волю, что было бы и невозможно. Отсюда происходит то, что человек в высшей степени редко видит, как в зеркале, весь ужас своих поступков... Государство ставит себе целью сказочную страну с кисельными берегами, что как раз противоположно истинной цели жизни - познание воли во всем ее ужасе".