Башня

Глухая ночь висела над Северо-Западом, глухая.

Уйти ему удалось… но вот идти было некуда. Он зашел в какой-то дом на набережной. Поднялся на последний этаж, на чердак. Потревожил голубей. Подсвечивая себе подсевшим фонариком, осмотрелся. В углу увидел чье-то лежбище – матрац, кресло, пара ящиков, грязная куртка, кастрюля, консервные банки, свечной огарок. Вторгаться на чужую территорию не хотелось, но, судя по пыли и помету, покрывавшему «мебель», здесь давно никто не жил. Иван решил: пересижу тут до утра и уйду… И тут вдруг загрохотало, загремело, озарились слуховые окошки. Иван замер. Уже через секунду понял: фейерверк! Фейерверк в честь официального открытия небоскреба «Промгаз-сити». Он подошел к слуховому окошку. Оно было как раз на высоте глаз. Небо над Башней сверкало, вспыхивало всеми цветами спектра, переливалось.

Буйство огненных цветов продолжалось около получаса и завершилось весьма эффектно – над башней вспыхнул огромный голубоватый язык пламени – символ компании «Промгаз». Он держался в небе невероятно долго и казался почти настоящим. Он светился неживым газовым светом, заливал все вокруг…

Все стихло, стало темно.

Иван присел на ящик в углу. Вытащил сигарету. Собрался прикурить, и – обожгла мысль: как там Петрович? Иван вспомнил слова Петровича: я – стреляный воробей, разведу их на раз-два… Нет! Нет, не так он сказал. Он сказал: разведу их на айн-цвай-драй… Иван представил себе лицо Германа Петровича – лицо немолодого, пьющего мужчины. Представил его взгляд с прищуром – взгляд повидавшего человека. Вспомнил слова: а вот увидишь!.. Слова эти были про тучу, про снег, но теперь в них был какой-то иной смысл… А вот увидишь!.. И он увидел… И вдруг ощутил горечь. Оттого, что относился к Петровичу… неправильно. Не то чтобы плохо или надменно, а… неправильно. А Петрович его фактически спас. И сейчас Петровича допрашивают «гестаповцы». А он уже и так неблагонадежен. Потому что сынок у него в «Гёзах». И если ему пришьют укрывательство, то пятерочку он огребет… Остается только надеяться, что Петрович разведет их «на айн-цвай-драй».

Ай, Петрович, Петрович…

На чердаке Иван просидел до пяти часов. А потом спустился вниз и двинулся на север, к кольцевой. Он решил, что рванет в Карелию, к Слону… Больше было просто не к кому.

Когда Иван дошел до Кольцевой, небо посветлело, край его сделался синим, потом голубым. Со всех сторон лежал скучный, серый, однообразный пейзаж, но разглядеть детали было невозможно. В полумраке высились градирни, похожие на средневековые крепостные башни или увеличенные в тысячи раз шахматные ладьи.

В том месте, где он вышел к кольцевой, дорога пересекалась с небольшой речушкой. Иван не знал, как она называется. Он поднялся на мост. Мимо проехал автопоезд – полотно моста загудело, завибрировало под весом стального монстра. Иван ощущал вибрацию через подошвы ботинок.

Над горизонтом показался край солнца. Первые лучи упали на равнину. Пейзаж мгновенно преобразился. Иван осмотрелся и понял, что это не пейзаж. Это – пространство… Хаотично организованное индустриальное пространство. На нем стояли вразброс какие-то ангары, заборы, склады, лежали подъездные пути, канавы. Дымили трубы. Кое-где протекали ручьи и речушки, росли отдельные деревья или небольшие перелески. А вдали виднелся настоящий лес. За горизонт уходила высоковольтная линия. На земле параллельно ей блестели рельсы железной дороги. По ней катил состав – длинная цепочка ярких цистерн. Две или три минуты Иван стоял, рассматривал пространство. Потом решил: надо идти. Пока еще есть хоть какой-то запас времени, надо идти… Он прикинул: разумнее всего пойти к железной дороге. Если повезет, удастся сесть на какой-нибудь проходящий товарняк. А не повезет – придется идти пешком. Иван прикинул: наиболее короткий путь – напрямик, но он же и наиболее опасный – в любой момент могут появиться «глазастые птички». Сами по себе эти «пернатые» не представляют опасности, но вслед за ними может появиться «Джедай»… Иван решил, что пойдет буквой «Г». Сначала к лесу, а потом лесом к железке. Так будет длиннее, но и безопаснее. Он наметил ориентир – высокую полосатую трубу – спустился с дорожной насыпи, нырнул под мост. Теперь грузовики неслись над его головой. Он пошел вдоль берега речки. Вода в ней казалась маслянистой, мертвой распространяла неприятный «химический» запах. А над водой плыл то ли туман, то ли испарения. Рыбы в этой речке не могло быть. Впрочем, в ней не могло быть ничего, кроме каких-нибудь пиявок и бактерий. На берегу речки лежала дохлая крыса. Иван подумал: опухоль. Раковая опухоль на теле земли.

Иван обернулся и посмотрел назад. За спиной остался город. Солнце освещало его дома и, конечно, Башню. Башня сверкала, слепила и подавляла. Иван плюнул под ноги и зашагал к лесу. Он был уверен, что видит родной и чужой уже город в последний раз, что никогда больше он не вернется сюда.

По пространству Иван шел около двух часов. Скорость передвижения ограничивала невероятная загаженность – тут и там путь преграждали совершенно невообразимые свалки, остатки каких-то сооружений непонятного назначения, канавы, груды ржавого железа, битого кирпича и бетонных обломков. Откуда здесь все это? Иван не знал, но так или иначе это нужно было преодолевать или огибать.

Спустя два часа Иван достиг края леса. Он углубился в лес, сел на пенек под березой и снял рюкзак. После долгой ходьбы стало жарко, хотелось пить, но у него не было ни капли воды. Он выкурил сигарету, посидел минут пять, прислонившись к стволу, отдыхая, потом двинулся дальше. Вскоре нашел яму, наполненную водой. На поверхности плавал мелкий лесной сор. Иван нагнулся, руками расчистил «окно». Вода казалась черной. Он зачерпнул пригоршню, умыл лицо. Вода пахла лесом – прошлогодней опавшей листвой, хвоей и еще чем-то, что невозможно передать, а можно только почувствовать… Вода пахла так, что захватывало дух.

– Не пей, Иванушка, – сказал Иван сам себе, – козленочком станешь.

Он зачерпнул еще пригоршню воды и выпил ее.

Через час он вышел к железной дороге. На черных жирных шпалах лежали белые рельсы, блестели, убегали вдаль по линии «север—юг». Иван подумал: если мне повезет, то состав пойдет на север… в Карелию… к Слону.

Ему повезло – грузовой состав действительно шел на север, вез лес и щебенку в Финляндию. Ушлые финны уже давно сообразили, что нет никакой нужды увечить собственную природу – взрывать на щебенку финские скалы или пилить финский лес. Все это можно привозить из России.

Помощник машиниста издалека заметил шест с грязно-желтой тряпкой наверху. Он торчал посреди полотна как перст, тряпка слегка колыхалась на ветру.

– Что за черт? – произнес помощник, обращаясь к машинисту.

– Тормози, – процедил машинист сквозь зубы. Он водил поезда уже больше двадцати лет, насмотрелся всякого. Не задавая никаких вопросов, помощник кивнул.

Зашипел сжатый воздух, залязгали сцепки. Тяжелогруженый состав начал снижать ход. Локомотив остановился, не доехав полторы сотни метров до шеста с тряпкой.

Помощник сказал:

– Ну, я пойду… посмотрю, че это там за фигня такая.

– Сиди, дура, – отозвался машинист. – А если там заминировано?

– А? – произнес помощник растерянно.

– Хрен на! Сейчас доложим диспетчеру. Пусть вызывают саперов. А наше дело телячье – привязали и стой.

Помощник снова кивнул.

Саперов ждали почти два часа. Еще час они «колдовали» на дороге, но ничего не нашли. Составу дали зеленый свет. Локомотив прогудел, тронулся, увлекая за собой цепочку вагонов. Происшествие списали на обычное хулиганство.

На задней полуплатформе ехал «террорист». Он устроился вполне комфортно – руками выгреб яму в мелкой, как горох, щебенке и теперь лежал в ней, смотрел в небо.

Над ним проплывали облака.