Страница 122 из 127
Пончики, мороженое, соки, промтовары, хлеб, степная грязь, тополя без листьев вдоль дороги, и времен автобусная связь, города, поселки и промзоны, и в апрельской зелени хлеба, бытия невскрытые законы так смешно запутала судьба, серый дождик, дворники на стеклах, неразрывность следствий и причин, кровь и пот, и в них душа намокла, проходя сквозь тысячи личин. Под колеса катится дорога, вряд ли все проходит без следа, что-то ищем - Бога ли, не Бога - и бредем неведомо куда. Все давно слилось в оконной раме, спутан мир потоками дождя, неисповедимыми путями в вечность неизменно уходя...
Каждый раз, когда занятия проходили в той аудитории, я садился за парту, на которой были написаны эти стихи. И изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год наблюдал за тем, как постепенно стираются их слова и неотвратимо затягиваются хитросплетениями свежих формул, анекдотов, и дивных творений студенческого матерного фольклора... Как-то само собой получилось, что я запомнил стихотворение, хотя так и не узнал, кто его написал, равно как и того, осталось ли оно где-нибудь еще, кроме той парты и моей памяти...
Теперь за окнами автобуса был серый август, похожий, скорее, на вторую половину октября, и вязкое каменисто-бурое поле щетинилось за обочиной колючими обрезками кукурузных ног, а утратившие привычную пыльную матовость листья на придорожных тополях едва начинали желтеть. В остальном же ничто не изменилось за пятнадцать лет, прошедшие с того дня, когда кто-то где-то услышал внутри себя биение строк и отправил их в стремительный бег наискосок по глянцевой поверхности казенной древесно-стружечной плиты. Как не изменилось ничто за все те сотни, тысячи, и десятки тысяч лет, в течение которых мы упрямо и вяло толчемся на этой земле, обильно орошая ее потом и кровью, и мутными потоками слез, смешанных с холодной прозрачной самодостаточностью равнодушных дождей...
Сумерки сгущались, дизель ровно гудел, и от нечего делать я автоматически начал вслушиваться в его звук. Он был похож на жужжание множества пчел. Потом я вдруг обнаружил, что точно такой же звук существует где-то у меня внутри. Он возникал в области промежности и наплывал волнами, поднимаясь вверх по серединной оси тела и вновь падая вниз. Одновременно со звуком в теле плотной горячей струей поднималось нечто, похожее на фонтанирующий вверх по позвоночнику поток раскаленного металла. Сначала он дошел до точки над половым органом, затем добрался до уровня пупка и поднялся вверх до солнечного сплетения. Потом жужжащий поток раскаленного металла залил сердце и достиг гортани. И последними двумя мощными стремительными бросками он заполнил голову, разделившись в ней на две части, из которых одна устремилась вниз в тело, а вторая - вверх, в бесконечность. Та, которая пошла вниз, потоком жидкого огня заполнила все мышцы и органы тела, превратив их в что-то очень плотное и твердое. Я чувствовал, что в этом состоянии не смогу пошевелить даже пальцем. Вторая часть потока подхватила мое восприятие и вынесла его прочь. Сначала я увидел головы пассажиров, потом перед взглядом прошло сечение автобусной крыши, степная дорога, сумеречный горизонт... Горизонт округлился, я увидел тучи сверху, потом - тонкую светлую полоску атмосферы вокруг планеты, потом - саму планету, которая вдруг провалилась куда-то с немыслимой скоростью и превратилась в крохотную точку среди мириадов таких же точек, существовавших внутри меня. И где-то там, на открытой всем космическим ветрам голой поверхности крохотной точки в бескрайности холодной Вселенной, была еще меньшая - совсем-совсем крохотная точечка наделенной ограниченным рассудком плесени, в которой было сконцентрировано все немыслимо огромное самоосознание этой фантастической бесконечности. Это настолько впечатлило меня, что я перестал видеть Вселенную внутри себя. Остался только огонь - бесконечное пространство бушующего огня...
Я боялся, что не сумею вновь собрать себя в теле, но страхи мои оказались напрасными. Через некоторое время я обнаружил, что вернулся откуда-то с другой стороны. Словно Сила, устроившая эту дивную демонстрацию, завершила в многомерном пространстве Мира некий кольцевой путь и возвратилась на круги своя.
Однако что-то кардинально изменилось. Мое состояние определенно отличалось от того, каким оно было до начала восходящего движения Силы. Немного поэкспериментировав, я понял, чем именно. Тот аспект Силы, который был задействован в этом подъеме, теперь оказался полностью подконтрольным моей воле. Я мог по своему желанию заставить Силу мгновенно подниматься вверх до самой головы и выше, мог с легкостью остановить Ее в любой момент восходящего движения и свернуть обратно в точку в основании туловища, я мог даже заставить Ее по моему желанию пройти полный круг и возвратиться с другой стороны. Я полностью контролировал все Ее побуждения и мог абсолютно осознанно управлять всяким Ее движением. При этом никаких ощущений, подобных ощущению потоков раскаленного металла в теле, больше не возникало. Все происходило очень быстро, легко и естественно и напоминало плотные дуновения горячего степного ветра. И каждая манипуляция с этой Силой вызывала мощный прилив энергии, которая после того, как все заканчивалось, оставалась в теле, концентрируясь в области нижнего света - чуть ниже середины живота.
Всю оставшуюся часть дороги я развлекался тем, что усердно накачивал нижний свет свежей Силой. Когда поздно вечером автобус остановился, наконец, между вокзалом и замершим на ночь рынком, в теле моем уже было сконцентрировано столько энергии, что мне казалось - один неловкий шаг, слишком сильный толчок - и я воспарю, нарушив все законы физики и вызвав нездоровый ажиотаж в сомнительной и непредсказуемой среде ночных обитателей базарно-привокзальной площади.
СОВМЕСТИТЬ НЕСОВМЕСТИМОЕ...
Поезд уже ушел. Все поезда уже ушли. У меня был выбор - либо ждать двое суток, либо утром попытаться куда-нибудь улететь самолетом. Разумеется, я выбрал второе.
За пять тысяч частник довез меня до одноэтажной лачужки местного аэропорта, полустеклянные двери которой, как ни странно, были еще открыты, несмотря на то, что самолеты, выполнявшие все рейсы того дня, уже давно приземлились в аэропортах назначения.
Внутри помещения никого не было. Я бросил рюкзак на одно из счетверенных твердых кресел напротив темного дырчатого окошка кассы с запертой на висячий замок коробочкой для взаимобезопасного денежно-билетного обмена между кассиром и пассажирами, сам опустился на холодный скользкий пластик соседнего кресла, положил на рюкзак голову и начал засыпать под ушераздирающий зуммер единственной горевшей в дальнем углу продолговатой люминесцентной грозди.
Пискнув дверью, откуда-то сбоку на мои шаги выбрел милиционер с помятым лицом без фуражки. Взгляд его сонно проскользил по порожнему пространству присутственного места и ненадолго задержался на мне, нехотя приобретя выражение просыпающейся бдительности... Еще раз пискнула дверь, лязгнул обвисшими ручками полувывалившийся замок, коротко и фальшиво пропела пружина с той стороны, и в помещении вновь установилась мертвенно-жужжащая люминесцентная тишина... Я заснул.
Сквозь сон я услышал, как подъехала машина, и кассирша процокала каблучками по плиточному полу. В шесть часов утра, громыхнув коробочкой, касса открылась. Я проснулся и вслух восхитился пунктуальностью девушки, которая с улыбкой прервала свое термосное кофепитие и продала мне билет на одиннадцатичасовый рейс до Ростова-на-Дону. Оттуда я надеялся без особых сложностей добраться до Днепропетровска или Запорожья, ну а там уже до Киева - рукой подать.
Потом взошло солнце. Я вышел наружу. Небо было удивительно чистым, как будто северный ветер и вчерашний дождь существовали в каком-то другом пространственно-временном континууме, а здесь изначально была заложена возможность только безупречно ясных восходов. Вокруг аэропорта расстилалась подернутая низким туманом степь.