Шкурка бабочки

Так оставайся дома, сказала Ксения в припадке подростковой злости, и в ответ услышала про бессердечие, эгоизм и черствость. Мне голову некуда преклонить в собственном доме, кричала мама, я буду умирать, мне стакана воды не подадут. Я все для тебя делаю, а ты не хочешь отпустить меня отдохнуть на две недели! У Лены дочка уже зарабатывает, одна ты у меня на шее.

Ленина дочка была старше Ксении на три года, но это было неважно. Ксения закусила губу и сказала, что устроится летом на работу, и маме не придется работать всю осень без выходных. Когда Ксения сообщила об этом отцу, тот попытался возмутиться, даже позвонил матери, но та как отрезала: «Это очень хорошо, пусть девочка приучается к финансовой самостоятельности. А то вырастет такая же неудачница, как ты».

Это был последний довод во всех спорах – и он надежно блокировал все папины попытки вмешиваться в воспитание дочери. Ксения помнила, как в пятом классе, сразу после их развода, мама сказала, что надо лучше учиться и потому – нечего больше три раза в неделю ходить в танцевальную студию. Ксения любила танцевать: ей казалось, когда она танцует, она взрослеет, становится такой же красивой, как мама – в туфлях на высоком каблуке, в облаке духов и вина – да и папа всегда приходил на выступления, восхищался, говорил ты у меня красавица, но в пятом классе все закончилось. Ксения сидела в своей комнате, делала уроки, чтобы не плакать, а на кухне папа, пришедший на выходные повидать дочь, что-то пытался объяснить маме, а та повторяла только: «Если девочка будет заниматься такой ерундой, она вырастет неудачницей, как ты».

Вот и в этот раз, она сказала отцу: «Это хорошо, пусть приучается к самостоятельности», а самой Ксении – что она, конечно, молодец, но вообще-то в этом нет никакой нужды, деньги в семье и так есть, если ты это из-за меня, то не надо.

– Нет, что ты, мама, – сказала Ксения, – просто я считаю, что мне пора уже начать зарабатывать.

На каникулах Ксения вместе с Маринкой устроились курьерами по объявлению. Работы было немного: забирать корреспонденцию в нескольких фирмах и развозить по указанным адресам. На это, правда, уходил почти весь день, но зато обещали заплатить сто долларов. За лето набежало бы три сотни, не так, чтобы много, но вполне приличная сумма, чтобы она не чувствовала себя нахлебницей.

Мама уехала 25 июня, а на следующий день Маринка позвонила и сказала, что на работу не выйдет, мол, заболела. Ксения спросила, что с ней, та ответила, что простыла, и Ксения начала собираться, хотя ей не понравился Маринкин тон. Уже в дверях ее застал телефонный звонок: плачущая Маринка призналась, что накануне вечером человек, которому она сдавала лист заказов, ее изнасиловал.

– Я пришла вечером, – всхлипывала Марина, – в офисе уже никого не было, только он. Я прошла за ним в кабинет, как всегда, он предложил чаю, и я согласилась, потому что попала под дождь и замерзла. Он плеснул чуть-чуть коньяку, а потом стал приставать ко мне, ну, и…

– Так ты сама ему дала или он тебя изнасиловал? – спросила Ксения.

– Не знаю, – ответила Марина, – я говорила «я не хочу». В Америке это бы считалось изнасилованием.

– И что ты будешь делать? – спросила Ксения. – Пойдешь в милицию?

– Нет, что ты! Больше не приду к ним, и все.

– А как же деньги? Тебе же еще ничего не заплатили. Не тупи, Маринка!

– Ну, значит, не будет денег, – всхлипнула Марина, – я туда больше не пойду. И вообще, перестань меня парить, – сказала она и добавила после паузы: – Он сказал мне, что я могу звать его Димочкой.

Почему-то именно в этот момент у Ксении потемнело в глазах от ярости. «Димочка» задел ее больше изнасилования, больше того, что Маринка была готова отказаться от денег, только чтобы не ходить туда. Ксения знала эти вспышки ярости – из-за них одноклассники считали ее бешеной и боялись дразнить еще в начальной школе. Но сейчас Ксения напоминала себе слова Левиного сэнсея: не следует позволять негативным эмоциям полностью подчинять себя, надо направить их, полностью вложив в удар. И вот теперь всю дорогу она несла свою ярость, как стакан с водой, стараясь не расплескать. Перед ее глазами стояла картина: мерзкий Димочка сдирает одежду с Марины, ее матовая кожа светится в полумраке евроремонтного кабинета, светлые волосы страдальческим ореолом вздымаются вокруг головы. Картинка была смутной – не потому, что Ксения толком не помнила Димочкиного лица, а потому, что яростный туман мешал разглядеть детали.

В офисе Ксения как всегда взяла лист заказов и корреспонденцию, и только потом ледяным голосом спросила, у себя ли генеральный директор. Димочка, невысокий, лысоватый мужчина средних лет, удивленно посмотрел на нее сквозь очки и спросил, зачем ей генеральный. Мне надо, сказала Ксения так, что он тут же провел ее через весь офис к приемной.

– Галочка, – сказал он секретарше, – вот девочка-курьер хочет поговорить с Аркадием Павловичем, я уж не знаю о чем.

– Аркадий Павлович занят, – сказала Галочка, не отрывая глаз от монитора.

– Я на минуту, – сказала Ксения и открыла дверь в кабинет.

Через пять минут Димочка, заливаясь краской, стоял перед генеральным. Губы его тряслись, глаза под стеклами очков набухали слезами.

– Она сама… – пролепетал он.

– Мудак, – прошипел Аркадий Павлович, – она же несовершеннолетняя! Это же статья! Даже если она сама!

Ксения рассчитала все правильно: люди старшего поколения не знали, что такое возраст согласия.

– Мы готовы заплатить компенсацию, – сказал Аркадий Павлович, – я вычту у него из зарплаты столько, сколько вы сочтете нужным.

– Я не уверена, что готова говорить о компенсации, – сказала Ксения. – Когда девушка берет деньги за то, что мужчина занимался с нею сексом, это больше напоминает проституцию, чем компенсацию. Я бы хотела только, чтобы моя коллега получила то, что заработала. По возможности не заходя в офис.

Через десять минут Ксения выходила из офиса с сотней долларов Марининой зарплаты.

– Вот видишь, – сказала она подруге, – ты даже на три дня меньше меня отработала.

Впрочем, следующий день оказался последним рабочим днем и для самой Ксении. Первый же клиент, к которому она пришла, заметил, что пакет вскрыт. Внутри не было ничего, кроме одного письма – а ему должны были принести еще и небольшую сумму денег. Долларов триста пятьдесят, ничего серьезного, сейчас все выясним, сказал он растерянной Ксении, набирая номер конторы. Разумеется, Димочка клялся, что дал Ксении целый конверт и деньги лежали внутри. В том же кабинете генерального начальник взял у Ксении реванш.

– Они начинают с шантажа, а переходят к воровству, – сказал он.

Даже если Аркадий Павлович понимал, что произошло, он не счел нужным ничего сделать. Сошлись на компромиссе: они считают, что Ксения потеряла деньги, поэтому они тоже не будут обращаться в милицию (Димочка не сдержал улыбки при слове «тоже»), не будут также просить Ксению компенсировать потери, понимая, что она еще девочка и денег у нее толком нет, мы же не звери какие-нибудь, правда, Ксюша? Но, разумеется, о дальнейшей работе не может быть и речи, так же как и о зарплате за июнь.

Ксения понимала, что ее подставили. Взрослые богатые люди показали девочке ее место. Еще бы! Какая-то шмакодявка будет качать тут права! Вот тебе права, вот тебе триста пятьдесят у.е., вот тебе наша неземная доброта, мы тоже не будем обращаться в милицию! На всю жизнь Ксения запомнила этот урок: нельзя позволить себе расслабляться даже на самой простой работе. Доверять можно только самым близким друзьям.

Сухими глазами она весь вечер смотрела в телевизор, повторяла слезами горю не поможешь. Плакать, как говорит мама, это признать себя беспомощной, признать свое поражение, а ты должна бороться. Да, девочки не плачут, надо что-то придумать, повторяла Ксения, но все равно не сказала Маринке, что ее уволили, не заплатив денег. Не потому, что боялась ее сочувствия – просто Маринка предложила бы поделить деньги на двоих, а брать у нее Ксения не хотела. Достаточно того, что Маринку изнасиловали. Ксения ничего не сказала, даже когда Марина позвонила и призналась, что с первого июля решила снова выйти на работу, потому что Димочка позвонил и извинился, пообещав, что больше подобного не повторится. Впрочем, Маринкин голос знакомо вибрировал от возбуждения, и Ксения подумала, что нечто подобное вполне может и повториться. В конце концов, сказала Марина, это было даже интересно, у меня еще никогда не было мужчин настолько старше меня. Ну и ладно, сказала себе Ксения. Значит, я была дура. Значит, не надо было во все это лезть. Сами бы разобрались. Она немного обиделась на Маринку, но обида эта была слабой, чувствовалась как сквозь войлок или, точнее, сквозь кокон, все туже обволакивающий Ксению.