Дни яблок

Инга посреди «тамбура» напоминала и льва, и дракона, и каких-то еще растрёпанных существ, уснувших крепко и сладко на кофте и учебнике — поперёк лба у неё виднелся след от пуговок — лбом во сне она пришлась на кофту, а щёку сестрицы украшал слабо отпечатавшийся на ней параграф.

— Проспала! — верещала Инга сиплым со сна голосом. — Коллоквиум! Проспала коллоквиум! Совсем!

— Это ведь даже не семинар, — успокаивающе сказала мама. — Зато ты выспалась.

— Это расстрел, — прорыдала Инга уже в кухне, — там такая крыса!

— Не тот день, — заявила бабушка, она поправляла перед зеркалом берет и делала мне глазами некоторые знаки. Я подошёл ближе. Инга присела к столу и начала тоненько подвывать.

— Говорю, день не тот, — повторила бабушка и встретилась взглядом с внучкой в зеркале. — Абсолютно. День не рабочий. Та крыса завтра, и то не факт…

Инга схватилась ладонью за щёку и размазала по ней чёрные метки из книги.

— Не может быть, — выдохнула она и нанесла боевую раскраску на нос.

— Ешче как, — заметила бабушка. — Дожжик, сладко спишь. Теперь среда, седьмое.

И она вышла в коридор. Там притаился я, тщетно пытаясь слиться с бежевой стеной.

— Чародзейчик, — презрительно заметила бабушка. — Как то типично, мелкая месть. Пакости. Менсчины.

Мы надевали куртки и сапоги в коридоре, у двери. Проводить нас вышли добродушная и напившаяся кофе мама и сытая, облизывающаяся Бася. Тина смывала с себя потрясение под душем.

— Лесик проводит меня на трамвай, — светски заметила бабушка.

— Нет-нет, — отбросила эту версию как несостоятельную мама. — Вот ещё новости! На вокзал!

Затем она обратила суровый взгляд на меня.

— Лесик, ты ведь посадишь бабушку в поезд?

— Непременно, — окрысился я, — на Бердичев.

— То подростковое, — милосердно заметила бабушка, — он как мурашка! Кусает такой малой жвалой. Прелесть. То очень тонизует.

— Кхм! — озадаченно кашлянула мама, вообразив, видимо, как это она произвела на свет «мурашку».

— Когда ты вернёшься, я буду дома, — сказала мама мне вслед.

— Только на это и надеюсь, — ответил я и переступил порог.

Бабушка вышла в коридор. В двери она оглянулась — мама стояла в полутёмном коридоре, у ног её кусочком темноты восседала кошка.

— Берегите себя, Лика, — сказала бабушка, — к концу месяца подъеду.

— Значит, не прощаемся надолго, — сказала мама.

— Только так, — ответила бабушка.

Дверь захлопнулась. Эхо градинками обрушилось в залитый мутным октябрьским светом подъезд.

Послушав, как мама закрывает вторую дверь, бабушка подтянула кверху рукава куртки и посмотрела на меня, балансирующего на ступеньках лестничного марша.

— Что то ты напихал под порог? — делано лёгким тоном спросила бабушка и перекинула длинный ремень своего ридикюля через плечо.

— Ну, серебро там… полмонетки старой, ягоды, осина… соль, — начал я.

Бабушка повернулась и смерила дверь долгим взглядом.

— В основном кошачьи когти, конечно, и шаги, — сознался я. — Рыбьи голоса не укупишь…

Бабушка спустилась ниже. Став со мной на одну ступень, она спросила:

— Считаешь, достаточно?

— Поставил печать, — нехотя сознался я. Бабушка похлопала меня по плечу.

— Потом три дня крутили все суставы и из носа кровь шла часто, — добавил я.

— Дар не подарок, — пробормотала бабушка. — Но пойдём уже, мой магик.

— А куда? — совершенно по-детски пискнул я. Мы прошли третий этаж, и бабушка искоса глянула в сторону гамелинской квартиры.

— На ту вашу гору, — ответила бабушка, когда мы сошли вниз, и открыла дверь парадного. — Говорить с вевюркой^[49]. То зверь дратливый^[50], учти.

На улице было тепло. Утренний дождик прошёл. В октябре часто случаются такие обманчиво ласковые дни, без сырости, почти без ветра, очень часто солнечные.

— Благословение, — негромко сообщила бабушка. — Абсолютное. Добрая погода в путь.

И мы пошли по направлению к «той горе». Вниз. Некоторая часть её, увенчанная грандиозных размеров ясенем, находятся неподалёку от нашего дома. За обсерваторией.

— Не следовало бы покидать тебя сейчас, — раздумчиво продолжила бабушка. — Но рождение в эти дни — добрый знак. Мне следует быть там, где слабейший… А ты… ты…

— Я почти маг уже. Если точно, практически волхв, — заявил я. Бабушка остановилась. Похмыкала. И внимательно оглядела меня со всех сторон. Даже за спину зашла.

— Что это вы там ищете? — обидчиво спросил я. — Хвост?

— Скромность, — изрекла бабушка. — Точно помню, что она была с тобой ранейше. Значит, волхв? Как Шимон? Помнишь, чем он закончил?

— Там расплывчатые данные, много противоречий, — выкрутился я.

— В добром деле всё ясно, — высокомерно заявила бабушка. — Скрытыми путями рыщет зло.

— И мне ясно, — обрадовался я, — почему вы недоговариваете. Всё «следы сплутованные» сплошь и рядом. Рыщем и рыщем.

— Нет, не так, — мягко сказала бабушка, — не рышчем. Шукамем… ищем. Мне нужен драгоман^[51]. Тебе не помешают знакомства также. И такие, что по воле случая…

— Что есть закон… — продолжил я и споткнулся.

— Тихесенько, — поддержав меня под локоть, сказал сухонький дед, увенчанный мятой широкополой шляпой. — Не торопыся, медленно спеши. Это немногие могут. Поверь.

Дед этот продавал у нас на Сенке орехи. Всегда из безразмерного ветхого мешка с яркими ситцевыми заплатками. Нынче такое именуют «пэчворк», тогда люди были менее корректны и решительно называли рухлядь — рухлядью.

— Могу одсыпать кило, — полуутверждающе заметил он, вернувшись к товару. — Давать? Га?

— Скоро спродашься, — заверила его бабушка. — Но спасибо. Если трошку.

— Вы, дамочка, шото знаете? — спросил старичок заинтригованно, — скáжете? Чи как?

— Знание ныне в цене, — прохладно заметила бабушка.

— Тогда горишки^[52] даром. Берите, дамочка, — ответил старикашка и ловко свернул из листа газеты фунтик. Покряхтев, он наклонился, загрёб в него орехи и, завернув фунтик, протянул свёрток нам. Снизу вверх.

— Хм, — высказалась бабушка вовсе стылым тоном. — Лесик, дай пану спродавцу грошик, будь так ласков.

В кармане у меня бултыхался олимпийский рубль. Вообще-то я их собираю. Накопил уже тридцать девять, этот был бы «юбилейным». Больше ничего похожего на «грошик» у меня не было.

— Примите, — сказал я и отдал дедку монету.

— Не пожалел дорогого тебе, — удовлетворённо отметил он. — Что ж… Вверху то же, что же и внизу… и оглядывайся на содеянное.

За нами прогрохотала ворвавшаяся на остановку «двойка». Высыпала толпа пассажиров. Бабушка взяла меня за плечо и молча потянула дальше. Я оглянулся, хотя этого делать не стоит. У глухой стены сиротливо стоял пёстрый мешок, дедулю не было видно нигде. В молчании мы пересекли улицу, вошли на территорию обсерватории и обошли здание с тыла, уткнувшись в заросли терновника. Впереди виднелась огромное халабудистое строение — больница. «Двойка» простучала по рельсам у нас за спинами.

— Ещё увидишь того тыпуса, — известила меня бабушка, — знай. То болтун. Реалный шкодник. Не вступай с ним в эти твои… перерекания. Прошчайся вежливо, сразу.