Страница 9 из 9
12
Великий художник
Мартина и Филиппа заперли двери и тут вдруг вспомнили о Бабетте. Волна нежности и сострадания захлестнула их, ведь только одна Бабетта не вкусила своей доли блаженства этого вечера.
Поэтому они пошли в кухню, и Мартина сказала Бабетте:
— Это и вправду был очень хороший обед, Бабетта.
И сердца сестер вдруг исполнились благодарностью. Им пришло в голову, что за весь вечер ни один из гостей не сказал ни слова о еде. Да и сами они, как теперь ни старались, не могли даже вспомнить ни одного из поданных блюд.
Мартина подумала о черепахе. Черепахи в этот вечер никто не видел, и теперь она вспоминалась Мартине как что-то смутное и далекое — вообще, наверно, это было просто наваждение.
Бабетта сидела на деревянной колоде в окружении такого множества разнообразных грязных кастрюль и сковородок, какого сестрам никогда прежде видеть не приходилось. Она была такой же бледной и измученной, как в ту ночь, когда, придя к дому пробста, на пороге лишилась чувств.
Она даже не взглянула на своих хозяек. Ее темные глаза смотрели куда-то вдаль.
После долгого молчания она наконец перевела взгляд на сестер.
— Я была когда-то шеф-поваром в «Cafe Anglais», — сказала она.
— Всем и вправду понравилось, это был очень хороший обед, — повторила Мартина.
И поскольку Бабетта не отвечала, Мартина добавила:
— Мы все будем вспоминать этот вечер, когда ты вернешься в Париж, Бабетта.
Казалось, упоминание о Париже вывело Бабетту из оцепенения.
— Я не вернусь в Париж, — проговорила она.
— Ты не вернешься в Париж? — воскликнула Мартина.
— Нет, — ответила Бабетта. — Что мне там делать? Там никого из них не осталось. Я потеряла их всех, сударыни.
Обе сестры тотчас подумали о г-не Эрсане и его сыне.
— Бедняжка Бабетта! — сказали они.
— Да, их никого больше нет, — повторила Бабетта. — Ни герцога де Морни, ни герцога де Деказа, ни князя Нарышкина, ни генерала Галифе, ни Орельена Шоля, ни Поля Дарю, ни княгини Полины![16] Их никого больше нет.
Незнакомые имена и титулы людей, которых потеряла Бабетта, несколько смутили сестер, но в словах Бабетты звучала такая трагическая нота, что их сострадательные души восприняли эти потери как свои собственные и глаза их наполнились слезами.
После долгого молчания Бабетта вдруг едва заметно улыбнулась.
— Да и как бы я поехала в Париж, сударыни? У меня нет денег.
— Нет денег? — в один голос воскликнули сестры.
— Нет, — подтвердила Бабетта.
— Но ведь… десять тысяч франков? — испуганно выдохнула Мартина.
— Десять тысяч франков потрачены, сударыни, — сказала Бабетта.
Сестры опустились на стулья. Целую минуту они не могли выговорить ни слова.
— Но ведь… десять тысяч франков? — снова прошептала Мартина.
— Что я могу сказать, сударыни, — произнесла Бабетта с большим достоинством. — Обед на двенадцать персон в «Cafe Anglais» стоил десять тысяч франков.
Сестры по-прежнему не находили слов. Объяснение Бабетты было им совершенно непонятно, но в этот вечер произошло много такого, что так или иначе не поддавалось привычному объяснению.
Мартине вспомнилось, что однажды рассказал друг ее отца, побывавший миссионером в Африке. Он спас жизнь любимой жены старого негритянского короля, и король, чтобы выразить свою благодарность, пригласил миссионера на праздничное пиршество. И только много позже от своего слуги-туземца миссионер узнал, что блюдо, которым он с таким удовольствием лакомился, было приготовлено в честь великого христианского лекаря из мяса одного из маленьких упитанных королевских внучат.
Мартина содрогнулась.
Но сердце Филиппы растаяло. Стало быть, незабываемый вечер будет увенчан незабываемым доказательством человеческой верности и самопожертвования.
— Дорогая Бабетта! — мягко сказала она. — Ты, право же, не должна была отдавать все, что у тебя было, ради нас.
Бабетта посмотрела на свою хозяйку глубоким взглядом, странным взглядом — не было ли в нем капли сострадания, а может, и презрения?
— Ради вас? — сказала она. — Нет, ради себя самой.
Она поднялась с деревянной колоды и стояла теперь перед обеими сестрами. Она словно сделалась вдруг крупнее и выше ростом, и когда заговорила, слова ее оказались под стать ее облику.
— Я великий художник! — сказала она.
И помолчав, повторила:
— Я великий художник, сударыни.
В кухне воцарилось долгое-долгое молчание.
Наконец Мартина сказала:
— Значит, теперь ты всю жизнь будешь бедной, Бабетта?
— Бедной? — переспросила Бабетта.
Она улыбнулась каким-то своим мыслям.
— Нет, я никогда не буду бедной! Я ведь сказала вам — я великий художник. А великий художник никогда не бывает беден, сударыни! Мы получили в удел то, о чем вы, прочие, не имеете понятия.
Старшая сестра в растерянности и смятении еще только пыталась проникнуть в смысл того, что сказала Бабетта, но в сердце Филиппы зазвучали вдруг глубокие, преданные забвению струны. Ведь она когда-то однажды, давным-давно слышала о «Cafe Anglais». Ведь она когда-то однажды, давным-давно слышала имена из трагического перечня Бабетты.
Она встала и шагнула к своей служанке.
Это был долгий-долгий шаг — из одного мира в другой.
— Но ведь все эти люди, которых ты назвала, — заговорила Филиппа, — все эти парижские князья и другие важные господа, Бабетта… Ты же сама боролась против них… Ты же была коммунаркой, Бабетта! Генерал, которого ты упомянула, приказал расстрелять твоего мужа и сына! Как же ты можешь о них сожалеть?
Темные глаза Бабетты встретились с взглядом Филиппы.
— Да, — сказала она, — я была коммунаркой! Хвала Господу и Пресвятой Деве, я была коммунаркой! А люди, которых я назвала, сударыни, были жестоки и безжалостны. По их вине народ Парижа голодал, они притесняли бедняков, они чинили несправедливости. Хвала Господу и Пресвятой Деве! Я стояла на баррикаде! Я заряжала ружья для своих мужчин! Мои руки были черны от пороха, мои башмаки промокли от крови, по которой я ступала. И все же, сударыни, я не вернусь в Париж, потому что там больше нет этих людей.
Она снова застыла, погрузившись в свои мысли.
— Понимаете, сударыни, — наконец сказала она. — Эти люди принадлежали мне, они были моими. Вы, mes petites dames, не сможете ни вообразить, ни поверить, сколько денег было затрачено на их воспитание и образование, но потому-то они и умели оценить мое великое искусство. Я могла сделать их счастливыми. Когда я отдавала им лучшее, на что была способна, я была в силах дать им полноту счастья.
Она помолчала.
— То же самое чувствовал месье Папен, — наконец сказала она.
— Месье Папен? — переспросила Филиппа.
— Да, ваш месье Папен, бедная моя фрёкен! — подтвердила Бабетта. — Он сам мне это рассказывал. Как мучительно, как невыносимо для художника, говорил он, когда его толкают к тому, чтобы он творил не в полную меру своего таланта, и славят его за это. По всему миру, говорил он, разносится вопль, рвущийся из сердца художников: «Дайте нам творить в полную меру нашего таланта!»
Филиппа подошла к Бабетте и обняла ее. Ей показалось, что она прижала к себе мраморную статую, — сама Филиппа дрожала с головы до ног.
Она не сразу смогла заговорить.
И только после долгого молчания, прильнув щекой к щеке Бабетты, прошептала:
— Но ведь это не конец, Бабетта! Я чувствую — это не конец! В Раю ты будешь великим художником, как то было замыслено Господом Богом! О! — добавила она, заливаясь слезами: — О! Какое блаженство доставишь ты ангелам!
16
В этом перечне имен фигурируют лица, представлявшие «сливки», парижского общества времен Второй империи. Впрочем, некоторые из них сошли со сцены позднее, чем это представляется героине К. Бликсен, т. е. перечень этот довольно условен. Шарль Огюст, герцог де Морни (1811–1865)-единоутробный брат Наполеона III, принимавший активное участие в перевороте 1851 Г., В разное время был министром иностранных дел, председателем Законодательного собрания.
Луи де Деказ, герцог Глюксберг (18191886), депутат и посол, в 1873–1875 был министром иностранных дел. Князь Нарышкин — вероятно, Бликсен имеет в виду Василия Львовича Нарышкина (1841–1906), жившего в Париже в 6070-е п. Орельен Шоль (1833–1902)известный журналист, сотрудник и основатель ряда газет, в том числе «Желтого карлика», непременный участник светской жизни Парижа. Поль Дарю (скорее всего имеется в виду граф Наполеон Дарю) — министр иностранных дел в 1870 г. Княгиня Полина Меттерних — супруга австрийского посла в Париже.