Страница 30 из 95
Особенности построения коммуникации с обладателем эпилептоидного радикала. Даже вопреки доводам рассудка, подчиняясь характеру, эпилептоид делит окружающих на «сильных» – тех, кто не позволил ему помыкать собой, не испугался его агрессивного напора, отбил его экспансивные притязания на чужую территорию (в широком поведенческом смысле), и на «слабых» – тех, кто уступил, поддался, струсил, спасовал перед ним. Далее, как дотошный исследователь, он делит «сильных» и «слабых» на подвиды, пытаясь понять до конца: кто в чём силен, и насколько, и кто в чём и насколько слаб. Итогом подобной классификации становится его систематизированный взгляд на существующую иерархию и на роль и место в ней буквально каждого.
Эпилептоид, по его собственному выражению, определяет таким образом «цену людям»: вначале как некую функциональную характеристику, а потом уже и в буквальном смысле. Ведь он убеждён (надеюсь, вы это помните), что всё продаётся, всё покупается[36].
Важно учитывать, что выстраивание эпилептоидом внутригрупповой иерархии служит одной цели – понять, кто есть кто, и не путаться в дальнейшем. Эпилептоид пытается завладеть чужой территорией (местом, временем, образом жизни и мыслей) не потому, что его распирает энергия и ему некуда силы девать. Куда там! Он просто не может смириться с тем, что по соседству с ним – плохо контролируемая территория. Для него жить с ощущением постоянно исходящей от неконтролируемой зоны опасности тяжелее, чем потратить силы на осуществление контроля над ней.
Он беспощадно, до конца третирует тех, кто по халатности, бестолковости, неопытности или иной некомпетентности не способен обеспечить должного управления своими вещами, своим поведением, своим рабочим местом.
Эпилептоид давит на них изо всех сил, желая понять, где же всё-таки граница контролируемой ими зоны. «Так, грубое замечание ей сделал – стерпела. Мобильный телефон из её рук взял – стерпела. Высмеял публично её внешность – опять стерпела. Значит, это для неё – неконтролируемая территория. За пазуху к ней полез – закричала и дала пощёчину. Ура! Наконец-то я упёрся в её истинную границу. Бог с ней, пусть тем, что считает своим, сама и владеет. Не буду больше соваться к ней в декольте. Но всё остальное, не обессудь, дорогая, если позволяешь брать – возьму. И владеть, и распоряжаться этим теперь уж буду по своему усмотрению», – в таком духе рассуждает эпилептоид.
Вот почему он невольно уважает тех, кто сразу и резко сумел отогнать его от своей границы. Такие люди – суверены на своей территории, от них неожиданного зла эпилептоиду не будет. Поэтому он их ценит, утверждая, вслед за французским математиком и физиком Блезом Паскалем: «Опираться можно только на то, что сопротивляется».
Зная эти особенности, нетрудно научиться правильно вести себя с эпилептоидом. Он перестает нервничать и становится вполне сносным партнером по общению и взаимодействию, если: а) контролирует ситуацию (прежде всего, не перегружен информационными потоками) и б) видит, что ситуацию контролируете вы.
Поэтому не нужно создавать для эпилептоида информационных «сюрпризов»: пусть всё идёт по заранее утверждённому плану, каждый шаг будет должным образом подготовлен и формализован (что для эпилептоида – совсем не последнее дело).
Кроме того, с самого начала общения ему следует показать, что вы хорошо знаете свою личностную территорию, стережете её границы, уверенно устанавливаете на ней свой собственный порядок дел и вещей. Иными словами, оставляете за собой право в ситуациях, затрагивающих ваши интересы, поступать так, как вы (а не кто-то другой!) считаете необходимым. В то же время, дайте ему понять определённо, что уважаете его право на собственность (в широком смысле). Пусть у себя дома хозяином будет он, а у вас – вы.
Если же эпилептоид в этом усомнился и вознамерился «напасть» на вас с целью взять под свой контроль – постарайтесь не дать ему сделать это. Не воспринимайте его попытки влезть с ногами в ваше индивидуальное пространство как знак расположения, доброжелательного внимания к вашей персоне. Покажите, что вы разгадали его намерения.
Сумейте отстоять ваше право распоряжаться своими личными вещами, управлять своими поступками, мыслить, высказываться и действовать так, как вы хотите.
Мне рассказывали, что персонал одной из городских поликлиник (включая руководство) был, без преувеличения, запуган неким бойким пенсионером – назовём его, по традиции, Иваном Ивановичем.
Стоило Ивану Ивановичу войти в здание, как все врачи и медсёстры уже знали об этом и старались скрыться, кто куда. Пенсионер, размахивая удостоверением обладателя социальных льгот и привилегий, не обращая внимания на томящихся в очередях пациентов, пинком открывая двери в любой кабинет, включая гинекологический, заходил к врачам и требовал угождать себе.
Здоровья и сил у него было много. Если же кто-то пытался урезонить его, уговорить вести себя более вежливо, менее агрессивно-наступательно, он тут же строчил жалобу в вышестоящую инстанцию, которая всегда становилась на сторону пенсионера, уважаемого человека (кстати, в подобных жалобах он указывал множество реальных недостатков, поэтому-то они и попадали «в десятку»). Словом, Иван Иванович стал для поликлиники почти мистической персоной, «наказанием за грехи». И он привык к этой роли и исправно её исполнял, всё больше входя во вкус.
Однажды Иван Иванович решил проконсультироваться у невролога и, заодно, потребовать выписки себе дорогостоящих в аптечной сети, но бесплатных для него лекарств. Как всегда, не спрашивая разрешения, пенсионер вломился в кабинет врача. Там вела приём незнакомая ему, по-видимому, недавно зачисленная в штат поликлиники, молодая женщина-невролог. Она ещё не закончила консультацию ранее пришедшего пациента, и вторжение Ивана Ивановича восприняла весьма не по-доброму.
«Немедленно выйдите из кабинета», – жёстко сказала она ему. «Что!!?» – Вскипел, было, пенсионер, но сдержался, поскольку он понимал, что сам в этот момент нарушает правила (для эпилептоидов это крайне важно и весомо!).
Когда предыдущий пациент вышел, Иван Иванович решил взять реванш. Он по-хозяйски, не торопясь, вступил в кабинет, взял стул, сильной рукой поставил его на середину комнаты (показывая, на какую социальную позицию он претендует) и сказал: «Вы, что, не знаете меня?! Так я вам покажу, на что я способен».
Врач, не дрогнув ни единым мускулом лица, смерила его скептическим взглядом и ответила буквально следующее: «А ты, дедуля, знаешь, на что способна я? Видишь этот молоточек? Вот я сейчас дам тебе им в лоб, у тебя ноги-то и отнимутся. Веришь?»
Иван Иванович от неожиданности только икнул и молча кивнул головой. Он почему-то сразу поверил. Невролог продолжила приём, как ни в чём не бывало. Она внимательно осмотрела пенсионера, назначила ему то лечение, которое сочла нужным (а не то, которое хотел потребовать он).
С тех пор между ними установилась полная идиллия. Иван Иванович, продолжая в целом вести себя по-прежнему, в отделении неврологии становился тише воды, ниже травы. Он спрашивал, можно ли ему прийти на очередной приём, приносил врачу цветы и конфеты. Всё это было настолько непривычно для персонала поликлиники, что медики решили, что Иван Иванович изменился в лучшую сторону. Но, нет, он не изменился.
Прошло совсем немного времени, и он вновь написал жалобу, на сей раз – в прокуратуру, где подробно описал все, на его взгляд, «злоупотребления». Разругал всех специалистов, якобы, ничего не смыслящих в своей благородной профессии. Но при этом отметил и троих-четверых «хороших врачей». Их список возглавила – кто бы вы думали? – конечно, врач-невролог. И это реальный случай. Более того – типичный (если не по форме, то по сути).