Страница 22 из 95
Но почему только от внешних? Если судить по степени распространённости эпилептоидного радикала в социуме (а это один из наиболее часто встречающихся радикалов), то, наверняка, нейроны со сниженными динамическими возможностями передаются по наследству, из поколения в поколение, и эти особые свойства нервных клеток закреплены в человеческих популяциях на генетическом уровне. Информация, поступающая в структуры мозга, где много таких нейронов, обрабатывается там медленно, постепенно. Так в узких местах дороги скапливаются автомобили, образуя пробки. Так на столе у нерадивого, неумелого, медлительного клерка собирается ворох всевозможных бумаг.
Вот вам типичная картина: некий персонаж – назовём его Иван Иванович – углубившийся, например, в чтение газеты, становится недоступен для общения. «Иван Иванович! – кричат ему окружающие, надрывая голосовые связки. – Иван Иванович, обратите на нас внимание!» А он и ухом не ведёт. Он, что, плохо воспитан или высокомерен и считает ниже своего достоинства отвечать на эти призывы? – Нет. Он просто их не слышит, не воспринимает. Его сознание сосредоточено на потоке информации, исходящем от газетной публикации. Он застрял в нём, увяз и не может отстроиться, переключиться на другие сигналы. Шевеля губами, он вникает в смысл прочитываемой статьи. И никому до него в этот момент не достучаться. Так проявляют себя медленно работающие нейроны в коре больших полушарий мозга.
Сознание человека, наделённого ими, не пропускает через себя много информации в единицу времени – только и всего. Тугодум он – этот наш «Иван Иванович». Тугодум и зануда. Не приведи Бог, он, очнувшись, начнёт в своей вязкой манере пересказывать содержание прочитанного! – Измучает подробностями. Но ведь это не болезнь, не так ли?
Да, мы обсуждаем органические изменения нервных клеток, не достигшие уровня, при котором они существенно затруднили бы психическую деятельность человека, лишили бы его способности к полноценной адаптации. Это изменения в пределах нормы.
Эпилептоидный радикал – совокупность свойств нормального характера. Не будем об этом забывать.
Мы предположили, что происхождение этих изменений различно. Действительно, трудно сказать, приобретаются ли они человеком в течение жизни (главным образом, на этапе его внутриутробного развития, при родах, в раннем младенческом возрасте), а от родителей передаётся лишь особая предрасположенность к органическим изменениям, повышенная чувствительность нейронов к повреждающему фактору?
А, быть может, «медлительные» нервные клетки существуют изначально как генетически обусловленный феномен (говорят же: «не родится пёс от овса, а родится пёс ото пса»), а неблагоприятные воздействия увеличивают их количество и повышают эпилептоидность?
Как бы то ни было, человек, получивший от природы нервную систему с невысокой динамикой обработки информации – низкоскоростной, «вязкой», и мало работоспособной, утомляемой из-за ограниченных энергоресурсов – вынужден очень трепетно относиться к информационным нагрузкам.
Иначе в неконтролируемых информационных потоках он просто захлебнётся, утонет, у него от перегрузок голова сначала «вспухнет», а потом и «лопнет».
Обладатель выраженного эпилептоидного радикала (эпилептиод) всю жизнь занимается тем, что упорядочивает приходящие к нему (главным образом!), а также исходящие от него (в определённой мере) потоки информации. Он организует информационную среду своего обитания.
Это насущная потребность, связанная именно с эпилептоидным радикалом. По-другому жить эпилептоид не может. А поскольку источниками информационных потоков являются предметы и люди, то эпилептоид направляет все свои возможности на упорядочение предметов и людей вокруг себя.
Социальное значение эпилептоидного радикала. Поймём и запомним: это радикал порядка. Эпилептоиды готовы на всё ради упорядочивания своей жизни: отношений, быта и обихода, деятельности. Если им это удаётся – они обретают душевный и физический комфорт, чувство осмысленности существования. Нет – тогда в спектре их переживаний нарастает тревога.
Тревога – переживание надвигающейся опасности – сопряжена со слабой нервной системой. Для такой нервной системы это вполне понятный, рациональный приспособительный инструмент. Тревога сигнализирует обладателю невысокого энергетического потенциала, что обстановка вокруг него накаляется, что в ней появляются дополнительные факторы, на адаптацию к которым у него может не хватить энергии. «Пора принимать меры. Пора искать выход из этой чересчур сложной ситуации. Пора, брат, пора…», – нервничает тревога, изводя человека какой-то внутренней дерготнёй. И меры принимаются. Хотя для разных радикалов, в основе которых лежит слабая нервная система, это всё-таки неодинаковые меры.
Истероид – лёгким движением ума – создаёт иллюзию, что опасность миновала, что проблемы уже позади, а сам он очутился в изумительном месте, где «травы и цветы, гуляют там животные невиданной красы». И все ему рады, и все его любят. Так из психотравмирующей ситуации он уходит в иллюзорное благополучие, спасая себя, хотя бы на время, от разрушительного действия тревоги на психику (а это действие, увы, не безобидно).
Обладатель тревожного радикала, о котором речь впереди, падает ниц под напором собственного страха. Тревога парализует тревожного, заставляет его думать об отступлении, а точнее – ни о чём не думать, сдаваясь на милость победителя: будь, что будет.
Эпилептоида от тревоги избавляет только устранение из ситуации всего лишнего, напрягающего. Этого можно добиться двумя путями. Либо уйти прочь, удалиться, устраниться из тех обстоятельств, которые не поддаются упорядочению (и обладатель эпилептоидного радикала становится отшельником, начинает вести уединённый образ жизни, в котором отчётливо просматриваются обида и злость на всех[30]). Либо – если это получается у него – заставить окружающих людей подчиниться его воле, чтобы все «плясали под его дудку», соблюдали установленные им правила поведения.
«Не стоит прогибаться под изменчивый мир, – яростно сжимая кулаки, самозабвенно исполняют эпилептоиды шлягер группы «Машина Времени», – пусть лучше он прогнётся под нас!» Причём этот образ они понимают буквально.
Впрочем, по-настоящему не прогибаются паранойялы. Эпилептоиды могут и прогнуться, лишь бы установленный для них внешний порядок был им понятен.
Упорядочивают эпилептоиды не только людей, но, как было сказано, и предметы в окружающем их пространстве. С предметами дело иметь, конечно же, проще. Они не возражают, не сопротивляются, остаются там, куда их поместили. Вот почему генеральная уборка в квартире становится для эпилептоида праздником души, именинами сердца. И вот почему эпилептоид, нередко, любит и ценит вещи больше, чем людей.
Внутренняя иерархия приязни выстроена у эпилептоидов следующим образом: на её вершине – неодушевленные, полезные в хозяйстве предметы. Следом идут животные – домашние и сельскохозяйственные. С ними – в информационном смысле – сложнее иметь дело, чем с чашками и стульями, но намного легче, чем с людьми. Животные, в глазах эпилептоидов уж точно, имеют понятное и неизменное предназначение. Животных можно дрессировать, добиваясь от них почти механического подчинения. Их, в конце концов, при полной потере функциональности, можно забить на мясо или усыпить. Чего, разумеется, не скажешь о людях.
Вот уж кто занимает в иерархическом списке эпилептоидов презираемое последнее место. Люди непредсказуемы, своевольны, а потому ненадежны. В этом эпилептоид убежден. И чтобы уменьшить, насколько возможно, риск от общения с людьми, эпилептоид активно использует три главных рычага влияния: власть, деньги и моральное давление на окружающих.