Страница 41 из 63
13 октября.
Григорий.
Любую бы весточку с воли почел бы за величайшее счастие! Как-то там сейчас Федор, Иван Карлович, Татьяна? Фрол старик…
17 октября.
Григорий.
Ну вот и дождались!
Утром пред строем на плацу сам Кум (командующий части) явился.
— Здравствуйте, урки!
Грянули уставным приветствием:
— Здорово, начальник, коли не шутишь!
Сразу ясно стало: что-то необычное затевается. Ужели, наконец, в бой?
Так и оказалось! Провели перекличку. Некоторым сказали выйти из строя, в том числе и мне. Прочих увели на работу. Нас же, общим числом дюжины полторы, доставили в штаб.
Там Кум сведал нам, что отряжаемся мы для выполнения оперативной боевой задачи в составе десантной группы. Нас трансдиректируют в измерение зерцалоликих. Задача же такова: нанести живой силе противника возможно больший урон.
Отпустили обратно в казарму, сказали ожидать отправки в центр трансдиректировки. Находится он, стало думать, в изрядном отдалении от сего места, ибо готовят дирижабль. Пока есть время, спешу записать подробности сего события.
22 октября.
Федор.
Здравия желаю, Гриша!
Докладываю тебе, что ныне я брат твой по оружию! Участвовал в схатке, в коей сражен был зерцалоликий воин!
Нет, в армию я не призван, а случилось сие в родном нашем Ярославе. Огорошу тебя и поболе: в рассуждении братства по оружию, не столь я, сколь Татьяна Белецкая может тебе сестрою ратной быть наречена. Ибо это она своею дланью монстра сразила. Меня же скорее, по сходственности роли, впору назвать братом танцора Троелыкова. (Сей последний, ежели припомнишь, в Драматическом театре сам, вместо куклы, на сцене выплясывает, как я писал тебе).
Изложу же по порядку. Случилось то вчера. Добрались супостаты проклятые и до нашего стольного града Ярослава! Представь: возвращаемся ввечеру с Татьяною Белецкой из театра, идем по набережной. Вдруг слышим: грохот выстрелов со стороны реки! Глядь: за оградою — зерцалоликие! Цепью растянулись. Видать, где-то на склоне выскочили из своего измерения и теперь чрез ограду на набережную лезут. И у каждого — штуцер! Пальнули раз, а иные, кто уж на набережную перебрался, вновь трубки свои к плечу прикладывают и повторить прилаживаются.
Признаюсь тебе, Григорий, без утайки: полагаю, кабы нам с Татьяною тогда возможность была ноги оттуда унесть, то дрожать бы мне от страху и ныне, и в грядущем, всякий раз, как вспоминал бы об том ужасном событии! Да вышло иначе. Ноги унесть никак было не можно, потому прямо в нескольких шагах пред нами один из этих монстров стоял и из оружия своего прямо в нас метил. В точности как тот, коего в прошлом месяце по даль-вещанию показывали — морда гладкая, черная, зеркальная и ни глаз, ни рта, ни носа.
Я Татьяне кричу: "Беги!" А самому что делать? Встал пред ним и осознаю, что се пришла моя смерть. Спасения ждать неоткуда… Об одном молюсь: чтоб Татьяна убежать успела! А для того, думаю, надобно зерцалоликого на себя как-то отвлечь, дабы вослед девушке бегущей не стрельнул. Как отвлечь? И тут словно сама Фортуна меня наставила: угадало меня принять позу фехтовальную, будто шпага у меня в руке, да изобразить пару выпадов сей воображаемой шпагою. Тут же ствол штуцера мне прямехонько в грудь нацелился.
Попрощался я с жизнею. И такой нашел на меня стих — думаю: коли я уж покойник, то, стало быть, след и покуражиться от души в последние-то мгновения! Как пустился шпагой мнимою фехтовать перед мордою зеркальной! И тут, Гриша, нечто вовсе нежданное случилось. Монстр принял вдруг также стойку фехтовальную, правую лапу со штуцером вперед выставил и давай мои воображаемые удары парировать! И вот, веришь ли, скачем мы с ним этак, что твои дуэлянты. Я выпад сделаю, а он его — то штуцером парирует, а то, иной раз, и левой беззащитной лапою подставляется. Была б у меня настоящая шпага — скажу не ложно: пустил бы я ему из этой левой лапы кровь (или что там у этих нелюдей в жилах).
Ну-с, стало быть, минута уж, верно, миновала, а мы с ним все скачем да кружимся. Тут у меня мысль: "Ба, да у него ж, верно, заряды кончились! Вот он и перешел на фехтование!" (За какой надобностью ему со мною фехтовать было, коли у меня шпаги нет — об том только после уж задумался). Вдруг за спиною монстра Татьяна возникает. (Экую отчаянность выказала, не убежала!) И бьет она зерцалоликого сзади по голове булыжником. Откуда только сила взялась — так ударила, что раскололся череп супостата! Аж хруст раздался и трещина по морде зеркальной прошла. Но прежде чем свалился он, дернулась его лапа и штуцер как грохнет! Счастье, что в меня не попал. Вот тебе и "заряды кончились"! И второе тело рядом тут же наземь рушится — это уж Татьяна в обморок.
Пока в чувства ее приводил, тут и комендантские подоспели. Подхватили монстра, понесли куда-то. Вокруг уж тоже давно не грохочет, ни одного разбойных дел мастера боле нигде не видать. Как мне потом в комендатуре объяснили: прыгнули обратно в свое измерение. И этот, Татьяною поверженный, с ними же унесся. Не держатся они долго в нашем мире, уносит их обратно к себе некая природная сила.
Так вот, Гриша, внес и я лепту малую в борьбу с врагом сим. Имею на счету одного поверженного, не во смех тебе будь сказано. Сознаю, ты-то, небось, читаешь сейчас сии переживания однокашника своего, зайца тылового, да посмеиваешься! У тебя-то там уж, поди, таковых врагов поверженных не одна дюжина насчитывается?
Но, однако ж, Гриша, чем объяснить такое противника моего поведение? Для какой причины он со мною, мнимою шпагою вооруженным, фехтовать начал? Вот чего постичь не могу! Сперва я к той мысли склонялся, что просто издевался он надо мною, решил шутку сшутить, помучить пред кончиною, подобно тому, как кот с мышью играет.
Ныне же иное мне усматривается… Не умею толком объяснить почему, да только кажется мне, что не издевался он. А более похоже на то, как если бы он мои эскапады за танец принял. И стал подражать ему. Может у них там, в их мире — понятие такое имеется: ежели, скажем, противник танцевать стал, то это он перемирие предлагает и должно сходственным же танцем ответить, что перемирие принимается… А тут мы его булыжником употчевали!
Словом, мнится, что мое дурачество отчаянное сподвигло нелюдя на исполнение некоего неведомого ритуала и лишь благодаря совокупности сих несуразностей двух мы с Татьяною живы и остались.
Ты же, брат Григорий, постиг уж, поди, всю их зерцалоликую психологию! До чего же жаль, что не могу с тобой перемолвиться никоим образом. Уж ты б мне разъяснил, к чему причесть таковое поведение монстра, против всякой человеческой логики погрешающее…
Поеду теперь к Татьяне.
Федор.
36 октября.
Федор.
Здравствуй, Гриша!
Новостей у меня нынче две: добрая да дурная.
Дурная такова: профессор наш Иван Карлович арестован. Говорил же я: не доведут до добра крамольные речи! И тебе даже писал о том, помнишь ли? Так вот же вам, пожалуйста! Но вопрос: кто донес?! Убежден, Иван Карлович при ком попало рацей крамольных не разводил, только при своих любимейших выучениках. Так кто ж из наших подлецом оказался, сдвоедушничал да написал на него в комендатуру? Представить не могу, ум мешается!
Добрая новость: сделал Татьяне предложение, и она ответила согласием. Свадьба на апрель назначена. Всею душой льщусь, чтоб война к тому времени окончилась и воротился бы ты в Ярослав да был бы шафером на нашей свадьбе! Не сомневаюсь, выбор мой ты одобрил бы, я ведь помню, что ты об Татьяне всегда отзывался как о девице весьма достойной. Только чур за моей спиною не флиртовать! А то могу я себе вообразить вашего брата — героя войны! Смотри же, я ревнив! Не ровен час — вызову на поединок на мнимых шпагах! (Шучу, конечно. Что тебе ныне Татьяна! Ты уж, поди, и вовсе забыл, кто это такая. Ты ж теперь, как воротишься с войны героем, так лучшие невесты города — все твои будут!)