Орлы в Диких землях

Но все же, переступив порог забегаловки, он заглянул внутрь.

Двое мужчин стояли, прислонившись к стойке, с чашками вина в руках. Один был высоким и коренастым; его правую руку украшала необычная племенная татуировка. Другой, с темно–рыжими волосами и бородой, был ниже ростом, но такой же крепкий. «Оба ветераны», – решил Тулл: никто больше не стрижется так коротко и не носит туники, которые, когда–то были военными.

– Говорю тебе, это был самый большой медведь, которого я, когда–либо видел. Вот такой огромной была его голова. – Мужчина пониже развел руками.

– А может быть, такой, – сказал другой. – Как у рыбы, которую я поймал прошлым летом. – Он развел руки в стороны на половину человеческого роста.

– Провалиться мне на этом месте, если я лгу. Ты же знаешь, я был урсарием.

– Да, Медведь, ты никогда не перестаешь напоминать мне об этом.

– А ты вечно морочишь мне голову рассказами о своем отце–римлянине, Катоне, – бросил в ответ урсарий. – О том, как он растил тебя после смерти твоей матери …  или, лучше сказать, платил за твое воспитание.

– Он же служил в легионах. Как он мог заботиться обо мне?

– Так вот, о медведе ...

Его собеседник насмешливо фыркнул.

Тулл слышал подобные грубоватые подшучивания тысячу раз. Он вышел из забегаловки и прошел дальше. «Солдаты не меняются с незапамятных времен, – подумал он. – И никогда не изменятся. Их языки развязались от выпивки, и эта парочка будет подшучивать друг над другом до конца вечера. Выпивка и пение шуточных маршевых песен, закончатся выбивание семи оттенков Аида друг из друга … и из любого, кто встанет у них на пути».

Его новая профессия трактирщика означала, что Тулл каждый вечер встречался с подобными мужчинами за чашей, но ситуация редко выходила из–под контроля. Сирона управляла «Волом и Плугом» с помощью железных прутьев задолго до того, как он появился в ее поле зрения, и с тех пор ничего не изменилось. Двое из четырех ее взрослых сыновей, все рослые представители галльской расы, всегда работали в таверне одновременно. Чаще всего громкое предупреждение одного из них утихомиривало буйных посетителей; когда это не помогало, они с успехом пускали в ход кулаки и ноги. Было редкостью, чтобы к усмирению применялись дубинки, а еще реже на подмогу звали Тулла.

Наличие молодых мускулов не означало, что он избегал конфронтации: отнюдь. Лишенный настоящих привычных схваток, он наслаждался случайными потасовками. Выставляя за дверь пьяниц, которые были вдвое моложе его и в два раза более подтянутыми, чем он сам, он в какой–то мере доказывал себе, что не совсем еще и стар. Сирона этого не одобряла. «Пусть это делают мальчишки, – часто говорила она, поджимая губы, которые так нравились Туллу. – Однажды ты расклеишься, и в итоге тебе сломают нос».

«Таким ты будешь любить меня еще больше", – говорил он ей каждый раз, прежде чем схватить ее для поцелуя. Ворча на то, что смотрят люди, она отталкивала его, но не слишком усердно. Она знала, что ей лучше не говорить лишнего: единственный раз, когда она по–настоящему ему пожаловалась, Тулл скрестил руки на груди и сказал: – Ты и твои парни, возможно, и сшибли много голов друг о друга, но моя жизнь заключалась в том, чтобы дать солдатам понять, кто главный. У меня есть способ, который очень... эффективен». Угроза отрезать человеку яйца, произнесенная тем же тоном, которым Тулл запугивал тысячи новобранцев, была испытанным средством. Это редко подводило – и когда это случалось, он использовал свой витис, виноградную палку-лозу, которая была одним из его служебных знаков отличия. Большинство людей, получавших удар в солнечное сплетение или по голове, или плечам, осознавали ошибочность своих суждений. Если дело примет серьезный оборот – а до сих пор такого никогда не было, – его меч и кинжал всегда будут ждать своего часа под стойкой бара.

Сирона была упрямой женщиной: – А если тебе будет больно? – требовательно спросила она.

– Я - солдат, жена. Солдат. Сражение – это часть того, кем я являюсь. Отстрани меня от этого, и ты можешь с таким же успехом убить меня прямо сейчас. – Она услышала решимость в его голосе, увидела ее в его взгляде и больше не приставала к нему.

«Жаль, – подумал Тулл, ускоряя шаг мимо очередного своего любимого заведения, – что мой витис нельзя применить к другим моим делишкам». Покинув Пятый, он едва ли думал о накопленной сумме своей пенсии. Он был человеком с простыми потребностями; владея таверной, Сирона в его деньгах тоже не нуждалась. Однако, услышав о сделках, в которые были вовлечены его бывшие товарищи, он постепенно решил, что с деньгами лучше, что–то сделать.

Опасаясь открывать предприятие самостоятельно (что он, знал об этом, бывший кадровый военный?), он вложил деньги в виноторговца, и в строителя. «Я должен был с самого начала заподозрить неладное», – подумал Тулл. Как только он передал монеты, оба предпринимателя стали неуловимыми. То, они всегда были слишком заняты, чтобы увидеться с ним, то находили причины прервать свои встречи.

Так продолжалось несколько месяцев, пока терпение Тулла не лопнуло, и он не потребовал доказательств того, куда делись его деньги. Наконец, ему показали бухгалтерские книги, но, к его разочарованию, он был сбит с толку плотными столбцами расходов, долгов и текущих затрат. Тулл не любил цифры, и, похоже, и виноторговец, и строитель знали это. Ворча, подозревая, что ему морочат голову, но не имея возможности доказать это, и не желая прибегать к физическому насилию по отношению к гражданским лицам – не было ничего необычного в том, что недовольные граждане тащили солдат в суды, – он был вынужден удовлетвориться обещанием виноторговца о «наступлении лучших времен» и клятвой строителя, что их дела скоро наладятся.

«Сделайте так, чтобы это произошло побыстрее, – прорычал Тулл, – или вы мне заплатите из собственного кармана». Угроза возымела некоторый эффект – по крайней мере, к нему начали поступать какие–то дивиденды. Не те суммы, которые ему обещали, но это было начало. Он понятия не имел, вернет ли он, когда–нибудь ту сумму, что вложил. Злясь на себя и немного смущенный, он ни словом не обмолвился об этом Сироне. По крайней мере, он вложил только четверть своего состояния. Остальное, погребенное под полом их с Сироной спальни, прослужит ему до конца дней, если он проявит благоразумие, а также оставит приличную сумму для Артионы. Улыбка тронула его лицо при мысли о приемной дочери.

Случилось так, как будто его услышали боги.

Тулл приблизился к "Волу и плугу"; мгновение спустя из парадной двери таверны вышла Артиона. Она заметила его не сразу, что позволило ему немного ей полюбоваться. «Она стала уже почти женщиной», – подумал он. Двенадцати лет или около того, высокая для своего возраста и к тому же эффектно выглядевшая. В ней сквозила уверенность – теперь он видел это по ее вздернутому подбородку и бесстрашному взгляду, с которым она смотрела по сторонам, и который напомнил Туллу его самого в молодости. Привил ли он это сам Артионе, или это было заложено в ней с рождения, он не знал, да и не заботился об этом. Грамотная, уверенная в себе и финансово обеспеченная, под руководством Сироны и Тулла из нее получилась бы прекрасная деловая женщина. С божьей помощью она выйдет замуж и тоже заведет детей, но любой мужчина, который захочет руки Артионаы, должен сначала показать себя Туллу.

– Отец! – Артиона  его увидела. Все ее самообладание исчезло; она подбежала к нему, снова став маленькой девочкой.

Туллу было все равно, что рядом находились солдаты, которые узнавали его за десятки шагов. Его сердце переполнилось радостью, и он заключил ее в крепкие медвежьи объятия. – Ты не меня ищешь?