Страница 7 из 76
Но никто никогда не спросит ее об этих татуировках, потому что ей не полагается о них знать.
Когда это зрелище предстало глазам Хлои впервые, она немедленно отвернулась, крепко зажмурившись, пока сердце пыталось выскочить из грудной клетки. И шторы задернула. Плотно. Но образ остался с ней, а любопытство все нарастало. Она несколько дней раздумывала: «Он был голый?Голыйпрямо перед окном? И что такое было у него в руке? Что он тамделалтакое?»
Выдержала три недели, а потом посмотрела снова.
Во второй раз она медлила, шокированная собственной дерзостью, подобравшись к окну в темноте и спрятавшись за почти закрытыми шторами. Она выглянула ровно настолько, чтобы получить ответ на свои вопросы: он был в одних джинсах, в руке держал кисть, конечно же рисовал. Она продолжила наблюдение, загипнотизированная видом. А после этого вычеркнула из списка пункт «Сделать что-то плохое» и попыталась почувствовать радость, а не вину. Не вышло.
А в этот раз? В третий раз? «В последний раз», – твердо сказала она сама себе. Какое теперь у нее оправдание?
Оправданий не осталось. Ясное дело: Хлоя была презренной личностью.
Рэд замер, выпрямился, сделал шаг назад. Хлоя видела, как он откладывает кисть и разминает пальцы, – явное свидетельство того, что он проработал несколько часов. Она позавидовала тому, сколь на многое способно его тело, как долго может оно простоять на месте, не жалуясь и не страдая. И не наказывая владельца. Хлоя приоткрыла штору пошире – ее завистливые руки двигались сами по себе, пролив еще чуть больше света на ее черную вину.
Рэд резко повернулся. Посмотрел в окно.
Прямо на нее.
Но Хлои уже не было на месте: она задернула штору, отшатнулась и прижалась к стене гостиной. Сердце так колотилось, что пульс болезненно отдавался в горле. Дыхание стало неровным и тяжелым, как будто она только что пробежала целую милю.
Он ее не увидел. Не увидел.Не увидел.
И все же Хлоя не могла удержаться от мысли – что бы он сделал, если бы все-таки увидел?
Глава вторая
С чего бы женщине, которая практически ненавидит Рэда, проводить вечер наблюдая за ним из окна?
Рэд не знал. Хорошей причины быть не могло. Были только плохие причины, причины, которые учитывали фетишизм, классовые различия и прочую хрень, которую определенные люди считают унижающей человеческое достоинство, но Рэд не думал, что это все применимо к Хлое Браун. Не потому, что она была выше того, чтобы вожделеть мужчину, на которого смотрела сверху вниз, но потому, что не походила на женщину, которая в принципе была способна кого-то вожделеть. Вожделение шло рука об руку с уязвимостью. Хлоя же, несмотря на свою смазливую внешность, была примерно так же уязвима, как долбаная акула.
Так что, возможно, глаза его обманули. Может, она за ним и не подглядывала. Но он же прекрасно знает, чту видел, не так ли? Густые темные волосы в нетугом пучке, небесно-яркий блеск синих очков, пышная фигура в розовой полосатой пижаме с пуговичками. Сама милая, как пуговичка, аккуратненькая, как пуговичка, всегда в одежде с пуговичками. Он прекрасно знал, кто живет в квартире напротив, и знал –знал– что прошлым вечером видел ее. Но почему?
– Рэд! – рявкнула мама. – Прекрати так громко шкрябать ножом. Ты действуешь мне на нервы.
Рэд рад был отвлечься, хоть и таким нелепым образом. Его утомили собственные назойливые мысли – тусклые, цвета хаки. Он повернулся лицом к матери, сидящей за столом, втиснутым в угол ее крохотной кухоньки прямо возле окна.
– Ты жалуешься на то, как я режу, женщина? Когда я тут готовлютебеобед?
– Не дерзи, – заявила она, смерив его смертоносным взглядом.
Мать была полностью слепа на один глаз, но это обстоятельство не снижало убойную силу ее зрачков.
Рэд напустил на себя невинный вид. Мама важно фыркнула и повернулась обратно к окну, отодвигая тюлевые занавески. В своем закутке она правила железной рукой и бульшую часть времени проводила в ожидании подношений.
На этот раз подносительницей оказалась Шамика Израэль, работающая доктором в Королевском медицинском центре. Когда она пришла на обед в воскресенье со своей двоюродной бабкой, живущей по соседству, доктор Израэль стала «нашей Микой», или, как вариант, «Щербинкой». Она появилась у окна с горшочком карри из бычьих хвостов и сказала:
– Держите, госпожа Морган. Это вам бабуля приготовила, от простуды.
При звуке ее голоса материнская суровость смягчилась:
– Щербинка. До чего же ты хорошая девочка. Когда ты собираешься выйти за моего Рэдфорда?
– Скоро, госпожа Морган. Ведь так, Рэд?
Он подмигнул ей через окно:
– Уговор.
Шамика улыбнулась, демонстрируя щербинку между зубами, а потом поставила бычьи хвосты на подоконник и попрощалась. Как только ее «лексус» выехал с парковки, Рэд вырвал горшок из цепких материнских рук. Мама уже приподняла крышку, окунула палец в карри и облизнула его.
– Эй, – возмутился Рэд. – Аппетит перебьешь. Я готовлю тебе суп писту.
– Что, во имя Господа, это такое?
– Барсучьи яйца. На пару.
Мама фыркнула, всем своим угловатым лицом демонстрируя отвращение:
– Примерно так и звучит.
Миссис Конрад была не единственной королевой драмы в жизни Рэда. С учетом собственной мамы и Вика он практически тонул в драматичности.
Он уже собирался перечислить ей настоящие ингредиенты супа писту, но тут мама высунулась из окна, повысив голос до уровня громкости низко летящего самолета:
– Эй, Майк! Я тебя вижу, подонок! А ну иди сюда.
Майк, по сути, был маминым бойфрендом-бездельником. И так выглядел их флирт. Рэд переместился к плите и помешал суп, демонстративно игнорируя все то, что Майк орал в ответ. Этот тип разменял уже седьмой десяток, пил как лошадь и каждый день, как по часам, ходил в букмекерскую контору. Рэд его не одобрял.
Однако вряд ли мог как-то об этом высказаться. Не после того, как мать предупреждалаегонасчет последней подружки, Пиппы, а он радостно пропустил все мимо ушей, – и чем все, блин, кончилось? До звания эксперта в отношениях Рэду было явно далеко. Но он не станет думать ни о Пиппе, ни о Лондоне, ни о своих бесчисленных ошибках, потому что все это только бесит, а Рэд ненавидел, когда его что-то бесило. Расслабленность и жизнерадостность ему куда больше по душе.
Он как раз возвращался в уравновешенное состояние, прибирая тарелки после обеда, когда мать с деликатностью бешеного носорога коснулась самого щекотливого предмета:
– Уже начал продавать какие-нибудь картины?
Ох, его любимая тема.
– Пока что нет, – спокойно ответил Рэд.
Немного чересчур спокойно, но мама, кажется, не заметила.
– Пора поторопиться, малыш. Ты уже много лет дурака валяешь.
Лет?
– Всего восемнадцать месяцев прошло.
– Не перечь матери.
Его безграничное терпение действительно недооценивают. Может, ему самому следует выдать себе награду? «Всеми притесняемому Рэдфорду Томасу Моргану, за его стойкость перед лицом бессмысленных вопросов об искусстве». Что-то в этом духе.
– Нельзя позволять той мерзкой маленькой богатейке рушить твою карьеру, – не унималась мама.
Слишком поздно.Рэд выдавил в раковину излишне щедрую дозу средства для мытья посуды.
– Нечего в молчанку со мной играть, Рэд. Отвечай. Чем ты занимаешься? Ты жеработаешь, не так ли?