Из тьмы

Кун отступил на шаг - фактически, на пару шагов. Затем ему пришлось собраться с силами, что он и сделал. “Во всяком случае, ты честен”, - сказал он. “Следующий вопрос в том, что мы будем делать, если продолжим проигрывать?”

“Я не знаю”, - ответил Иштван. “И ты тоже не знаешь. Прошло много времени с тех пор, как Дьендьеш проиграл войну ”. Он говорил с гордостью, которую можно ожидать от человека из расы воинов.

“Это потому, что в последнее время мы не часто сражались с ними”, - сказал Кун. “Когда думаешь о том, что произошло в этом случае, это не так уж плохо, не так ли?”

Иштван начал отвечать, затем понял, что у него нет подходящего ответа. Какой смысл быть человеком из расы воинов, не ведающим никаких войн? С другой стороны, какой смысл вести войну и проиграть ее? Качая головой и бормоча что-то себе под нос, Иштван вошел в казарму.

Некоторые пленники, уже находившиеся внутри, кивнули ему. Большинство людей, которых он знал лучше всего, люди из его собственной роты, были мертвы благодаря капитану Фрайджесу. Большинство лиц, присутствующих здесь сейчас, мужчины, развалившиеся на койках, парень, подбрасывающий дрова в печь, были ему незнакомы. Но они были его вида. Они выглядели как он. Они говорили на его языке. Может быть, в лагере для военнопленных он был с ними овцой среди овец, а не волком среди волков. Тем не менее, он был со своими. Этого было бы достаточно. Так и должно было быть.

Двое

Бембо важно вышагивал по разрушенным улицам Эофорвика, помахивая своей дубинкой за кожаный ремешок, как будто он был королем мира. Когда-то альгарвейцы, несущие оккупационную службу в Фортвеге, с таким же успехом могли быть королями мира. Констебль вздохнул, тоскуя по старым добрым временам. Он устроил свое шоу, по крайней мере, не столько для того, чтобы поддержать собственный дух, сколько для того, чтобы произвести впечатление на окружающих его фортвежцев.

Позади него кто-то крикнул на довольно хорошем альгарвейском: “Эй, табби, ункерлантцы будут выжимать из тебя масло, когда перейдут Твеген!”

К тому времени, как Бембо и его напарник Орасте развернулись, никто сзади, похоже, не открыл рта. Никто из фортвежцев на улице даже не улыбнулся. В результате констеблю некого было винить. “Хитроумный сын шлюхи”, - сказал Бембо. Он начал класть свободную руку на живот, как бы отрицая, что у него его слишком много. Затем, как будто боясь, что этот жест привлечет внимание к его пышной плоти, он оставил его незавершенным.

Орасте, в отличие от Бембо, не был типичным пылким, возбудимым альгарвейцем. На самом деле большую часть времени он был суров, как ункерлантец. Но теперь он смеялся, смеялся над Бембо. “Он здорово тебя достал, правда”.

“О, заткнись”, - пробормотал Бембо. Он сказал это не очень громко. У Орасте был грозный характер, и Бембо не хотел, чтобы это было направлено на него. Одна из причин, по которой ему нравилось быть констеблем, заключалась в том, что это означало, что он мог доставлять неприятности, не принимая их на себя.

Все это рухнуло во время здешнего фортвежского восстания. Тогда констебли и солдаты сражались бок о бок, причем мятежники доставляли почти столько же неприятностей, сколько и сами получали. И поскольку ункерлантцы действительно находились на другом берегу реки, никто не мог чувствовать себя в безопасности ночью - или, если уж на то пошло, днем. Если бы они снова начали бросать яйца .. . Бембо огляделся в поисках ближайшей дыры, в которую можно было бы прыгнуть. Как он и ожидал, далеко бежать не пришлось. Эофорвик в эти дни представлял собой сплошные ямы и обломки.

Он и Орасте завернули за угол. Пара фортвежцев кричали друг на друга. Увидев констеблей, они резко замолчали. Бембо издал тихий вздох. У него мог бы быть шанс встряхнуть их, если бы они продолжали ссориться. Орасте тоже вздохнул. Он, вероятно, скорее избил бы их, чем положил взятку в свой поясной кошель, но не стоит учитывать вкус.

Мимо прошел отряд альгарвейских солдат, направлявшихся к Твегену. Один из них указал на Бембо и Орасте и крикнул: “Вы, ублюдки-констебли, думали, вам повезло, что здесь, в Фортвеге, вдали от западного фронта, все в безопасности и уюте. Что ж, теперь ункерлантцы, черт возьми, пришли к тебе, раз у тебя не хватило смелости пойти к ним. ” Его приятели рассмеялись.

Их была дюжина. Поскольку их была дюжина, Бембо ответил шепотом, который мог услышать только Орасте: “Если бы вы, ублюдочные солдаты, не сбежали из Ункерланта, мы сейчас не беспокоились бы о жукерах Свеммеля”.

Его партнер хмыкнул, кивнул и сказал: “Если я когда-нибудь увижу этого конкретного сына шлюхи одного, он пожалеет, что его мать впустила соседку по-быстрому, когда ее муж ушел на работу”.

Бембо захохотал. Пара солдат подозрительно оглянулась. “Ну же, вы, болваны, шевелитесь”, - крикнул капрал, командовавший ими. “Какое нам дело до пары прелюбодействующих констеблей?”

“Хотел бы я прямо сейчас быть прелюбодействующим констеблем”, - сказал Бембо. “Это было бы намного веселее, чем то, что я делаю”.

Орасте рассмеялся меньше, чем, по мнению Бембо, заслуживала шутка. Это заставило Бембо надуться, вместо того чтобы гордо расхаживать, когда они с Орасте отбивали ритм. Многие альгарвейцы развлекли бы его до тех пор, пока он снова не пришел бы в хорошее расположение духа. Орасте, сам по себе угрюмый парень, не заботился - более того, не замечал, - в каком настроении были люди вокруг него.

“Они должны отправить нас всех обратно в Алгарве”, - сказал Бембо через некоторое время, подыскивая что-нибудь новое, на что можно было бы пожаловаться. “Я имею в виду всех нас, констеблей”.

Это заставило Орасте рассмеяться, но не так, как намеревался Бембо. “О, да, тогда солдаты действительно полюбили бы нас”, - сказал он. “Проснись, дурак. Время сна закончилось”.

“Но что хорошего мы здесь делаем?” Требовательно спросил Бембо. Теперь, когда он начал, его жалобы обрели смысл - по крайней мере, для него. “Весь этот жалкий город находится под военной оккупацией и на военном положении. Тогда на что годятся констебли?”

“Для всего, что солдатам не хочется делать”, - ответил Орасте. “Я знаю, что тебя гложет, старина. Ты не сможешь меня обмануть. Ты просто не хочешь быть здесь, когда ублюдки Свеммеля, наконец, соберутся с силами, чтобы наводнить Твеген ”.

“О, и ты веришь?” Парировал Бембо. “Держу пари, что веришь, милая”.

Орасте не ответил на это. Поскольку он не ответил, Бембо заключил, что у него нет ответа. Ответа не было. Ни один альгарвейец в здравом уме - возможно, и не сумасшедший альгарвейец тоже - не хотел находиться в городе, захваченном ункерлантцами. Если бы ты был там тогда, то либо не вышел бы, либо вышел бы пленником. Бембо гадал, что хуже. Он надеялся, что ему не придется выяснять.

Мимо прошла бригада фортвежских рабочих, подгоняемая парой альгарвейцев с палками. “Интересно, сколько среди этих сукиных сынов каунианцев в колдовском обличье”, - сказал Бембо.

“Слишком много”, - ответил Орасте. “Одного было бы слишком много. Чем бы ни обернулась эта вонючая война, мы избавились от целой оравы блондинов. Это стоило того”.

Бембо пожал плечами. До войны он мало думал о каунианцах, так или иначе. Несколько блондинов жили в Трикарико, как некоторые - иногда больше, чем несколько - жили во многих городах на севере Алгарве: напоминания о том, где когда-то простиралась Каунианская империя. Но их забрали, когда война была новой. Бембо предположил, что в этом был смысл. Насколько лояльными были бы блондины в Алгарве, когда король Мезенцио воевал с Елгавой и Валмиерой, обеими каунианскими землями, и с Фортвегом, королевством, где у блондинов было больше, чем их доля денег и власти?