Рискованный флирт

– Но итальянский так выразителен! Trbo voluto dal primo momenta che ti vedi. – Я хочу тебя с первого момента, как только увидел.

– Mi tormenti ancora. – С тех пор ты меня мучаешь.

Он продолжал говорить на языке, которого она не понимала, о том, что он думает и что чувствует. Глядя, как смягчается ее взгляд, слыша, как учащается дыхание, он сдернул с себя перчатки.

– О нет, – выдохнула Джессика.

Он наклонился ближе, продолжая на языке, который ее завораживал.

– Не надо пользоваться мужскими уловками, – надтреснутым голосом сказала она и коснулась его рукава. – Что я сделала такого непростительного?

– Заставила меня хотеть тебя, – сказал он на языке своей матери. – Сделала удрученным, одиноким. Заставши жаждать того, что я поклялся не желать и не искать.

Она должна была услышать ярость и тоску в его словах, но она не отшатнулась, не попыталась сбежать. И когда он обвил ее руками, только задержала дыхание, потом выдохнула, и он уловил этот выдох, когда их губы соединились.

Джессика слышала смятение в его голосе; не надо быть прорицательницей, чтобы понять, что это не к добру. Она уже сто раз велела себе бежать. Дейн ее отпустит. Он слишком, горд, чтобы принуждать к объятиям или преследовать.

Она просто не могла этого сделать.

Она не знала, чего он хочет, а даже если бы знача, сомневалась, что сможет ему это дать. Но Джессика чувствовала – чувство было такое же определенное, как понимание неминуемой катастрофы, – что он хочет этого отчаянно.

Но, и, несмотря на здравый смысл и доводы рассудка, она не могла от него отказаться.

Вместо этого она отказалась от себя; такое искушение у нее возникло при первой встрече, усилилось, когда она смотрела, как он расстегивал ее невообразимые перчатки, и стало нестерпимым, когда они целовались в, грозу.

Дейн был большой, темный и прекрасный, от него пахло дымом, вином, одеколоном и мужчиной. Сейчас она узнала, что никогда в жизни ничего не хотела с такой неистовой силой, как слушать его низкий голос, от которого мурашки бегут по спине, ощущать на себе его сильные руки и развратные губы.

Она не смогла удержаться и ответила на его свирепый и нежный поцелуй, руки сами собой начали блуждать по шерстяной ткани и полотну, согретому теплом его тела, пока не нашли место, где билось его сердце, билось так же тяжело и часто, как ее собственное.

Он содрогнулся, зажал ее между ногами и опалил поцелуями лицо и шею. Она ощущала горячий орган, вдавившийся ей в живот, он вызывал пульсирующий жар в интимном месте между ногами. Рациональный голос убеждал ее не торопиться, побуждал отодвинуться, уйти, пока она еще может, но она уже не могла.

Джессика была воском в его руках, таяла под его поцелуями.

Она считала, что понимает, что такое желание сильный магнитный ток между мужчиной и женщиной, их притяжение друг к другу. Она считала, что понимает, что такое соблазн: сродни голоду, жажде. Она пылала по ночам, видя его во сне, была нервной и беспокойной днем, думая о нем Она называла это животным влечением, первобытным, безумным.

Выяснилось, что она ничего не понимала.

Желание было горячим черным водоворотом, оно разрывало ее на части и в то же время неумолимо, с рискованной быстротой затаскивало ее вниз, туда, где нет интеллекта, воли, стыда…

Джессика почувствовала, что он нетерпеливо дергает шнурки лифа, тот расстегивается, и ей захотелось закричать, дать ему то, чего он требует. Она чувствовала, как его дрожащие пальцы пробегают по оголенной коже, и она тоже задрожала, изгибаясь под этим сокрушительно нежным прикосновением.

– Baciami. – Голос был хриплый, прикосновение – сама нежность. – Поцелуй меня, Джесс. Еще раз. Как ты хочешь.

Она подняла руки, вплела пальцы в его густые кудри и притянула к себе его рот. Она целовала его со всем бесстыдством, которое в ней было. Она ответила на наглый толчок его языка так же горячо, как ее тело отвечало на мягкое насилие его ласк, поднимаясь и прогибаясь, чтобы вдавить ноющую грудь в его большую теплую руку.

Это ей было необходимо, этого она жаждала с того момента, как впервые его увидела. Он был монстр, но ей все равно его не хватало. Не хватало всех его ужасных штучек… и всего замечательного: вибрирующей мощи массивного мускулистого тела, самонадеянности, звериной грации… наглых черных глаз, то каменно-холодных, то пылающих адским пламенем… громыхания низкого голоса, колеблющегося от томления.

Она хотела его с самого начала, не понимая, что такое желание. Теперь он ее этому научил и заставил хотеть большего.

Она отодвинула его голову и поцеловала его прекрасный надменный нос, высокомерную бровь, очертила ртом твердую челюсть.

– О, Джесс! – Он застонал. – Si. Ancora. Baciami. Abbracciami.

Она ничего не слышала, только звучащую в его голосе потребность. Она ничего не чувствовала, только жар его желания. Она осознавала только упругую мощь его фигуры, теплые руки, двигавшиеся по ней, когда рот завладел ее ртом, и шорох шелка, когда он поднял юбки и скользнул рукой по колену, и тепло этой руки, когда она погладила ногу повыше чулка.

Затем рука замерла, а тело его обратилось в камень.

Он дернулся, и Джессика в испуге открыла глаза – как раз вовремя, чтобы увидеть, что огонь в его глазах умер и они стали холодными, как оникс на булавке в его галстуке.

И тогда, слишком поздно, она услышала и другие звуки: шелест платья, трущегося о кустарник, приглушенное перешептывание.

– Кажется, мы имеем зрителей, мисс Трент, – сказал Дейн. Голос был пропитан язвительностью.

Он холодно вздернул ее лиф, рывком опустил юбки. В этих жестах не было ничего от галантности или желания защитить. Как будто он посмотрел на то, что хотел, и решил, что приобретать это не стоит. Как будто она была тряпичной куклой на прилавке у Шантуа.

Так, по его плану, и должны были подумать наблюдатели, поняла Джессика. Он собирался бросить ее на съедение волкам. Это была его месть.

– Вы знаете, что мы виноваты в равной мере, – сказала она так тихо, чтобы не услышали зрители. – Я оказалась здесь с вашей помощью, Дейн. Вы можете помочь мне выбраться.

– Ах да, – заботливо сказал он. – Я должен объявить о нашей помолвке, не так ли? Но зачем, скажите мне, мисс Трент, я должен расплачиваться обручальным кольцом за то, что мог бы получить даром?

Она услышала, как за его спиной кто-то ахнул, потом хихикнул.

– Я погибну, – напряженно сказала она. – Это недостойно вас – и непростительно.

Он засмеялся:

– Тогда пристрелите меня. – И бросив насмешливый взгляд на фигуры, стоящие в кустах, ушел.

Унижение и ярость сверлили мозг. Ничего не видя, Дейн прошел через сад, сорвал с петель запертые ворота, по узкой аллее вышел на улицу, прошел ее, я следующую, и еще одну. Только когда он приближался к Пале-Роялю, дыхание стало возвращаться в норму, а черная ярость уступила место бурным мыслям.

Она как все женщины, как Сюзанна, только хуже, она оказалась лучшей актрисой и с большим мастерством расставила ловушку. И несмотря на многолетний опыт, он в нее угодил. Опять. Только обстоятельства стали хуже.

С Сюзанной было просто: он чмокнул ее в щечку на глазах у жадной семейки. На этот раз несколько самых утонченных зрителей из парижской элиты слушали, как он стонет, пыхтит, бормочете желании и преданности, словно охваченный горячкой школьник. Но даже тринадцатилетним школьником он не вел себя как одуревший щенок. Даже тогда он не плакал от желания.

О, Джесс!

У него сжалось горло. Он остановился и проглотил жгучую боль, взял себя в руки и продолжил путь.

В саду Пале-Рояль он подхватил трех пышных проституток и пеструю компанию мужчин и ударился в кутеж. Потаскушки, карты, шампанское – вот его мир. Здесь его место, говорил себе Дейн. Здесь он счастлив, уверял он себя.

И он пил, играл в карты, говорил похабные шутки, глотал отвращение от привычного запаха духов, пудры и краски, держал на коленях шлюх и, как всегда, прятал сердечную тоску за раскатистым смехом.