Страница 71 из 231
Так вот, этот 'Ванька-монстр' приводил иногда в свою с Валеркой комнату, донельзя падших, пьяных и старых проституток с Казанского вокзала. Видимо, обычные женщины, кроме разве только дочек директоров государственных библиотек, брезговали им. Валерке приходилось выходить погулять, это ему не нравилось, да и вшей, по-научному - педикулёза, боялся. И придумали мы с ним, как проучить нашего 'монстрика'.
Мой магнитофон 'Днепр', который уже долго простаивал без дела, сыграл здесь свою роль. Валерка поставил его под кровать Ваньки-монстра, когда он привёл очередное страшилище с Казанского. Дескать, переодеться надо перед 'прогулкой' и тому подобное. И включил магнитофон на запись на малой скорости, чтобы надольше хватило.
Через час 'монстр' обычно выпроваживал свою 'пассию', провожая её до автобуса. Мы же перетаскивали магнитофон ко мне в комнату и монтировали одну продолжительную запись. Потом носили магнитофон с этой записью по комнатам, где народ выпивал, и нам за это наливали тоже.
- Ты моя первая любовь, ты моё первое чувство! - отчётливо можно было разобрать басок Ваньки-монстра.
- Мм-хррр-мать! - слышался ответ его 'пассии'.
Народ хохотал до колик. А как-то и сам Ванька-монстр услышал эту запись. Вскоре после этого он переселился в другое общежитие, а потом женился на совсем старой татарке, но и она его бросила. Потом следы его затерялись совсем.
С Ваньки-монстра мы переключились на местного полусумашедшего по прозвищу 'Фидель Кастро'. У него было ещё одно прозвище, но об этом в своё время. Фидель Кастро ходил в кирзовых сапогах, носил военные френч и брюки, а также большую бороду, отчего и получил своё прозвище. Он часами просиживал в столовой ЦНИИС, беря бесплатно стакан за стаканом несладкого чая. Возьмёт в рот глоток чая и полощет, полощет им зубы, уставившись неподвижным взглядом куда-нибудь в стенку, и потом уже проглотит:
'Вождю кубинской революции' было под тридцать лет, родом он был из деревни Медведково. В те годы в пяти минутах ходьбы от нашего современного городка была настоящая деревня, с печным отоплением деревянных домов, выгребными ямами и прочими атрибутами деревенской жизни где-то в глубинке. Даже остановка автобуса ?61 у нашего городка по-старинке называлась 'деревня Медведково'.
Успехом у девок наш Фидель не пользовался по причине слабого ума, хотя он и сочинял стишки. Вот один из них:
Цветёт сирень, идёт весна,
и молодёжи не до сна!
Сам слышал, как он его на улице зевакам декламировал.
И вот Фидель стал присматриваться к деревенским козочкам, причём пользовался он, в отличие от девок, у них успехом. Выдумал он и свою технологию секса с ними, он рассказывал о ней так:
- Ставишь сапоги на землю носками к себе, а козу-то задними ногами - в голенища, сам наступаешь на носки, чтобы коза-то ножками не сучила, а руками - за рога: До чего ж хорошо, до чего ж хорошо! - эмоционально вспоминал Фидель.
Но однажды вышел прокол. То ли напугал козу кто-то, то ли очень уж захорошело Фиделю, но 'склещился' он с козой как-то раз. Что там произошло по медицинской линии - не знаю, но расцепиться не могут, как собаки после полового акта. Коза орёт, Фидель матюгается, народ вокруг хохочет. Наконец, вызвали скорую помощь и увезли их, накрыв брезентом. Потом появились-таки опять в деревне и Фидель и коза. Только Фидель с этого дня для жителей деревни утратил своё революционное имя и стал 'Козьим ё:', как бы покультурнее выразиться, 'хахалем', одним словам. Ну, а в городке, где жили люди поинтеллигентней, продолжали его звать Фиделем, хотя новое прозвище знали все.
А на соседней улице жила дебильная девушка лет двадцати. Не знаю уж точно степени её дебильности - олигофрения ли, или полный идиотизм ли, но телом она была дородна, играла с малыми детьми, всегда была перевозбуждена и громко кричала. И решили мы подарить счастье секса и ей и бедному 'козодою' Фиделю. Инициатором затеи был Серафим.
Заранее пригласили Фиделя, налили ему стакан и дали подробный инструктаж поведения. Затем конфетами подманили девку и завели её в комнату, где сидел бородатый Фидель, которого она уже должна была знать. Рыбак-то рыбака видит издалека! Разговорили их, тихо вышли из комнаты и заперли дверь. Стоим под дверью, хихикаем, строим догадки.
Минут через десять в дверь изнутри начали долбать, что коза копытами. Отперли дверь, оттуда с рёвом выбежала девка, а за нею вышел довольный улыбающийся Фидель - он же козий угодник:
- До чего же хорошо, до чего же хорошо! - не перестовал повторять молодой любовник, уходя, повидимому, в столовую полоскать зубы чаем:
Мы решили, что из этой парочки, в принципе, вышла бы неплохая советская семья, но уж очень трудна и неблагодарна была бы роль сватов:
И ещё одна шалость, на сей раз совершенно невинная и ненаказуемая. В ЦНИИСе я подружился с одним бывшим аспирантом, который потом каким-то образом женился на англичанке и уехал за кордон. Имущество своё он распродал, но оставалось у него нечто такое, что и выбрасывать было жалко и продавать опасно. А это 'нечто' было надувной резиновой бабой, нивесть как попавшей из-за кордона к моему другу. Сам хозяин говорил, что его знакомый - дипломат привёз для смеха и подарил ему. Муляж женщины верой-правдой служил ему женой вплоть до законного брака с англичанкой, а теперь надлежало им расстаться. Ну, хозяин и подарил её мне, будучи уверен, что я не разболтаю секрета, по крайней мере, до его отъезда.
- Дарю, - говорит, - именно тебе, потому, что уверен - ты как джентельмен не будешь над ней издеваться, а используешь по делу, честно и без особого разврату:
Чтож, я обещал, что особого разврата не будет, сложил бабу, завернул её в куртку и принёс домой. Спросят: откуда - что я скажу? Да и потом пойдёт слух по аспирантуре - ещё выгонят. Поэтому пользовался я моей бабой только когда был уверен, что Вадим ушёл надолго. Кроме уборщицы, никто комнату отпирать не мог. Да и уборщица Маша уже относилась ко мне иначе.
Должен сказать, что у меня был старый большой пневматический пистолет, которым я иногда забавлялся. Позже я его переделал под однозарядный мелкокалиберный, а ещё позже продал Вадиму. А пока он у меня лежал в тумбе.
Как-то я забыл его спрятать на ночь, и он остался лежать на моей тумбочке. А тут с утра заходит крикливая Маша и начинает шуровать шваброй по ножкам кроватей. Я лежу, притворяюсь крепко спящим. Маша заметила пистолет, перестала махать шваброй, спрашивает у Вадима, что, дескать, это? Она уважала Вадима, считалась с ним, так как он был уже 'в годах' и не такой охломон, как я. И тут Вадим проявил талант артиста.
- Тсс, Маша! - он приставил палец к губам, - подойди сюда, тебе лучше знать обо всём, чтобы не проколоться. Как ты думаешь, кто он такой? Почему ему всё с рук сходит? Почему его ЦНИИСовское начальство само сюда подселило? Так знай, что он - оперативный сотрудник КГБ, капитан, но в штатском. Он слушает, кто что говорит и записывает. Магнитофон у него видела? То-то же! А вчера он ночью с задания пришёл, уставший, говорит, что пару шпионов пристрелить пришлось. Почистил, смазал пистолет, и вот забыл на тумбочке. Принял снотворное, так до полудня спать будет. Ты Маша, по утрам лучше дёргай за дверь, если открыта - заходи, убирай, а если заперта, лучше не беспокой его, пусть отдыхает. Чего тебе хорошую работу терять? Вот Володя и Хазрет узнали про всё и тут же смотались. А я - его старый друг, он меня не трогает:
Спасибо Вадиму, теперь Маша не шваркает шваброй по ножкам кроватей, не заходит утром, пока я сплю, да и здороваться стала совсем по-другому - с поклоном. А я, как ни в чём не бывало, нет, нет, да и спрошу её:
- Ну, как, Маша, что говорят в конторе? Жрать-то ведь нечего, ничего не купишь в магазинах, не так ли? И сверлю её глазами.
- Нет, что вы (на 'вы' перешла, подхалимка!), это всё временные трудности, мы властям нашим верим и любим их!
Да и Вадим остался не в накладе - он тоже любил по утрам поспать.