Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 12 из 160



Хлопнула входная дверь — это Инга ускакала на пары. Слышно было, как «двойка» погромыхивает на стыках. Её кольцо совсем недалеко от нас — через палисад и площадь.

— Будешь дальше укрываться? — Как всегда, бабушка появилась неслышно и, как всегда, справа. Я оглянулся: она стояла в дверях — добродушная и слегка румяная «со свежего воздуха». Совершенно не изменившаяся с прошлого года.

— Наверное, буду… — ответил я, — и вы будете, и мама — хорошо бы подольше.

— Не волнуйся так, — тактично заметила бабушка. — Мы будем где-то рядом всегда, за плечом, в любом случае, — тихонько добавила она и сделала несколько шагов в кухню.

— Но скажи мне только, — и бабушка водрузила потрёпанный чемоданчик типа «саквояж» на стул, — что такое тот «сощнык»? Какой он? И для чéго ты укрываешься?

— Брюмер, — сказал я, — месяц туманов, в основном прячусь от них. Ещё от контрольных.

— Такое, — сказала бабушка, нисколько не озадачившись. — Значит, брумер?

— Он самый, — подтвердил я. — Вам разогреть рыбу?

— И сощник, — быстро сказала бабушка. — Также.

— Тогда я нарежу лимон, — отбился я и поточил нож об оселок. Кошка с топотом пронеслась по кухне и заинтересованно уставилась на меня, не моргая. Завидя лимон, Бася скуксилась.

— Кто это оставил в коридоре мокрые следы на стене? — Мама любила, войдя, начинать беседу с вопроса, усматривая в этом значительный эффект. — Длинные такие полосы. Лесик?

— Некто, — сказал я. — Разве не знаешь? Некто прыгает тут по ночам и оставляет мокрые длинные следы. Видимо, сильно сопливый. Или лыжник.

— Александр, — церемонно произнесла мама, — шутки у тебя сегодня глупые что-то…

— Как у вас, Лика, на кухне уютно. Смотрю, мята принялась, вот что значит рука лёгкая, — походя польстила бабушка и извлекла из «саквояжа» жестяную банку чая. — Ваш любимый, знаю — чарный.

— Ах! — воскликнула мама и даже прижала к груди рук — Ну, зачем вы так… Да еще и в железной банке!

— Пустяки, право, — тонко заметила бабушка и поглядела на маму эдак «в три четверти». — В удовольствие вам. На здоровие.

Чайник на плите свистнул. Я завладел банкой и стал заваривать чай. Люблю церемонии. Из заварника пахло свежестью; немного грейпфрутом и хорошим чайным листом. Бабушка с мамой мазали ломтики хлеба селедочным маслом и щебетали о погоде. Бася вертелась под столом и страстно желала быть растоптанной.

— Вот я положу вам ещё, после дороги надо хорошенько поесть, — разошлась мама, выловив из банки несколько огурчиков и подложив их бабушке.

Я пользуясь случаем ухватил чеснок из той же банки, мы чинно похрустели соленьями, я задумчиво ковырял картошку.

— Въезжала, нетыпово[4], через реку. Панорама ферерычна[5], — сказала бабушка. — Любовалась. Сила, сплошная сила. И мосты — все великолепные.

— Всегда любила реку, — отозвалась мама, глянув на бабушку коротко и метко. — Я знак воды. Чай чудесный! Вы меня порадовали.

— Я тоже вода, — отозвался я. — Когда еду над рекой, каждый раз думаю, что поезд туда свалится. Кстати, чай заварил я, потому-то он и вкусный. Я вообще в первый раз вижу чай с таким названием… А банка почему жёлтая? Он что, для печени?

— Оптимиста, — заметила бабушка и достала портсигар. Мама воззрилась на него досадливо и отобрала у меня огурцы. — Лика, не волнуйтесь, прошу, — доброжелательно сказала бабушка. — При детях не курю, да.

— Пообещайте мне, — ехидно заметила мама.

— Слово гонó́ру, — усмехнулась бабушка. — Но надо ли то скрепить кровью?

— Страх какой, — отозвалась мама, — Елена Романовна, дорогая, верю вам бескровно. Ну, отдыхайте. Александр, — обратилась она ко мне, — а для тебя задание.

— Норма по сну? — застенчиво спросил я. — Всегда пожалуйста, сколько угодно.

— Не совсем так, — сказала она не без иронии. — Сбегаешь в магазин и на рынок, по списку. И посуду вымой перед тем. Только потом приляжешь. Посмотри, как там пыль, кстати…



— У меня каникулы, — взвился я, и мама посмотрела на меня взыскующе. — Ну, вот-вот начнутся, — пошёл на попятную я. — Мне будет не до «сбегать»…

И, вылезая из-за стола, всё-таки наступил на кошку.

Под оскорблённое фырканье чёрной твари мама выдала мне ряд указаний. И список. Я досадливо покивал головой. Бабушка у меня за спиной со вкусом пила чай. Ещё и хлеб вареньем намазала. Жёлтые листья носились за окном. Осень спускалась. Был октябрь, шестое, вторник, прохладный и туманный.

— Всем счастливо! — сказала нам мама из коридора. — Елена Романовна, к вечеру вы мне нужны отдохнувшая. Александр, убери безобразие со стены.

И она ушла.

— Пыль — это некстати! — запоздало крикнул я вслед. Дверь за мамой закрылась, щёлкнул замок.

Бабушка посмотрела на меня в упор, глаза у неё были зелёные и нестарые.

— Много думала, — произнесла она, произнеся букву «л» как «в», и с наслаждением ухватила чёрную сигаретку. Пыхнула спичка, по кухне поплыл дымок с запахом вишни.

— Это полезно, — брякнул я и попытался улизнуть из-за стола. Бабушка положила ноги на стул, стоящий рядом, и полностью отрезала меня от двери.

— А вот это неприлично, — делано небрежно заявил я и попытался попросить стул пойти. Такое неплохо удаётся и мне. Хотя мамина скамеечка для ног гонялась как-то за Басей целый день. Даже попыталась влезть на штору.

— Ничего неприличнего, абсолютно, — заявила бабушка и выпустила из ноздрей клубы дыма. — Размышляла тутай, мала час; таемница[6] страшна близкие люди — просто неведомая жизнь. Согласен?

И она подкрепила слова дымом. Снова.

— Наверное, я выйду на балкон, тут накурено очень, — отозвался я.

— Тераз, — сказала бабушка и нахмурила брови. — Буду сердита. Не испытывай терпенья! То всё так, слова, за ними подводное течение, очевиште

— Где-то тут собираются рыть метро, — сказал я. Стул не желал двигаться, Бася опасливо прижала уши…

— Метро я знаю, — сухо сказала бабушка. — Там несложне. Пьять копеек и вперёд, скрозь землю. Для чéго ты хочешь, жебы стул бежал? Тогда упаду.

— Вот вечно вы так, — сдался я. Бабушка раздавила окурок в блюдечке.

— Ты стал брать деньги, — утвердительно сказала она. — Гроши дар. То шимония. Личная выгода. Шарлатант.

V

Тихие воды осени…

 Посмотри, как прибывает время,

 оно уже выше лодыжек…

Не люблю классическую астрологию: все эти Венера в пятом доме — вожделение, Марс в первом — гнев. Если Меркурий, то в парадоксе.

Но Альманах веду. Не без напоминаний. У каждого из нас должен быть Альманах, так утверждает бабушка. Свой я маскирую под календарь — так он и называется: «1973». Незатейливо. Бабушка одобряет такой подход в целом.

— Та пышнота ни к чему не ведёт, — удовлетворённо сообщает она, завидев «1973», — то всё больные формы. Барок. Золото дутое. Вот, Лесик, бывает, кто-то назовёт Альманах «Гринуар» и носится с грязной бумагой. Или «Кондокрустис»… и всё у него тарахтит и звякает в той книге, нет покоя. А вот ешче — «Либорея»! Что то за такое слово?