Страница 57 из 83
Все уроки по духознанию — литературу, историю, общение, письмо — Рихард игнорировал, считал бесполезными, в отличие от мирознания. Не только науки о растениях и животных, но и о себе. О теле и душе — так назывался любимый предмет мальчика, который вёл старик Кобальд. «Вот будет у тебя инициация, — говорил он, нажимая между лопаток Рихарда, чтобы тот мог обхватить стопы ладонями, — так эта скукотища — бег, прыжки всякие, подтягивания — сразу станут интересней. Поймёшь, что к чему, для чего я вас тут гоняю. И силушку будешь открывать постепенно в себе. Как и где она зарождается, как подпитывается, как использовать, чтоб себе не навредить, через что она проходит — вот этому я тебя обучу, как будут занятия о силе и духе. Держись, птенчик, спуску не дам!» И мальчик ждал, исправно посещая лишь уроки Кобальда.
И обещанного, желаемого не случилось. Всё обрубил суд. Рихард судорожно всхлипнул, не приходя в сознание.
Снилось ему, как учитель качает головой и говорит: «Эх, рановасто ты, птенчик, крылышки раскинул. Смотри, как бы весь огонь с тебя не вышел. Но ты не грусти, держи, займи моего пламени. Авось, сочтёмся». И протянул на широкой ладони танцующий золотой лепесток.
Рихард вздрогнул и проснулся. Увидел звезду впереди и, подпрыгнув, взлетел. Будто бы сила и впрямь возросла. Так он и летел: до темноты в глазах и пепла с крыльев, а потом краткий сон на щитах. Только они сносили его пламя, не горели. Это радовало. А сны больше не приходили. Лишь ощущение танцующего золотого лепестка в ладонях и прочно засевшая в голове мысль подбадривали его. «Я вернусь, чтобы отдать долг. Ведь там, впереди, меня кто-то ждёт».
Но полёты становились всё короче, а сны — длиннее.
Тёмные мысли ползли из чёрного колодца. Плита надежды, которой был тот колодец завален, трескалась каждый раз, как крылья не сносили порывов ветра, бросая птенчика вниз. И мысли были уже не о том, чтобы бросить всех здесь, средь открытой воды и огромных чудовищ, а о смерти. Собственной смерти. Долгой, мучительной и холодной. Не одинокой — это обнадёживало и печалило одновременно.
Обратится ли огненной птицей или, истратив все силы, бесполезным кулём сгинет в морской пучине — эти исходы страшили всё меньше, он привыкал к ним, как к горькой микстуре, зная, что она избавит от мук. И это казалось правильным. Только бы добраться до берега, а дальше…
«Ничто не вечно», — думал Рихард, отдавая на сохранение Алеку свисток и персиковую косточку, что висели до того на шее. Мальчик опасался, что пламя, более не столь послушное, прожжёт и их, как это случилось с жилеткой, выгоревшей полностью, несмотря на пропитку раствором против огня. Концентрации хватало лишь на то, чтобы не сжечь случайно верёвку, обмотанную вокруг пояса. Уже третью за полёт. Последнюю из бывших в лодке.
Лукреция не показывалась, и Рихард перестал думать о ней, выгнал из головы, и тогда более глубокая трещина прошла по плите надежды, и тьма просочилась наружу. Отчаяние и страх захлёстывали изнутри. Но надо было лететь. Там — ждут. Там — жизнь. Там ему помогут. Может быть…
Он обнаружил себя распластанным на щитах, не помня, как спустился. В отблесках серого пламени, бьющего из спины вверх, сносимого ветром в сторону, Рихард разглядел кого-то под собой. «Отражение?» — подумал он вяло и прижал левую, изрезанную перьевидными, сочащимися огнём и кровью шрамами ладонь к прозрачной поверхности щита. И понял, что ошибся.
Под ним на крыше надстройки лежал Джази без платка на голове. Чешуйки на его висках серебрились в свете тонкого месяца. Боа-Пересмешник. Из чешуи его родичей сделаны эти щиты. Сама жизнь — проявление силы богов — заключена в них. Пират глядел в глаза Рихарда, не мигая. Поднял руку и приложил с той стороны от ладони мальчика. Тот чуть улыбнулся, заметив, как далеко выступают пальцы парня, да и сама ладонь была больше. И Феникс готов был поклясться, что сейчас ощутил тепло от этого, разделённого щитом, прикосновения.
Джази что-то сказал. Мальчик вяло прочертил указательным пальцем вправо-влево, пытаясь этим дать понять, что слова не достигли ушей. Да и шум моря, и крики птиц давно остались на границе слышимости. Пират приподнялся, опираясь искусственной рукой, не отрывая ладони другой от щита, дохнул на прозрачную преграду и написал зеркально, чтобы Рихард мог прочитать: «Не сдавайся. Мы в тебя верим». Едва заметный кивок был ему ответом, и тьма забвения вновь забрала Феникса. Он проснулся ещё затемно. И вместе с прежним обещанием вернуться к ждущим его добавилось ещё одно: «Не сдамся!».
* * *
Бэн
— Ой, какая большая собачка, — поражённо выдохнул Мару, выпуская ладонь Бэна.
Добромир, такой высокий, широкоплечий, стоял впереди, он должен был заслонить собой зверя, но тот превосходил его ростом. Хозяин лавки, вёдший подопечного в поводу, ухмылялся, наблюдая за произведённым эффектом.
— Значит, знакомьтесь, — Репей похлопал зверя по серо-коричневой шее,— эта зверюга называется даххри, а имя я ей дал Хойхо. Он уже привязался к нему, так что поменять сложно будет. Хойхо, пока он был ещё в яйце, пираты сюда привезли с южных островов с той стороны мира. Дак тут, на севере, я его и поменял кой на чо. Не знал, что это тогда ещё, так, на интерес. Это потом из книг всяких умных вычитал, что оно такое, да как с ним быть. Теперь ему два с половиной года. Жрёт всё. Каков красавец, а⁈
— Седло надёжное, не сползёт? — строго спросил Добромир.
— Нет, я ж сам его шил, — заверил делец и подёргал за широкий ремень на грудине Хойхо.
Добромир оглянулся на ребят, отошёл в сторону, приглашая осмотреть заморское чудо. И зверюга предстала во всей красе.
Она была огромной. Развитое тело с крепкими мышцами, короткая лоснящаяся серая шерсть, длинные лапы и шея, мощная голова… Бэн едва удержался от вскрика, когда Хойхо раззявил пасть и зевнул. Нижняя челюсть расползлась надвое, будто змеиная, вывалился красный язык, блеснули на фоне чёрного зева длиннющие белые клыки. Зверюга издала высокий звук, похожий на собачье «ау-уф» и челюсть с клацаньем сомкнулась, лишь в середине нижней едва заметно обвисла кожа. Прямо на Бэна уставился любопытный оранжевый глаз посреди лба.
Хойхо направился к ребятам, таща за собой упирающегося Репея. Широкие лапы с четырьмя перепончатыми пальцами неслышно ступали по земле. Вот он минул Добромира, и тот действительно верхом шапки едва доставал зверю до уха. Даххри поворачивал голову и так, и эдак, разглядывая ребят. Тёмный хохолок постоянно падал на центральный глаз, а с каждого боку, но ниже и дальше, чем были у обычных собак, виднелось ещё по одному, только меньше. Из нижней челюсти под острыми ушами торчали назад небольшие рога, и закатный свет играл на их завитках.
— Да стой же ты, дурында! — прикрикнул Репей, натягивая повод.
Голова зверя нехотя повернулась к хозяину, и Бэн только сейчас заметил плотные кожаные кольца, обхватывающие рога у основания. От колец и были протянуты поводья-ремешки. Такие же, только шире и толще размещались на теле, выходя из широкого, удлинённого седла с довольно высокой спинкой. Бэн прикинул, что в нём можно даже полулежать, значит, и двое легко поместятся.
Один ремень проходил через грудину, от него между передних лап вёл другой, пересекаясь на рёбрах с двумя более плотными, почти полностью скрытыми кожаной «юбкой» седла. Широкие стремена бряцали поверх неё. Бэн сделал пару шагов в сторону, зверь повёл головой, переводя взгляд то на него, то на Мару. Порыв ветра в лицо донёс запах Хойхо. На удивление приятный, будто тёплое молоко, свежая зелень и отчего-то земляника. Парень улыбнулся и уши зверя встали торчком, поднялась и длинная тонкая шерсть в них, жёсткая на вид.