Страница 66 из 83
— Ты обещал, что мы сразимся на боях! Я и ты. Вместе. Друг с другом! — И каждое слово наполнялось чувствами. Но не вчерашними ненавистью и яростью, а обидой обделённого вниманием ребёнка.
— Чиён, — едва сдерживая улыбку, сказал Вааи, — я понимаю, что не оправдал твоих ожиданий, ведь обстоятельства были против нас, — тут он слукавил, забрав себе половину обиды парня. — Мне бы хотелось честной битвы с тобой. Такой, где бы ты мог не сдерживаться, выпустить пар, но не срываясь, как тогда, не безумствуя. Ты меня понимаешь?
— Да.
— Я рад. Надеюсь, ты ещё помнишь, что я твой наставник? И про тот наш разговор после отплытия пиратов?
Чиён закивал, а за стеной громыхало и трещало так сильно, будто с небес сыпались камни.
— Я сражусь с тобой при одном условии, — в затишье произнёс Вааи, а парень глянул затравленно, но всё же кивнул. — Когда Мару вернётся, вы будете видеться каждый день, и ты будешь держать себя в руках, ни разу его не ударишь. Если продержишься месяц, у нас с тобой состоится славный честный бой. По рукам?
— Да! — перекричал гром Чиён и первым подал руку, решительно глядя в глаза.
Глава 92
Трое для одного
Лодка
— Он не дышит. — Лукреция приложила ухо к груди Рихарда.
Джази попытался вытолкнуть остатки воды из бесчувственного тела, но та больше не шла.
— Что делать? Как его оживить? Он ведь не может так просто… — Алек прерывисто дышал, округлившимися глазами глядя на распростёртое тело.
— Не может, — процедил Джази. — Фениксы распадаются пеплом после смерти. А он ещё здесь, — добавил, заметив, как побелела Лукреция. — Прости, красотка, что напугал. Я не знаю всего о Фениксах, но про пепел — это точно. Ещё называют это белой смертью. Тихо-тихо… — Он подставил плечо, приобнял девушку, когда та начала заваливаться без чувств. — Только этого не хватало. Господин, — обратился пират к Алеку, — свисток у вас?
— Д-да. — Мальчик хлопнул себя по груди, где переплелись шнурками косточка и свисток Рихарда, вытянул их. Пират кивнул, попросил подуть и представить, как к лодке приблизятся морские обитатели.
Трель вышла резкой, пронзительной. Лукреция вскрикнула и очнулась, покосилась на Джази, к груди которого была прижата, на его синюю руку, обнимающую за плечи, и не шелохнулась. Несколько чаек, что кружились неподалёку, не обратили на свист никакого внимания, а вот молния, сверкнувшая впереди из ушедшей на восток тучи с полосой косого дождя, их взволновала. Птицы бестолково нырнули и поднялись, пролетели над лодкой и скрылись в низких облаках в той части неба, куда вскоре придёт едва брезжущий рассвет. Пират кивнул.
— Капитан жив. Иначе свисток бы вернул свои свойства. А так нет. Мы должны что-то сделать.
— Что? — тихо спросила Лукреция, мягко оттолкнулась от Джази и выпрямилась, посмотрела на Рихарда.
Его глаза были скрыты растрёпанными волосами. Плечи и руки обожжены, правая почернела, покрылась нарывами, из них вытекала отравленная ядом буро-жёлтая кровь.
— Как помочь⁈ — воскликнул Алек, трясущимися руками запихивая подвески за пазуху.
— Простите, господин, но вы тут не поможете, — хмуро сказал Джази и повернулся к Лукреции. — Красотка, ты ведь истинная Чародейка?
Девушка не ответила, только вздохнула.
— Хорошо. — Джази закрыл глаза, выжал мокрые волосы, с силой потёр ладони одну об другую, пока не обсохли. Снял кольцо, убрал в карман штанов, собрался с духом, заговорил: — Сейчас я буду искать… — Он сбился, засопел, пересиливая себя, опустил руки на живот Рихарда. — Буду искать место, которое не даёт ему вернуться. Оно закрыто. Поэтому он там. Место. На теле. Не знаю, как объяснить.
— Ты — лекарь? — спросила Лукреция, наблюдая за его руками.
Джази мотнул головой и добавил сквозь зубы:
— Прости, но тебе придётся сделать, как я скажу. Не умеешь — научишься в процессе.
Никто не видел, кроме Джази, как перед его глазами появилось голубоватое свечение. Тонкая линия протянулась от одного указательного пальца к другому. Пират не хотел это делать. Он даже для Паулины, своей приёмной матери, вырвавшей его из рабства в Гристене, это не сделал. Но мальчишка, сумасшедший маленький Феникс с яркой улыбкой, глазами цвета неба, такой решительный, поставивший всё на кон, побуждал Джази вытащить козырь.
Боа-Пересмешники, кто достаточно контролировал свои божественные силы, а не был просто «грядкой», с которой два раза в год можно было собрать урожай драгоценных чешуи и перьев, могли сделать многое. И самыми страшными для них вещами были две, запрещённые, так редко применяющиеся, что стали притчей в устах старших поколений. Даже там, в рабстве, в одиночных клетках, слухи об этих чудесах сочились сквозь стылые камни. Пленники вздыхали, что если бы не были трусами, если бы могли развить свою силу, то обязательно бы постигли все её грани. А в заточении лишь стенали, таращились пустыми глазами, жили от одного приёма зелья до другого, впадали в безумие, если его вовремя не давали. И никто даже не пробовал вырваться, все смиренно ждали своей участи, лишь заполняя «ферму» тягучими жалобными звуками, в которых едва различались древние предания о силе, которая способна всё изменить.
Сила Боа была завязана на проницании — быстром проникновении через живое и неживое. За счёт этого попадали и в разум, легко, если научены, снимая внутренние блоки. И на проницании держались две запретных техники.
Первое, наименее опасное для самого Боа, было найти источник боли человека, создать канал из ментальной связи, по нему вывести всё дурное и либо прервать связь, понадеясь на чудо, либо чем-то заполнить образовавшуюся брешь. Но человеческие тела не принимали посторонние предметы так сразу, потому чаще Боа вливали туда свою силу, та подстраивалась под тело, усваивалась. Но сам ментальный лекарь после этого терял сознание и долго не приходил в себя. И это только с людьми — с Детьми богов подчас было сложнее.
Второе: забрать боль и раны другого человека, оставив ему состояние своего тела. Надо ли говорить, что проделать это мог Боа-Пересмешник, имеющий не только достаточно сил для такого, но и физически здоровый. И ни один Боа после этого не выживал. Даже для первого требовалось идеальное здоровье, чтобы скорей восстановиться, чтобы посреди связи не свалиться без чувств, не закрыв канал, откуда бы сила пациента хлестала бы, пока вся не вышла.
Оба варианта не подходили, поэтому Джази и не спешил прибегнуть к одному из них. Он очень хотел жить. Можно даже не долго и счастливо, а как получится, но вот умирать в ближайшие годы точно нет. И сейчас, ища боль мальчика своей голубоватой нитью между пальцев, он пытался не довести до финала первый способ, и не раскрыть слишком сильно дорогу второму. В этом ему поможет сила той, кто была из редкой, почти невозможной породы истинных Чародеев. «Хоть бы получилось. Живи, малыш, живи. Я тебе, вроде как, должен», — молил пират, стиснув зубы.
Но даже так поиск повреждённых участков выпивал много сил.
Натянутая нить затрещала, и острые вибрации пробили руки до локтя. Джази заморгал, не понимая, почему держал глаза закрытыми. Руки зависли под ключицей, выше сердца Рихарда. Пират провёл над правым плечом, над страшной раной клыком агачибу на спине и почерневшей рукой, но там нить вела себя довольно спокойно. «Почему? Тут же ничего нет?» — гадал Джази, возвращаясь на место волнения способности. И снова пронзительный треск. Руки дёрнулись, едва не разошлись. А этого нельзя допустить, ведь тогда нить порвётся и силы кончатся, ведь Джази уже давно не практиковался.