Третье открытие силы

- Живу я здесь, - ответил он фразой из анекдота, хотя я ни о чем его не спрашивал. - Ну так что?

- А что?

- Ну, поехали, что ли?

- Куда?

- Это я у тебя должен спросить - куда?..

Я встал, отряхнул штаны и, забросив на плечо рюкзак, неопределенно махнул рукой на юг.

- В поселок, что ли?

Я молча кивнул.

- Торбу свою на заднее сиденье брось, у меня багажник полный, - сказал он, усаживаясь за руль.

Дорога поблескивала вплавленным в асфальт гравием, ровной стрелой взбегала на холм, а потом полого струилась к морю и мягко текла через широкую долину, змеясь вдоль песчаного пляжа.

Пустые миражи заливали степь несуществующими озерами, горизонт морщился и дрожал, жаркий воздух сжимался перед ветровым стеклом в плотную упругую стену и тугими реактивными струями хлестал по лицу, врываясь в открытые окна.

Я вспомнил - этот же самый старик вез меня с северной стороны полуострова к краю пустынного побережья три года назад - в то лето, когда я впервые встретился с Мастером Чу. И теперь, дойдя до последних скал на южной стороне полуострова, я с ним же покидаю эти места по дороге, как две капли воды похожей на ту, которая когда-то сюда меня привела. Причем, судя по всему, покидаю я их навсегда...

Я сказал ему об этом.

- Возможно, - согласился он. - Только я не помню. Вас тут каждый год вона сколько слоняется... Всех разве упомнишь... И каждый говорит, что навсегда. А после возвращается опять и путает всю картину...

Он немного помолчал, а потом как бы шутя поинтересовался:

- И что, все три года так и топал на юг? И теперь только вот добрался?..

- Три года? - в тон ему ответил я. - Всю жизнь!.. Но до конца так и не дошел... Ведь мы с тобой по-прежнему движемся на юг. Значит, еще есть куда... Похоже, другого направления здесь просто-напросто не существует... И любой путь в этих местах непременно ведет на юг...

Он ничего не сказал, только сбросил скорость до ста двадцати, добыл из пачки сигарету и прикурил от спички, сложив лодочкой руки и придерживая локтями руль.

Возле полузаброшенного консервного цеха на краю вытянувшегося вдоль пустынной дороги пыльного поселка он остановился.

- До остановки дойдешь сам... Автобус будет завтра в шесть утра... Если будет... Можешь у бабки на сеновале переночевать. За штуку пускают.

- Да я, наверно, на пляже перекантуюсь.

- Дело твое... Только ночью северный ветер придет...

- Непохоже, небо-то вон какое ясное. По всем приметам погода испортиться не должна...

- А здесь верить приметам - последнее дело... За день ветер может обойти полный круг... И не один раз... Полуостров... Ну, ладно, мне пора возвращаться на север. Ты же не один здесь такой бродишь...

Я протянул ему пятитысячную бумажку:

- Нормально?

- Э-э, нет братец, - протянул он, - три года прошло, как-никак... При нынешней-то инфляции... Десять штук, меньше не выходит.

Я порылся в карманах, отыскал там пятидолларовую купюру.

- У меня сдачи нет, - сказал он.

- И не надо, - мирно согласился я.

- Ну, спасибо, - сказал он. - Только на будущем-то это не отразится...

- И хрен с ним, что мне - будущее? Кто знает, что произойдет завтра - после того, как закончится сейчас и здесь?.. И потом, вряд ли я сюда вернусь...

- Это ты сегодня так говоришь... Здесь сейчас никогда не заканчивается... И завтра ничего не происходит... И на моей памяти еще ни разу не случилось так, чтобы кто-то не вернулся...

Он захлопнул дверцу. Машина развернулась и укатила прочь - в пустые миражи августовской степи.

Сквозь раскаленное безлюдье поселка я размеренно шагал к пустынному пляжу, в самой середине которого сиротливо маячил местами окруженный покосившимся сетчатым забором навес - шиферная крыша на восьми ржавых столбах. Было очень тихо, и пространство стихов само собой соткалось в горячую ткань сквозьсонных видений, захлестнув меня потоком того, что может быть выражено только в нем, или же так и должно остаться невыразимой в своей непостижимости тайной простоты.

Мутно-белые стены ослепших от зноя лачуг вдоль расколотой солнцем дороги.

Струящаяся в горячем воздухе череда каменистых заборов.

Пронзительный глаз цикория в буром кювете...

День прошел в знойном покое лишенной ветра жары. Наступил вечер.

Я сидел на песке, спиной прислонившись к одной из опор пляжного навеса, и от нечего делать следил за тем, как неотвратимо рушится свет, и солнце падает в плотную пелену восходящих из-за горизонта тяжелых туч. Старик был прав. Ночью придет северный ветер. Но дождя не будет. Дождь, вероятнее всего, начнется завтра, когда я буду уже в пути. Ведь мне не хочется, чтобы он пошел ночью...

Я расстелил спальник и забрался в него, предварительно насыпав в том месте, куда собирался положить голову, кучку не успевшего еще остыть песка.

Ночью я проснулся от рева прибоя. Высунув голову из спальника, я увидел, что вокруг очень темно. Я сел и посмотрел на море. Северный ветер гнал по заливу огромные волны. Прокатываясь мимо почти по касательной к берегу, они цеплялись краями за кромку пляжа и с ревом обрушивались, сворачиваясь в гигантские буруны яркой изумрудно-зеленой пены. Вся поверхность моря тоже была покрыта бурунами, и они точно так же ярко светились в непроглядной тьме. Небо было плотно затянуто тучами, вспышки маяка на мысу то и дело выхватывали на нем низкие светло-черные клубы. Я выбрался из спального мешка и немного прошел вдоль пляжа, чтобы в сторонке справить нужду. Прогремел далекий гром. Я чувствовал, что в этой ночи есть нечто необычное, с чем прежде я здесь никогда не сталкивался. Снег!.. Редкие и очень крупные хлопья летели параллельно земле, несомые непреклонными потоками северного ветра. Может, показалось? Я вернулся к спальному мешку и зажег фонарик. Снежинки заплясали в его луче... Снег в августе, в южной степи, там, где его и зимой-то не особенно увидишь...

Когда перед рассветом автобус, в котором, кроме меня, было еще четыре пассажира, загудел дизелем, отправляясь в свой полусуточный бег по степному шоссе, по его крыше защелкали первые капли мокрого стального дождя.

После полудня - во время одной из пятнадцатиминутных остановок - я позвонил домой, стремительными перебежками преодолев расстояние от автобуса до отдельно стоящего сортира и оттуда - до здания автостанции, но все равно основательно промокнув под тяжелыми струями затяжного южного ливня. Трубку подняла дочка. Она тут же сообщила мне, что завтра утром будет суббота, и они поедут к дедушке и бабушке на дачу. Я сказал, что возвращаюсь домой, и услышал, как она радостно кричит во весь голос:

- Ма-а-ам, папа возвращается!..

Время разговора истекло, а второго жетона у меня не было, поэтому я повесил трубку и, согнувшись под тяжестью слитых в почти непроницаемую пелену капель, побежал обратно в автобус...

Снаружи начинало темнеть, потоки дождя струились по стеклам, превращая мир за окнами автобуса в спутанную оптическим обманом пелену ирреального коловращения пустых полей, редких придорожных поселков с вылинявшими вывесками продмагов, пирожковых и замызганных кафе, одиноких деревьев и облепленных мокрой пылью километровых столбов... Я смотрел на все это и чувствовал, как в очередной раз на меня неотвратимо накатывается пространство, в котором не существует ничего, кроме обрывков слышанных или читанных где-то когда-то стихов...

Спустя некоторое время стихи действительно пришли - стихотворение, которое я впервые прочел лет пятнадцать назад. Оно было написано синей шариковой ручкой на фантасмагорическом слое социалистической салатовый нитрокраски поверх древесно-стружечной внутренней реальности парты в одной из аудиторий двенадцатого корпуса Киевского политехнического института. Видимо, стихи придумал кто-то из студентов, еженедельно пользовавшийся услугами междугородней автобусной связи. И этот человек знал, что значит безнадежно зависнуть в железно-стеклянном ящике, который с надсадным гудением навязчиво болтается где-то в несуществующем промежутке между прошлым и будущим, между там и здесь...