Страница 70 из 231
Я попытался, было, сказать, что не привык 'тыкать' директорам, что я исправлюсь, но она открыла уже початую бутылку коньяка и разлила по рюмкам.
- Давай выпьем на 'брудершафт', чтобы мы были друг с другом на 'ты'! И даже тогда, когда ты будешь кандидатом наук, - добавила она. Мы чокнулись, скрестились руками и выпили. Потом, как положено, поцеловались. Я заметил, что поцелуй её, был отнюдь не дружеским. Мы выпили ещё, и ещё раз на брудершафт, сильно задержавшись в поцелуе. Я обнял Валю и, заметив в углу комнаты какие-то ткани на полу, поволок её туда.
- Ты что, ты что, - смеясь, говорила Валя - туда нельзя, ты же меня изваляешь всю - это мешки!
Валя быстро освободилась из моих объятий, погасила большой свет, оставив лампочку аварийного освещения. Потом, взяв меня за руку, подвела к письменному столу у стены, стала лицом к нему и наклонилась, положив локти на стол. Я стоял позади неё, ничего не понимая. Тогда она, тихо похохатывая, задрала себе юбку сзади и приспустила трусы.
- Теперь догадался? - проворковала она, обернувшись.
К своему стыду, догадался я только сейчас. Мой небольшой опыт сексуальной жизни не включал в себя такой удобной, естественной и практичной позы. В какой-то из 'самиздатовских' книг по сексу ещё в детстве я прочёл, что единственно правильной позой при совокуплении является такая, когда 'женщина лежит на спине, а мужчина - на ней, обернувшись к ней лицом. Все остальные позы - скотские и содомические'. Ну, жена - ладно, она девушкой была, это я её должен был учить, но Настя - неужели она тоже не знала этих милых, прекрасных и удобных 'содомических' поз! Темнота, я темнота - двенадцать часов ночи - как любил говорить Лукьяныч!
Валя оказалась женщиной, что надо. Да, до директоров всем нам только расти и расти! Так просто директорами, особенно магазинов не становятся! Тут нужна сноровка, ум, и главное - решительность и самостоятельность. Слюнтяи и интеллигенты директорами магазинов не бывают!
Я пребывал наверху блаженства. Такая умная, в меру страстная и удобная женщина мне встретилась впервые. С ней было легко; что-то решать, предпринимать и думать было не обязательно. Тебе всегда выдавалась самая правильная в мире инструкция, как поступать.
Две секунды, два движения - и Валя снова одета и в порядке. Даже я отстал в приведении себя в нормальный вид.
- В девять машина придёт, тебе уходить надо, - целуя меня, прошептала Валя, - я тебя выпущу. - Шмотки не забудь, - напомнила она, и вывела меня за дверь магазина. - Я тебя позову сама! - напоследок сказала Валя.
Я зашёл за угол 'Пожарки' и стал наблюдать за входом в магазин. В девять часов, действительно, приехала машина - ГАЗик, который тогда называли 'козлом', с военными номерами. Валя вынесла из магазина две полные тяжёлые сумки и передала их кому-то в машине. Затем села рядом с водителем и 'козёл' отъехал.
Два раза в неделю Валя по утрам звала меня на разгрузку машины. Те же два-три бутылки в обмен на 'бой'. Никакого намёка на былую близость - я с ней опять на 'вы'. Только перед расставанием, передавая бутылки, Валя одними губами шептала: 'В восемь постучишь в окошко!', и тут же заходила в магазин. Так продолжалось до самой весны, до таяния снегов, прилёта птиц, цветения подснежников, фиалок, ландышей и сирени. И в одну из интимных встреч в подсобке, когда у нас оставалось до девяти ещё полчаса, Валя затеяла неожиданный разговор.
- Ты, я вижу, человек неженатый, - она хихикнула, - кольца нет, да и опыта тоже никакого. А ведь рано или поздно жениться-то надо! Я тоже - незамужняя, никто пока замуж не позвал. Да и я себя на помойке-то не нашла, за всякого охломона не пойду. А вот ты мне - по сердцу пришёлся! Ты - не наглый, умный, что тебе говоришь, то ты и делаешь! Не глядишь, чего-бы хапнуть на халяву! Мы были бы отличной семьёй - всем на зависть. Ну, будешь ты получать свои четыреста - но ведь и всё. А у меня всегда будет ещё 'кое-что', и не меньше. Вот так будем жить - и Валя оттопырила вверх большой палец сжатой в кулак левой руки, а пальцами правой сделала такое движение, как будто посыпает солью кончик этого оттопыренного пальца.
Я такой жест видел впервые, видимо он означал, 'очень, очень, хорошо!'.
- Что скажешь? - Валя вопросительно посмотрела на меня.
Что мне было ей сказать? Я блудливо водил глазами 'долу', не в силах взглянуть ей прямо в лицо, как это делала она, и говорил, что надо бы закончить учёбу, защитить диссертацию, а какой я сейчас жених со ста рублями в месяц?
- Всё понятно! - сказала Валя и выпроводила меня из магазина, как обычно.
Но тщетно я ждал по утрам её озорного крика: - Гулия, Гулия! - она не звала меня больше. Я проследил, кто же разгружает ей машину по утрам, и увидел большого полного 'дядю' в кепке. Видел я, как она передала ему две бутылки водки, и он ушёл. А вечером машина пришла уже не в девять, а в восемь часов. Водитель заглушил двигатель, погасил огни, и, заперев дверцу, постучал в заветное окошко в магазине. Через минуту Валя отперла двери, пустила его внутрь, и, оглянувшись по сторонам, заперла двери снова.
Я постоял немного и пошёл к себе в комнату.
- Что-то ты сегодня рановатого, да и грустный какой-то! - оторвавшись от работы, подозрительно проговорил Вадим. Я только вздохнул в ответ, и пошёл в комнату Серафима, где раздавались громкие пьяные разговоры. Шел апрель - пора любви, а я снова один!
Невинные развлечения
Жизнь в общежитии шла своим чередом. Напротив 'Пожарки' через переулок (рядом с Валиным магазином) освободилось маленькое одноэтажное здание, и туда решили переселить аспирантов и научных сотрудников ЦНИИС, оставив в 'Пожарке' только рабочих и, частично, инженеров. Но и я, и Вадим отказались переезжать, и нам оставили комнату на двоих.
Освободилась всего одна комната, куда заселили молодого инженера Валерку Кривого (это его фамилия), и странного типа по имени Иван Семёнович (иначе его пока никто не называл). Ивану Семёновичу было лет сорок, он был маленького роста с большой треугольной головой и тонкой, с запястье толщиной, шеей. Глаза у Ивана Семёновича были белые, водянистые и выпученные, как у рака, зато голос был зычный и басовитый. Он когда-то безуспешно учился в аспирантуре и остался работать инженером. С ним часто случались анекдотические происшествия, и после одного из них он получил прозвище, заменившее ему имя.
Почему-то Иван Семёнович часто ходил в бывшую Ленинскую библиотеку что-то читать. И рассказал нам, за рюмкой, конечно, что в него там влюбилась красавица - дочь директора этой библиотеки.
- А разве в меня можно не влюбиться, - на полном серьёзе говорил он нам, - у меня такая эрудиция, такая интеллигентная внешность, такие умные глаза :
- Про глаза молчал бы, казёл! - заметил ему слесарь Жора, взбешённый самодовольством Ивана Семёновича.
И вот захотела эта дочка познакомить свою маму, со слов Ивана Семёновича, как раз директора знаменитой библиотеки, с нашим героем.
- Я гордо так независимо захожу в кабинет директора, представляюсь ей, - рассказывает Иван Семёнович, - а она как глянет на меня, и, чуть не падая со стула, говорит: 'Да вы же монстр, Иван Семёнович!'.
- Теперь вы знаете, кто я - я монстр, монстр! - гордо кричал Иван Семёнович, расплёскивая вино из рюмки.
- Казёл ты, а не монстр! - обиженно сказал Жора и, плюнув на пол, вышел из комнаты.
Тогда слово 'монстр' было всем в новинку. Иван Семёнович понял его как 'донжуан, супермен', и страшно гордился, повторяя каждому и всякому: 'Я - монстр, монстр!'.
Мы с Валеркой Кривым специально взяли из библиотеки том какого-то словаря и дали всем прочесть: 'Монстр - урод, чудовище', и что-то там ещё. Написали это крупно на листе бумаги, дали ссылку на словарь и повесили на стенку. Иван Семёнович прочёл это объявление, погрустнел, и что-то в нём надломилось. Он перестал горлопанить своим обычно бравурным голосом, начал изъясняться тихо и как-то виновато. Но прозвище 'Ванька-монстр' к нему прилипло навечно, а 'Иван-Семёныча' забыли напрочь :