Вопрос цены

Свет в зале почти выключили, давая основное освещение на женщину и экран за ее спиной.

Госпожа Павлова начала свою речь, и её голос был настолько спокойным и уверенным, что захватывал всех присутствующих.

Поприветствовав гостей, она объявила основную цель вечера. После свет полностью погас, а экран засветился мягким голубоватым светом.

На экране замелькали первые кадры с тихими городскими пейзажами, домами, тихими улочками и переулками.

«Каждый дом кажется крепостью, убежищем. Но за закрытыми дверями часто происходит то, о чем никто не знает. Домашнее насилие — проблема, с которой сталкиваются миллионы людей. Но многие из них молчат,» — раздался голос за кадром.

Олег за моей спиной внезапно выпрямился, почти дернулся, как от удара.

Пейзажи сменило лицо молодой женщины, лет 35, избитое, окровавленное, с синяками на запястьях, шее, лице.

«Ольга — мать двоих детей, работающая медсестра в небольшой больнице. Она жила в браке 12 лет и скрывала, что муж регулярно применял к ней физическое и психологическое насилие.» — продолжил голос. Эту фотографию сменили другие, где находились двое детей с заблюренными лицами, сидящие в неестественных позах, всем своим видом воплощая страх.

Олег напрягся, его мышцы сжались, как будто он внезапно оказался в самом центре происходящего на экране. Я почувствовала его беспокойство еще до того, как он сделал резкий вдох, словно картинка на экране ударила его в солнечное сплетение.

На секунду мне стало дурно.

«Домашнее насилие — это не только физические удары. Оно может быть эмоциональным, экономическим, сексуальным. Но самое страшное — это страх и чувство вины, которые удерживают жертв в плену».

Снова поменялись кадры: девушка, почти ребенок, опущенная голова, опущенные глаза, невыносимо хрупкая. Руки сжаты в кулаки, на запястьях — следы от веревок, такие же следы — на лодыжках.

Еще одна девушка, прижимающая к себе младенца: та же поза, те же невыносимые мука и безнадежность в глазах.

' Сексуализированное насилие над детьми в таких семьях часто становится частью манипуляции над матерью'.

Эти кадры буквально проникали в душу. Я чувствовала, как дыхание сбилось, и мне стало тяжело оставаться в зале. Образы девочек и женщин, которые были заперты в собственных кошмарах, слишком ясно отзывались болью в моем сердце. Но реакция Олега беспокоила меня ещё больше. Я заметила, как его рука сжалась в кулак, а челюсти стиснулись до хруста в зубах. Лицо превратилось в застывшую, неживую маску. Он смотрел на экран так, будто увиденное перед ним открывало какие-то собственные, скрытые глубоко воспоминания.

«Эти дети растут в страхе, не зная, что такое нормальная семья. Жертвы насилия часто замыкаются в себе, не доверяя даже самым близким. Но самое страшное — они верят, что заслуживают это…»

Я инстинктивно потянулась к Олегу, коснувшись его руки. На миг он замер, будто не понимая, где находится, его словно разрывало изнутри.

Ещё одна жертва на экране — пожилая женщина. «Он контролировал мои финансы, мои решения, мои мысли. Я была его собственностью. Когда я наконец смогла уйти, было уже поздно — я потеряла себя…»

Эти слова, казалось, пробили Олега насквозь. Он молчал, но я почувствовала, как его пальцы едва заметно дрожат, а в глазах клубится туман тьмы — первозданной, холодной, лишенной жалости и пощады.

Я тихо выдохнула, пытаясь не показать, как меня пугает его состояние, хотя внутри меня трясло от ужаса. Олег был как хищник, прижатый к стене, на грани срыва, и я не знала, что может стать последней каплей. Задеть его сейчас, дать понять, что я рядом, что я вижу означало быть сметенной его злом. Сметенной без жалости и размышлений.

Я осторожно, едва заметно сделала шаг в сторону, пытаясь освободиться от его напряжённого влияния, трусливо стараясь слиться с толпой, надеясь, что он не заметит того, что я вижу. Но всё равно оставалась рядом, как если бы моё присутствие могло удержать его от краха.

На экране продолжался документальный фильм. Голос за кадром:

«Каждый из нас может стать светом в тьме. Но что делать, если тьма поглощает нас? Если мы боимся её силы?»

Я рискнула украдкой взглянуть на Олега, надеясь, что он не заметит. Его лицо было каменным, взгляд — остекленевшим.

Картина на экране стала другой: замелькали кадры домов — старых, но еще пригодных для жизни, коридоров, по которым бегали детишки, тихих комнат, наполненных спокойствием, классов, с занимающимися детьми и столовых, где мамы пили чай.

«Домашнее насилие — это не личная проблема одной семьи. Это проблема общества. Каждый из нас может помочь разрушить этот цикл насилия. Только так мы сможем построить мир, где люди не будут бояться своего дома».

Фильм подходил к концу, но это никак не сказалось на состоянии Королева. Важно было не то, что происходило на экране, а то, что происходит здесь, рядом с Олегом. Его внутренние демоны, которые пробуждались с каждым кадром, каждой историей, были гораздо страшнее.

Я со всей силы схватила его за руку и вонзила в него свои ногти, не зная, не понимая, что еще можно сделать. Вонзила так глубоко, что почувствовала кровь, брызнувшую на мои ладони из разорванных шрамов.

Олег вздрогнул, как будто я вывела его из глубокого транса. Его взгляд ожил, но остался жестким, холодным, словно замерзший осколок. Я увидела, как его глаза сузились, когда он осознал, что я сделала, понял по моему лицу, что я все видела. Кровь медленно текла по его руке, а мои ногти всё ещё были вонзены в его шрамы. Я не могла даже пошевелиться, замерев как кролик перед удавом.

Его губы дрогнули в злобной усмешке. Он знал, что я знала, и я знала, что он никогда не простит мне этого знания.

— Ты ведь понимаешь, что не стоило этого делать, да? — его голос был холодным, как лёд, тихим, как шорох осенних листьев.

Моё сердце забилось сильнее, и я сглотнула, не в силах ответить. В этом моменте была вся суть Олега — его безразличие к чужим эмоциям, его жестокость, прикрытая холодной маской. Я знала, что что-то сломала, возможно, безвозвратно. И теперь мне предстояло столкнуться с последствиями.

— Ты слишком глубоко полезла, Лив, — продолжил он, его голос становился всё ниже, звучал почти ласково и от этого мне стало дурно. — И теперь тебе придётся с этим жить.

Олег осторожно взял меня за запястье, ослабляя мою хватку, и начал медленно вынимать мои ногти из своей кожи. Его движения были почти ласковыми, но эта кажущаяся мягкость только усиливала чувство ужаса внутри меня. В тишине между нами звучал лишь наше неровное дыхание.

— Теперь ты увидела мою тьму, Лив. Что дальше?

Мои пальцы дрожали, когда он освободился от моей хватки, но отпускать запястье не торопился. Кровь всё ещё сочилась из его шрамов, как напоминание о том, что я пересекла границу, которую никогда не должна была переступать. В полумраке зала, мне казалось я смотрю в лицо демона.

— Ты думала, сможешь всё контролировать, не так ли? — продолжал он, глаза его были сосредоточены на моём лице. — А теперь думаешь, сможешь просто уйти?

«Он убьет меня! — пронеслось в голове, — просто даст приказ Володе и забудет обо мне навсегда!»

Кадры в фильме подошли к концу, жена сенатора снова вышла вперед, но мне было уже не до нее. Я не была уверена, что вообще переживу эту ночь.

Глаза Олега сверкали в полумраке зала, как два черных брильянта. Я не могла отвести взгляда от этих глаз, которые прожигали меня насквозь, как будто видели всё, что я пыталась скрыть. Олег словно сжимал в своих руках мою душу, медленно и неотвратимо. Весь зал, люди вокруг, вечер — всё это перестало существовать, свелось к одному моменту, когда мне казалось, что мое сердце перестанет биться.